Ностальгия - Игорь Поль

– Класс! – говорю я. – А его счет в банке проверяла? Мужики такие лгуны, так и норовят пустить пыль в глаза. А у самих карманы дырявые!

Мы смеемся. Мари здорово подтянулась за полгода, что мы не виделись. Настоящая женщина. Даже не знаю, что ей сказать. Вот так скучаешь по человеку, а увидишь – и сказать-то нечего. Остается глупо улыбаться да натужно вспоминать какие-нибудь новости.

– Не грузись, па. Все нормально у нас. Ты сам-то как? Говорили, тебя фараоны упекли.

– Солнце, что за выражение!

– Ой, да ладно, па…

– Мари, ты уже не пацанка в песочнице. Ты красивая молодая женщина. Веди себя соответственно.

– Ладно, па. Извини. Я соскучилась. Ты что, снова в армии?

– Да, котенок. Так вышло. У меня все хорошо. Знаешь, я тоже соскучился. Даже не знаю, о чем говорить-то с тобой. Большая ты стала. Взрослая совсем…

– А ты не можешь ко мне вырваться? – с надеждой спрашивает меня дочь. – Я тебя с Вацлавом познакомлю. Он клевый, честно!

– Нет, котенок. Ты же видишь, что творится. А с Вацлавом – в другой раз. Будет приставать, скажи, что папа у тебя в морской пехоте. Придет и оторвет все лишнее.

– Ух ты! Ты морпех? Отпад! Па, а это вы черных уделали?! Круто вы их!

– Все, котенок, мне пора. – Меня слегка коробит от того, как легко моя дочь говорит о смерти десятков человек, я воровато оглядываюсь – нет ли начальства. – Я и так заболтался… Я просто увидеть тебя хотел. И не болтай там попусту. Я люблю тебя, милая.

– Па, я тоже тебя люблю! Па, ты отпросись ко мне, ладно? – Она шмыгает носом совсем по-детски. Слезы у нее лежат недалеко, как у матери.

– Я постараюсь, милая. Пока!

– Пока! – Мари шлет мне воздушный поцелуй.

Несколько минут я тихо сижу, зажав коммуникатор между колен. Что ж я за перекати-поле такое? Моя крошка Мари стала просто леди. Скоро выскочит замуж, а я так и буду представлять ее карапузом, что любил прыгать на моих коленях и задавать глупые вопросы.

Номер Ники долго не отвечает. Я сам не знаю, зачем звоню. Может быть, чтобы просто успокоить свою совесть? Наконец, когда я уже отчаялся дозвониться, мужское лицо появляется в кадре.

– Да, офицер? – говорит импозантная короткая бородка.

Я недоуменно смотрю на незнакомого человека. Панель коммуникатора подтверждает правильность соединения.

– Нику Шкловски, пожалуйста, – говорю я, когда вежливое ожидание собеседника становится невыносимым.

– Офицер, я юрист. Зачем вам понадобилась госпожа Шкловски?

«Вот гнида! – думаю я. – Не могла она нормального мужика подцепить, не этого слизняка?»

– Послушайте, юрист, вас не учили в детстве, что отвечать на звонок чужого коммуникатора невежливо? – интересуюсь я неприязненно. С чего бы это мне растекаться перед этим козлом в любезности?

– Ваш звонок носит официальный характер? – никак не сдается бородка. Бумажная сила закона впаяна в него насмерть, она заменяет таким, как он, подкожный жир. Меня прикалывает его уверенность в силе печатного слова. Уж я-то знаю цену этим параграфам. Сутки назад мы навылет прострелили сразу десяток статей.

– Дай мне Нику, и быстро. Не заставляй меня приехать и отбить тебе внутренности.

Не дожидаясь, пока лицо адвокатишки примет официально-безразличное выражение, добавляю негромким «сержантским» говорком:

– У нас в морской пехоте не принято пугать. Уж если чего сказали – сделаем. Так вот, гнида, пять секунд тебе – или ты зовешь Нику, или я сейчас приеду и ты сорок раз поскользнешься и упадешь головой в унитаз.

Говорок действует. Он и не таких, как ты, червяк, пронимает. Бородка исчезает.

– Дорогая, с тобой хотят поговорить. Представитель военных властей. Не говори ничего, не посоветовавшись со мной, – слышу я далекий голос.

Мысленно чертыхаюсь. Уж этот-то сможет защитить мою кошку, даже не сомневайтесь. Любого, кто сдуру взломает его дверь, он до смерти заговорит, зачитывая статьи Уголовного и Гражданского кодексов.

– Ты? – удивленно говорит Ника. При виде ее остро щемит в груди.

– Конечно я, кошка. А ты кого ждала? – отвечаю как можно более непринужденно.

Она немного нервно сглатывает. Справляется с собой.

– Как ты? – наконец произносит она дежурную формулу, что обычно наговаривают при встрече, не ожидая в общем-то ответа, знакомые люди.

– Если тебя не затруднит, попроси своего бойфренда выйти и прикрыть за собой дверь. Разговор в его присутствии напоминает мне разговор на свидании в тюрьме.

– Это не бойфренд, – тихо отвечает Ника. – Это мой жених, Серж. Он адвокат.

– Я догадался. И все же.

– Серж, милый, это личный звонок. Позволь, я поговорю с ним наедине.

Недовольное бурчание бородки глохнет вдали.

– Итак, – поворачивается ко мне Ника, – что ты хотел мне сообщить?

– Да брось ты этот тон, – досадливо говорю я. Меня злит, что я не могу начать разговор, злит то, что Ника так отстранена, злит, что я не могу найти в ее лице ни одной знакомой черточки. – Я просто волновался за тебя. В городе было неспокойно.

– Неспокойно? – ехидно говорит Ника. – Теперь это так называют? Да тут просто черт знает что творилось! Трупы на улицах убрать было некому!

– Ты не пострадала?

– Я – нет. Благодаря Сержу. А ты, я вижу, снова в форме?

– Да. Призвали вот.

– Зачем ты звонишь, Ивен?

– Сам не знаю. Я очень волновался за тебя. Рад, что у тебя все хорошо. Теперь город под контролем, можно не бояться.

– Да уж, я видела. Вчера по визору была любопытная трансляция. Меня чуть не стошнило от вашего контроля, – неожиданно резко говорит Ника.

– Ника, это не тема для разговора. Скажи, у тебя действительно серьезно с этим… адвокатом? – Я говорю, и слова звучат до ужаса неубедительно. Фальшиво, что ли? Замечание Ники больно царапнуло внутри.

– Поздновато ты спохватился, не находишь? – иронизирует она. Смотрит в сторону.

– Ника, у меня стандартный призывной контракт. Всего на год. Он освобождает меня от уголовной ответственности. Все мои неприятности кончились. Мы можем начать все сначала.

Она молча смотрит мне в глаза. Задумчиво так.

– Ты изменился, Ивен. Помолодел. Ты на своем месте, верно?

– Ника, я серьезно.

– Я тоже. Не нужно было мне звонить, Ивен. В одну реку дважды не входят.

– Ника, не говори глупостей. Я люблю тебя! – Слова мои падают в пустоту.

– Не звони мне больше, Ивен.

Изображение сворачивается. Вот так все просто. Стоит отпустить на минуту что-то свое, близкое и родное, как его тут же подхватывают жадные влажные ручонки таких вот заботливых успешных Сержей. Пока ты таскаешься с кучей железа на горбу и жрешь всякую калорийную гадость из жестянки, они моют в лимонной воде пальцы, испачканные соком морских деликатесов.

Мою меланхолию тревожит Трак.

– Садж, если ты закончил, дай игрушку, – просит он.

Надеюсь, он ничего не слышал. Отдаю ему коммуникатор. Возвращаюсь к своим. Укладываюсь на спину под пальмой, подложив вещмешок под голову. Бормотание визора над стойкой смешивается с ленивым говорком парней. По одному они потихоньку уходят потрепаться с семьями. Надеюсь, они там не сболтнут лишнего, а то особисты из меня душу вынут. Лежу, успокаивая себя, что, по крайней мере, у моих все в порядке. Как странно – я продолжаю относить Нику к «своим». Крамер возвращается последним. Чернее тучи. Молча протягивает мне коммуникатор.

– Херово, старик? – спрашиваю я.

Генрих кивает. Желваки его закаменели.

– Сдюжишь?

– Да хрена мне сделается. – Он понимает мой жест, приборчик крошится в его лапах, сыплется в зев утилизатора. Вот так бы и все наши трудности: раз – и в порошок…

Через неделю любые, даже хорошо организованные, митинги стихают при одном нашем появлении. Нас обходят далеко стороной, как зачумленных, наивные агитаторы пытают удачу где угодно, только не среди нас, и никакая сволочь не пытается поджечь наши коробочки. Матери пугают нами малышей. Мы отвечаем на оскорбление ударом приклада в зубы и открываем огонь в ответ на брошенный камень. Морпехи из разных рот словно соревнуются, кто больше настреляет. Мы как волки в овчарне, нас спустили с цепи, и мы с лихвой оправдываем свою репутацию безжалостных убийц. Мы расстаемся с иллюзиями, у кого они еще были, и отбрасываем тормоза. Свобода убивать, пусть прикрытая официальной необходимостью, – все равно свобода. Зажатые в тиски жестокой дисциплины, мы находим себя в этой отдушине. Мы все немного съезжаем с катушек, я начинаю понимать это, когда ловлю себя на мысли, что, глядя на переходящего дорогу человека, непроизвольно считываю с панорамы шлема данные о силе ветра и расстояние до цели. Именно до цели. Все, что двигается в нашей зоне ответственности, – просто цели. «Психи» сбиваются с ног, моют нам мозги так часто, как могут, избавляя от ночных кошмаров, и мы спим, когда выпадет часок, счастливо, как младенцы. И когда прицельная панорама переходит в боевой режим, наши головы выключаются напрочь, мы просто станки для автоматического оружия, идеально приспособленные для стрельбы из любого положения. Латино зовут нас синими собаками. Нам такой пиар – только в кайф, мы такие и есть. Единственное, что нас напрягает, – отсутствие огневой поддержки. Дай нам волю, мы запрашивали бы поддержку ротного уровня по нескольку раз за день. Но взводы тяжелого оружия максимум, что могут сейчас дать – дымовую завесу из слезоточивого газа да осветительные люстры ночью, что в темноте смотрятся на своих парашютах посланцами пришельцев из космоса.