Двойная спираль. Забытые герои сражения за ДНК - Гарет Уильямс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Под заголовком «Один из величайших ныне живущих ученых»[179] газета New York Times заявляла: «ищет тайну жизни, изучая клетки – может решить проблему рака». Этот заголовок не был полностью точен, поскольку «крупнейший в мире авторитет по клеточной жизни» постарался объяснить (на хорошем английском языке), что он «ищет не тайну жизни, а тайны строения клетки»; решить задачу, как эти тайны складываются в более масштабную картину жизни, предстояло другим. Как он выразился, «процессы жизни похожи на драму, и я изучаю в ней актеров, а не сюжет. В ней много актеров, на персонажах которых строится драма. Я стараюсь понять их привычки, их особенности».
Кульминацией тура Косселя стала престижная Гарвеевская лекция[180], которую он прочел в Нью-Йорке в середине октября. На ней он назвал своей миссией поиск «кирпичиков», которые собраны «по определенному плану» в «более крупные блоки», обеспечивающие жизнь клеток. Конечно, он говорил о нуклеиновых кислотах и основаниях, но пришел к выводу, что самыми интересными и многофункциональными «кирпичиками» являлись аминокислоты, которые придавали белкам, таким как гистоны и протамины, ключевое значение в ядре.
Коссель распрощался с Соединенными Штатами после успешного тура с гонораром в 1000 долларов в кармане. По возвращении в Гейдельберг он провел там последние 12 лет своей карьеры – великий старик, заслуживший самые большие почести, какие только может дать научное сообщество своему собрату.
Глава 7
Вихрь из России
Альбрехт Коссель был не первым европейцем, удостоенным приглашения прочесть Гарвеевскую лекцию в Нью-Йорке. Тремя годами ранее одна из первых Гарвеевских лекций была прочитана человеком, олицетворявшим разнообразие Старого Света: литовцем по рождению, учившимся в России, Германии и Швейцарии, свободно говорившим на четырех языках. Так совпало, что он был почти ровесником нуклеина, родившись через несколько недель после его открытия. Еще одно совпадение: он учился в Марбурге – где его наставником был Альбрехт Коссель и где он также был увлечен странной молекулой, открытой Мишером.
Фишель Аронович Левин родился в семье убежденных литовских евреев 23 февраля 1869 года. Он вырос в Жагорах, маленьком городке неподалеку от латвийской границы, который славился своими вишнями и семью синагогами. Впоследствии семья переехала в Санкт-Петербург, где – что было необычно для еврея – Фишель получил возможность изучать медицину[181] в Императорской военной медико-хирургической академии. Академия открыла пред ним чудесные возможности: звание офицера российской армии, лекции по химии, которые читал Александр Бородин (врач-ученый-композитор, которому не удавалось завершить свою оперу «Князь Игорь»), и практические занятия по физиологии с Иваном Павловым, получившим мировую известность благодаря условным рефлексам и слюноотделению у собак.
Незадолго до того как Фишель должен был закончить обучение медицине, Левиных настигли более значимые события. Ненависть к евреям, всегда медленно кипевшая внутри российского общества, вылилась в волну погромов. Семейство бежало, пока их не лишили крова, или еще того хуже. Они пошли по проторенному пути беженцев, ведшему через Европу и Атлантический океан к центру приема иммигрантов на острове Эллис в Верхнем Нью-Йоркском заливе. По пути Левины превратились в Левенов, точно так же, как Жагаре позднее стал Жагорами, когда Литва была фагоцитирована Россией[182]. Фишель Аронович превратился в Феба Аарона на американский лад, хотя семья и близкие друзья продолжали называть его русским уменьшительным именем Федя.
Левены прибыли в Нью-Йорк в День независимости, 4 июля 1891 года. Феб в 22 года все еще был полон решимости стать врачом и позднее в том же году предпринял опасную поездку обратно в Санкт-Петербург, чтобы окончить обучение и вернуться в Америку с дипломом врача. Его краткая медицинская карьера была всего лишь промежуточным этапом на пути к более значимым свершениям. Работая на износ в качестве врача, он записался в Колумбийский университет в Нью-Йорке «специальным» студентом химии и произвел там такое сильное впечатление, что ему выделили место в лаборатории, чтобы начать собственные исследования. В 1894 году он написал работу о роли нервной системы при диабете, ставшую первой из более 700 его публикаций.
Через два года он направил свои медицинские познания на исследовательскую работу в Патологическом институте, который располагался на острове, иронически называвшемся островом Вспомоществования, где он приобрел материал новых публикаций[183] – и туберкулез. Болезнь была к нему относительно добра и познакомила с его будущей женой, Энн Эриксон, в санатории в горах Адирондак. В ходе последующего лечения он провел короткий промежуток времени в том же санатории на свежем воздухе в Давосе, где за пару лет до того испустил свой последний вздох Мишер. Помолодевший, но не вылечившийся Левен направился в Берн, Берлин, Мюнхен и, наконец, в лабораторию Косселя в Марбурге. Там он делил лабораторный стол с еще одним выходцем из Америки[184], Уолтером Джонсом из университета Джонса Хопкинса в Балтиморе, который был на пару лет моложе, но таким же самовлюбленным.
Левен быстро заразился вирусоподобной страстью к «фантастическим» нуклеиновым кислотам. То же можно сказать и о Джонсе, с которым Левен порвал как с работягой, который заискивает перед начальником. Что раздражало, Коссель предпочитал Джонса упрямому Левену, чьи самостоятельные эксперименты упорно не удавались. Неприязнь Левена к Джонсу постепенно переросла в патологическую ненависть, в которой тот отвечал взаимностью.
По возвращении в Патологический институт в Нью-Йорке Левен начал изучать «фантастические» нуклеиновые кислоты[185] и другие биохимические загадки. От его траектории в последующие три года просто дух захватывает. Он опубликовал почти 60 работ и оставил такой блестящий след, что был избран прочитать одну из первых в истории Гарвеевских лекций[186] в 1905 году – невероятное достижение для 35-летнего ученого, потратившего едва ли пять лет на полномасштабные исследования. Его Гарвеевская лекция была посвящена автолизу, ассистированному самоубийству старых тканей, и была блестящей.
В результате всего этого он получил приглашение, от которого не мог отказаться, хотя впоследствии было
