Меч войны, или Осужденные - Алла Гореликова

Император дожидался Ферхади в одиночестве, что лишь усугубило недоумение. Ни министров, ни главы Капитула – неизменного советника владыки в последние годы, ни даже Первого Когорты Незаметных, – а значит, речь не о заговоре, угрозе мятежа или состоянии умов. Лишь Верный свернулся клубком в углу. Леопард поднял голову на звук шагов; усы дернулись, поймали знакомый запах. Умостил голову на лапы, закрыл глаза.

Спит, кошка драная. Весь дворец спит! Так какого шакала?…

Сиятельный поглядел на верного своего льва испытующе и строго: будто мысли хотел прочитать, проверить, верен ли не только на деле, но и в самой глубине сердца. Этого взгляда, весьма удающегося владыке, многие его приближенные боялись до колик в печени. Многие – но не Ферхад иль-Джамидер. Лев Ич-Тойвина не опустил глаз, не смутился, даже не вздрогнул. Как всегда. Вот только ответный взгляд нынче, пожалуй, не слишком подобает верному подданному, чье единственное счастье – служить императору. Мелькнула злая мысль: и не надоело сиятельному в гляделки играть? Словно уловив неуместный вопрос, император взял со стола небрежно сложенный вчетверо лист бумаги, протянул начальнику своей стражи:

– Читай.

Ферхади пробежался глазами по строчкам. Перечитал. С трудом удержал первое побуждение: скомкать, швырнуть под ноги, растоптать, как ядовитую пустынную гюрзу. Ответил спокойно:

– Это ложь.

Сиятельный рассмеялся фальшивым смехом:

– Что мой верный лев надумал взять под крыло таргальских заговорщиков, дабы с их помощью покуситься на особу своего владыки, – то, без сомнения, ложь. Но сам заговор, увы, правда. Как правда то, что один из заговорщиков покинул твой дом сегодня днем, а вторая сейчас в твоей спальне. Тебя окрутили как мальчишку, мой верный храбрец. Таргальская змея пригрелась на твоей груди, дабы нанести удар, когда ты не будешь готов отразить его.

– И это ложь, о сиятельный. Я не знаю, кто захотел выслужиться перед сиятельным владыкой за чужой счет, но ни Мариана, ни тот рыцарь не могут быть заговорщиками.

– Они заговорщики. Сьера Бартоломью послал сюда его король, дабы лишить империю владыки и тем выиграть войну, не начав сражаться. Красивая спутница могла облегчить ему дело, потому и взял с собой Мариану. Рыцарь во всем признался, мой верный лев.

В сочувственном голосе императора Ферхади почудилась насмешка. Мол, не хочет удалец признавать, что таргальская девчонка вокруг пальца обвела, золотом волос глаза замутила. Да ведь не было такого! Сам ведь он на северянку глаз положил, не хотела она за него!

– Я думаю, о сиятельный, король Таргалы не станет уподобляться в решениях безмозглому ишаку. Если бы он хотел подослать к сиятельному убийц, нашел бы кого-нибудь более неприметного, чем рыцарь, расхаживающий по Ич-Тойвину в плаще его цветов, и девчонка, не умеющая даже целоваться, зато весьма несдержанная на язык. Из них убийцы, как из овечки леопард.

– Что я слышу! – нахмурился император. – Ты покрываешь врага?

– Я берегу силы сиятельного, дабы не растратились они поисками врагов там, где их нет. Рыцарь слишком беспечен для заговорщика и шпиона, мои люди захватили его врасплох, как ребенка. А Мариана, – голос Ферхади дрогнул, – она ребенок и есть, честью клянусь. Куда ей кого окручивать, она не знает, что мужчины делают с женами!

– Твой «не умеющий целоваться ребенок», – возвысил голос император, – привез с собой гномьи огненные зерна! Не надо уметь целоваться, чтобы прикрутить одно из них к стреле и запустить в мое окно! Подземельные крысы в дружбе с таргальскими выползками, и вот плоды этой дружбы! Сначала нелюди норовят распорядиться нашими копями, потом вступают в сговор с нашими врагами, а мой начальник стражи тем временем теряет голову от красоты таргальской шпионки, будто ему мало девиц во всей Великой империи!

– Мариана не шпионка!

– Она шпионка, а ты – упрямый слепец!

– Раз так, – Ферхади зло сощурился в ответ на гневный оскал императора, сорвал перевязь с парадной саблей, пожалованной три года назад за спасение жизни императора от диартальских мятежников, – я недостоин быть Щитом сиятельного!

Отделанные золотом ножны утонули в медвежьей шкуре у ног императора. Рубины на рукояти, напоминание об отданной за владыку крови, вспыхнули и угасли; зато загорелись глаза вскочившего Верного. Леопард оскалился, длинный хвост стеганул по бокам. Будь у Льва Ич-Тойвина хвост, так же хлестал бы…

– Пусть сиятельный поручит хранить свою священную особу тому умнику, чье лживое перо потрудилось над этим! – Злополучный донос, безжалостно смятый, отправился вслед за саблей.

Император побагровел:

– Твою таргальскую змею доставят к палачам! Ты сам услышишь ее признания!

– Еще бы, у палачей-то! Признания рыцаря того же свойства? Может, так и меня признаться заставят? Попробуем, мой император?

Омерхад шагнул к непокорному и с маху влепил ему пощечину.

Голова Ферхади мотнулась; Лев Ич-Тойвина медленно выдохнул сквозь стиснутые зубы, завел руки за спину и сцепил там в замок. В кабинете установилась тишина, нарушаемая лишь горловым рычанием Верного.

– Поди на место, – бросил леопарду владыка.

Верный растянулся у подножия императорского кресла, но злые огоньки в глазах не притушил. Одно слово – и кинется.

– И ты, Ферхади, – буркнул сиятельный. – Зачем так говоришь? Я знаю, ты верен. Другого начальника стражи не хочу. Но ты воин и не лезь в политику.

– Мариану не отдам, – зло отчеканил Ферхад иль-Джамидер. – Ее честь – моя честь, ее жизнь – моя жизнь, ее вина – моя вина.

– Дурак, зачем себя с бабой вяжешь? А ну как вправду повинится?

– Повинится – отвечу. Она жена мне.

– Тогда, – скрипнул зубами император, – запри свою жену в доме, и чтобы ни одна живая душа из посторонних словом с ней перемолвиться не могла. Будет тихо сидеть – будем считать, что зря ее оговорили. Понял?

– Понял, – склонил голову Ферхади.

– Саблю подбери. Я тебя не отпускаю. Ишь ты, швыряется…

Благородный Ферхад иль-Джамидер преклонил колено у ног владыки:

– Молю сиятельного о прощении.

Впрочем, все трое – включая Верного – прекрасно слышали, сколько на самом деле в голосе молодого императорского родича мольбы, сколько – подобающей подданному почтительности, а сколько – всего лишь холодноватой вежливости. И все трое понимали, что такой демарш от доселе безоглядно верного начальника стражи император вряд ли оставит без последствий. Просто не должен оставлять.

Когда Лев Ич-Тойвина вернулся домой и заглянул в спальню молодой жены, Мариана спала. Ферхади тихо прикрыл дверь. И лишь на пороге собственной спальни подумал: а когда это рыцарь признаться успел, да еще так, чтоб до императора дошло? Никак ведь такого быть не может!