Меч войны, или Осужденные - Алла Гореликова

Пожал плечами, опустил глаза. Думаешь, небось, что король твой не лучше Церкви? Грязное дело политика – а ты, парень, не для грязи создан. Не удивлюсь, если отпустить сейчас попросишь.

– Наверное, не зря, – тихо сказал Анже. – Раз война…

Ну спасибо, парень! Без шуток спасибо. Оказывается, и королю может легче стать от такого вот бесхитростного одобрения…

– Именем Господним нельзя обман прикрывать, – добавил Анже. – И кровь лить во имя Господа – нельзя.

– Вот что, – решился Луи, – утром бери заводного коня и возвращайся в Корварену. Расскажешь все графу Унгери, и пусть он что хочет делает, но чтоб это кубло змеиное задавил. Понял?

– Я и сейчас могу, – вскинулся Анже.

– Утром и с охраной. – Луи свернул письмо, поколебавшись, отдал Анже. – С собой возьмешь. Вдруг еще чего нароется.

В предрассветных сумерках, когда лагерь только начинал просыпаться, королевский порученец выехал на ведущий к Корварене тракт. Безо всякой охраны, только с запасным конем в поводу. Не то чтобы он не доверял всем поголовно гвардейцам и кирасирам – но слишком многое на кону, а осторожного и Господь бережет.

Бони проводил товарища до тракта и вернулся в лагерь. Король, узнав о самоуправстве, только рукой махнул.

4. Брат провозвестник Светлейшего Капитула

Ирти перехватил карету в двух кварталах от дома Ферхади. Осадил игреневого жеребца у дверцы, перегнулся к уху хозяина, пробормотал чуть слышно:

– Вызов от императора. Немедленно.

Переход от благостной расслабленности получился настолько резким, что на миг сдавило горло и ледяная рука скрутила кишки.

– Вели поворачивать, – кинул секретарю брат провозвестник. – Да со мной поезжай, понадобиться можешь.

В который раз пожалел второй человек Светлейшего Капитула, что так и не завел осведомителя в ближайшем императорском окружении. И в который раз себя осадил: тот, кто сегодня шпионит для тебя, завтра будет шпионить за тобой, а если сиятельный владыка заподозрит нелояльность… нет, лучше уж неведение!

Добрые кони летели к императорскому дворцу, а брат провозвестник торопливо перебирал в памяти события последних дней, столичные новости, вести из Таргалы, ич-тойвинские слухи и сплетни. Что привлекло мысли сиятельного, о чем пойдет разговор?

Его ждали. Вызванного пред сиятельные очи встретил на крыльце младший секретарь. Торопливо провел узкими, для прислуги и тайных посетителей предназначенными, коридорами в малый кабинет, а это означало одно: повод для встречи настолько серьезен, что никто лишний знать не должен. Уже легче: их сиятельное величество император Омерхад Законник недовольство обычно изволят проявлять публично. Впрочем, милости тоже раздаются не здесь. Стоящий у дверей императорского кабинета сабельник зыркнул бдительным псом; брат провозвестник вошел, потупив взор, отвесил подобающе глубокий поклон и лишь потом осмелился поднять глаза.

Малый кабинет отличался нарочитой строгостью обстановки. Стены обшиты красным деревом, шелк занавесей неярок, вместо ковра – темная медвежья шкура, подарок таргальского посла. Ничто не отвлекало глаз от сидящих в тяжелых резных креслах против входа, от их готовых пролиться гневом или милостью сиятельных ликов. Вот только милостью не пахло… ой, не пахло! Два владыки Великой Империи, мирской и духовный, Помазанник Господа и Голос Его, смотрели на вызванного с равной суровостью. У ног императора растянулся его любимец, ручной леопард Верный. Он казался спящим, но кончик хвоста заметно подрагивал. По спине светлого отца пробежал неприятный холодок: когда нет видимых причин для недовольства высших, ждать можно любого подвоха, а доносы одинаково умело сочиняют и придворные, и слуги Господни. Знать бы, в чем оправдываться придется…

Ровнешенько в тот миг, когда тишина стала невыносимой, заговорил глава Капитула:

– Вопрос к тебе имеем, чадо. Верно ли, что принимаешь у себя таргальского коронного рыцаря? Верно ли, что твоя прознатчица его спутницу по Ич-Тойвину водит?

– Верно, – брат провозвестник склонил голову.

– И что тебе в том за корысть, чадо?

– Сей рыцарь как раз и привез те вести из Таргалы… – начал объяснять брат провозвестник.

Прервал его густой императорский бас:

– Не с каждым вестником так носятся.

– А уж коль вестник из вражеской страны… – мягко дополнил Глас Господень.

Брата провозвестника прошиб пот, и вновь зашевелились в кишках ледяные корявые пальцы. Однако сумел ответить, не дрогнув голосом:

– В том и замысел мой, чтобы рыцаря отторгнуть от клятвы королю, Святую Церковь не уважающему. Сьер Бартоломью Церкви добрый сын, а спутница его тем паче. И коль вернется он в Таргалу не королю Луи, а нам всецело верный…

Леопард поднял голову и широко зевнул, клацнув зубами.

– Нет, – махнул рукой их сиятельное величество Омерхад. – Еще один верный в Таргале, если и вхожий к королю, то в толпе таких же рыцарей… Нет, светлый отец. Мы придумали лучшее применение вашему гостю.

5. Сэр Бартоломью, коронный рыцарь Таргалы

Голую спину холодил влажный камень. Дико, нещадно раскалывалась голова. Сэр Бартоломью потянулся ладонями к лицу; звякнули цепи, царапнули по запястьям грубо скованные браслеты.

Рыцарь поморгал. Непроглядная темень – такая, что впору поверить во внезапную слепоту. Что ж, если ему от души приложили по голове – от такого, бывает, и слепнут. Но лучше пока думать, что вокруг темно. Обычный каменный мешок, тюрьма без окон и отдушин. Вот только с чего вдруг – тюрьма?

Кажется, пробуждаться с головной болью, не помня, что стряслось, становится его дурной привычкой. В прошлый раз, правда, это было в Подземелье, гномы тогда спасли и его и Мариану. Сейчас… это подземелье явно не гномье, и он здесь явно не на положении гостя. Рыцарь перевернулся на живот, прижался лбом к холодным камням. Ждать. Только ждать. В панике нет смысла. В мыслях о Мариане – тоже. Надо ждать. Рано или поздно кто-нибудь придет и скажет, за какие заслуги добропорядочный паломник лег спать в гостинице, а очнулся незнамо где в цепях. И что с Марианой – тоже, быть может, скажет. Тогда и поглядим.

Ждать пришлось долго. Невыносимо долго. Уже и голова почти прошла, и глаза притерпелись ко мраку настолько, что получалось различить собственные пальцы, если поднести вплотную к лицу. Рыцарь уже размялся, насколько позволяли цепи, всесторонне обдумал сложный вопрос «сразу драться или сначала выслушать» и принял решение в пользу «выслушать». Для верности, впрочем, намотав цепь на кулаки и проверив, насколько хорош получится замах.

Но, когда отворилась дверь и в камеру вошли, когда узник притерпелся к свету факела и разглядел вошедших, все мысли до единой вылетели из его головы.