Вечера с Петром Великим. Сообщения и свидетельства господина М. - Даниил Гранин

С Азовского похода он пишет о турках в частном письме: «Подошли мы к гнезду близко и шершеню раздразнили, которые за досаду свою крепко кусаются».

Сестра Наталия убеждала его быть осторожнее. Петр отвечал: «По письму твоему я к ядрам и пулькам близко не хожу, а они ко мне ходят, прикажи им, чтоб не ходили».

«О Петре ведайте, что ему жизнь не дорога, только бы жила Россия в блаженстве и славе для благосостояния нашего».

«Надо больше своим умом жить, не все же, подобно молодой птице, в рот смотреть».

По поводу победы над шведами при Лесной Петр сказал: «Младенец счастия родился».

«Будет ли Россия Азией или Европой, она все-таки будет Россией».

При въезде в Дербент в 1723 году он сказал:

— Александр этот город основал, Петр его взял.

Он велел повторить эту мысль надписью на триумфальной арке: Struxert fortis, sed fortior hans cepit urbem (Храбрый построил, храбрейший взял этот город).

«Не добро есть брать серебро, а дела делать свинцовые».

«Ведь наши старики по невежеству думают, что без бороды не войдут в царство небесное, хотя у Бога оно отверзно для всех честных людей».

«Фортуна сквозь нас бежит… блажен, кто имает за власы ее».

Будучи больным, Петр отправился на строительство Ладожского канала. От этой поездки болезнь усилилась. Доктор упрекал его. На это Петр сказал: «Болезнь, конечно, упряма, природа знает свое дело, но и нам надлежит пекчись о пользе государства, пока силы есть».

Известны его слова незадолго до смерти, когда он мучился от нестерпимых болей: «Из меня познайте, какое бедное животное есть человек».

«Мы ничего собственного не имеем, кроме чести. Отступить от нее — перестать быть царем».

«Солдат есть имя общее, знаменитое: солдатом называется первейший генерал и последний рядовой».

В Версале, глядя на бюст Ришелье, Петр сказал: «Если бы кардинал Ришелье был жив, я бы отдал ему полцарства за то, чтобы он научил меня управлять другою».

Петр не упускал случая произнести выигрышную фразу. Однако здесь он натолкнулся на французское остроумие, которое немедленно продолжило петровское изречение: «…с тем, чтобы, выучившись, отнять у него другую половину».

В Англии король, зная любовь Петра к морскому делу, устроил в честь русского царя примерное морское сражение. Стройность, согласованность, быстрота маневров английских кораблей так восхитила Петра, что он воскликнул: «Если б я не был русским царем, то желал бы быть английским адмиралом».

Детское счастливое умение удивляться, восхищаться чудесами и людскими талантами долго сохранялось в его взрослости.

В 1718 году при спуске корабля «Лесное» Петр произнес речь о России. Приведу всего лишь отрывок из нее: «…Кому из нас хотя бы во сне лет тридцать назад снилось, что мы с вами здесь, у Балтийского моря, будем плотничать в этом крае, завоеванном нашими трудами и мужеством. Воздвигнем город, в котором вы живете. Доживем до того, что увидим таких храбрых и победоносных солдат и матросов русской крови. Сынов, побывавших в чужих краях и возвратившихся смышлеными. Увидим у нас множество иноземных художников и ремесленников. Доживем до того, что меня и вас станут так уважать чужестранные государства!»

Видя, как со всех сторон его сотрудники воруют, он восклицает: «Подкапываются под фортеции правды».

В 1716 году, узнав, что Август не согласен на русские претензии насчет Данцига, Петр пишет Шереметеву не отступаться никак от требований. В случае несогласия Петр обещал вылечить город через пургацию, для чего уже и привезены пилюли.

«Ложно беснующимся — выгонять беса кнутом. Хвост кнута длиннее хвоста чертовского».

«Иную свинью приходится рылом в корыто тыкать, бо не понимает своего интересу».

По поводу взятия Нотебурга он пишет: «Правда, хотя и зело жесток сей орех был, однако, слава Богу, разгрызли, но не без тягости, ибо многие наши медные зубы оттого испортились».

По поводу соглашения с Данией: «Наш союз походит на пару жеребцов, запряженных в повозку».

Одному бахвалыцику он заметил: «Медведь тоже похвалялся, что перегонит кобылу».

«Несчастия бояться — счастья не видать».

Пишет одному из бояр о постройке галер: «А мы, по приказу Божию и прадеда нашего Адама, в поте лица едим хлеб свой».

Глава четырнадцатая

ЛИВОНКА

Быть женой гения, к тому же царя с характером, не терпящим инакомыслия, трудно. Екатерина сумела. Она приспособилась не как послушная рабыня, а как влюбленная женщина. Она не прощала мужу его необузданный нрав, дикие поступки, цинизм. Прощение полагает чувство превосходства над прощаемым. Превосходства не было, она — сирота, не имевшая ни воспитания, ни знатного происхождения, никаких талантов, Марта Скавронская, ливонка, невесть откуда взявшаяся, — пришлась по душе Петру тем женским чудом, какое властные натуры, подобные Петру, ищут в женщине. Она признавала превосходство Петра во всем, его мужество, прозорливость, его ум, его красоту, мужские достоинства, — все, что он делал, вызывало у нее понимание, если же не понимала, то считала это своим недостатком. Советы, указания Петра она выполняла с радостью, будь то устройство петергофских фонтанов или воспитание детей. Ее поклонение Петру не было притворством, Петра вряд ли можно было так долго водить за нос. Он был достоин любви, и она действительно влюбилась, письма ее дышат нежностью, ее чувства без ревности, без подозрительности, без тяжелой, душной требовательности. Это веселая, играющая радостью, благодарная любовь. И происходит чудо. Железная натура Петра смягчается. Казалось бы, защищенный со всех сторон панцирем государственного своего долга, травмированный сердечной неудачей, он тем не менее привязывается к Екатерине, испытывает ответную нежность. После Анны Монс его вторично посещает любовь. Он обретает семью, свою личную домашнюю жизнь. Приспело время быть мужем. Он может заботиться не только о флоте, о Сенате, но и о жене, о дочерях. Он пишет Екатерине, чтобы она ехала из Новгорода не той дорогой, что ездил он, на ней лед худой, а старой, и наказывает о том коменданту. В другой раз просит ее в Петербурге некоторые мосты непрочные переходить пешком. Он шлет ей подарки. Супружество явилось поздно. Когда они сочетались браком, Петру было сорок лет, Екатерине двадцать восемь. В письмах к ней Петр называет себя стариком, подшучивает над собой, порой с грустью. Год от году привязанность Петра к жене крепнет. Супружество их было не похоже на семейные отношения монархов той эпохи. Нечто подобное было во втором браке его отца, Алексея Михайловича, с Наталией Нарышкиной, счастливом и коротком. Чем-то характер Екатерины был схож с характером матери, Наталии Кирилловны, которую Петр горячо любил до самой ее кончины. В том отцовском браке Петр был желанным ребенком, а желанные дети, зачатые любовью, получаются самыми лучшими.

Екатерина обладала особым даром успокаивать Петра при его припадках. Все свидетельствуют о ее как бы гипнотических способностях. Звук ее голоса уже успокаивал Петра, в такие минуты никто не осмеливался приблизиться к царю, она одна бесстрашно подступала, брала за голову, гладила, почесывала, и он засыпал на ее груди. Через два-три часа он просыпался — освеженный, умиротворенный.

Существует красивая легенда о том, как Екатерина спасла Петру жизнь. Случилось это во времена Прутского похода в 1711 году, когда русское войско попало в окружение турок. Тридцать восемь тысяч русских были отрезаны огромной 140-тысячной вражеской армией от тылов, от продовольствия. Солдаты болели, голодали, не было воды, начались эпидемии. Положение складывалось критическое. Было решено, если турки откажутся от мирных предложений, пробиваться с боем. Надежд на успех прорыва было немного.

В этом неудачном походе с ним была Екатерина. Они недавно сочетались церковным браком, и Екатерина отказалась остаться в Польше, последовала за Петром в поход. В тот тяжкий вечер, может самый мучительный для Петра, она не стала его утешать и, разумеется, не упрекала в легкомыслии, с каким он доверился румынскому князю — изменнику, который перешел на сторону турок, отдал им продовольствие, приготовленное для русских солдат.

Недаром мрачные предчувствия мучили Петра перед походом. Он писал в письмах: «Пускаюсь в безвестный путь».

Направили парламентера с письмом от фельдмаршала Шереметева. Ответа нет. Посылают снова. Турки не отвечают. Остается сжечь обоз и готовиться к наступлению, хотя надежд прорваться немного.

Отдав последние распоряжения, Петр удалился отдохнуть в свой шатер, приказав никого к себе не пускать. Как он мог согласиться на столь плохо подготовленный поход, не обеспечив войска продовольствием, легкомысленно надеясь на помощь молдаван и валахов. Так блистательно разгромить под Полтавой лучшего полководца Европы Карла XII и так глупо оконфузиться с неумелыми турецкими ополченцами, которых и войском нельзя назвать, просто несметные толпы. Отчаяние душило его. Лучше других понимал он, в какую ловушку завел своих солдат. Почему не послушался голоса, что останавливал его?..