Когда мое сердце станет одним из Тысячи - Аманда Дж Стайгер

— Я больше не хочу к врачам, — мой голос звучит сквозь кроличий мех.

— Ну а что тогда? Что мне делать, отправить тебя в специализированную школу, как сказал этот человек? В одну из тех школ, где половина детей даже разговаривать не умеет?

— Я могу просто остаться дома. Ты можешь меня учить.

Она запускает пальцы в волосы:

— Родная, это не… Тебе нужно учиться социальному взаимодействию. Держать тебя в изоляции будет хуже всего. Я хочу, чтобы твоя жизнь сложилась. Хочу, чтобы у тебя были друзья. Я хочу, чтобы однажды у тебя была возможность поступить в колледж и завести детей. Это не произойдет, если мы не справимся.

Она закрывает лицо руками.

— Мне снится один и тот же сон, — шепчет она сквозь руки, — где тебе сорок лет и все по-прежнему. Ты целыми днями сидишь в своей комнате и без конца рисуешь лабиринты. Я пытаюсь делать, как лучше для тебя, но это сложно. Сложно понять, что правильно.

Я крепче прижимаю кролика, а сама сворачиваюсь в комок, утыкаясь в игрушку подбородком, и начинаю раскачиваться. Я не могу прямо взглянуть на маму, но отчетливо слышу, как она тихонько всхлипывает и прерывисто дышит. Каждый ее вздох ранит меня.

— Иногда, — шепчет она, — ты кажешься такой далекой.

Не знаю, что она имеет в виду, я сижу напротив нее.

— Словно это становится все хуже, — говорит она. — Словно тебя куда-то уносит и я не могу тебя спасти.

Ее слова мне совершенно непонятны. Но я знаю, что сейчас она очень расстроена, и знаю, что это по моей вине. Мои пальцы глубже впиваются в кролика. Я боюсь сказать что-то не так и ранить ее еще больше, поэтому ничего не говорю.

Она с дрожью вздыхает:

— Прости, — вытирает слезы и неуверенно улыбается. — Пойдем гулять. Поехали на озеро. Как тебе такой план?

Напряжение во мне спадает. Мне нравится на озере.

— Хорошо.

Пока мы едем, мама говорит:

— Мы со всем справимся. Вот увидишь. Все изменится. Я пока не знаю как, но уверена, что все изменится. Хочешь, послушаем музыку?

— Да.

Мы ставим кассету. Я прислоняюсь щекой к окну. От моего дыхания оно запотевает. Снаружи проносятся поля и дома. Мое горло сдавлено, точно его обвивает невидимая проволока.

— Прости, что со мной так много проблем, мама.

Сначала она ничего не отвечает.

— Ты не виновата, милая. Если кто-то и виноват, то только я.

За окном мелькают поля и полоски газонов.

— Ты была таким счастливым младенцем, — ее голос звучит очень тихо, словно она разговаривает во сне. — Ты была абсолютно нормальной. А потом началась школа, и вдруг все эти… проблемы, ты как будто не могла играть с другими детьми. Иногда ты возвращалась домой и просто сидела на кровати, покачиваясь вперед-назад, — ее голос срывается. — Все врачи говорят, что такое случается, что родители ни в чем не виноваты. Но я все думаю, что, если врачи ошибаются? Что, если это я что-то сделала не так. Или, может, я могла бы все изменить, если бы заметила раньше и нашла тебе специалистов до того, как начались эти проблемы… не знаю, — она вытирает уголки глаз. — Мне кажется, что я… я подвела тебя.

Это не так. Я точно знаю, что не так. Но не знаю, как ей объяснить. Мне не хватает слов.

Когда она снова заговаривает, ее голос еле слышен:

— Я скучаю по тебе настоящей.

По мне бегут мурашки. «Но я и есть настоящая, мама», — хочу сказать я, слова застревают в горле.

— Я знаю, конечно, что ты все еще там, — быстро добавляет она, словно понимая, что совершила ошибку. — Где-то… глубоко… внутри.

Впереди появляется озеро — синее и безмятежное, но болезненное ощущение в животе не проходит. Я не «там», мама. Я прямо здесь. Разве ты не видишь меня?

Мы подходим к озеру, мама расстилает плед и достает сэндвичи. Я сижу рядом с ней, держа в руке сэндвич с арахисовым маслом и джемом, и смотрю на зеркальную гладь воды. Это часть озера Мичиган, мама рассказывала мне, но лишь маленькая его часть; озеро настолько большое, что омывает четыре разных штата, а наш пляж кажется маленьким и уютным. Песок белым полумесяцем огибает воду, на берегу растут деревья.

Я откусываю кусочек. Сэндвич кажется сухим и липким. Я стараюсь сосредоточиться на солнечном тепле, прохладном ветерке и умиротворяющем беге маленьких волн, омывающих берег.

Мама пытается погладить меня по голове. Для меня это неожиданно, поэтому я немного уворачиваюсь, а она делает вид, что не замечает этого:

— Я так сильно тебя люблю. Ты для меня — весь мир. Ты же знаешь?

Кусок застревает в горле. Я проглатываю его.

Я скучаю по тебе настоящей.

Интересно, к какой «мне» мама сейчас обращается.

— Ты же знаешь? — повторяет она.

Мне удается легко кивнуть. Обычно я бы ответила «я тебя тоже люблю», но сейчас почему-то я вообще боюсь что-либо говорить.

Рак-отшельник медленно ползет по песку. Я отвлекаюсь от всего остального и начинаю наблюдать за тем, как движутся его разделенные на сегменты ноги, покачиваются усики и блестят маленькие пуговичные глаза.

— Мисс? Извините, мисс?

Я поднимаю голову и моргаю. Тучный человек с редкими седыми волосами стоит рядом с моей машиной, вперив в меня взгляд:

— Позвольте спросить, что вы тут делаете?

Не знаю, сколько времени я провела на парковке перед школой. Но странно, что здесь вообще кто-то есть в такой час.

— Ничего, — я включаю заднюю передачу.

— Мы знакомы? — спрашивает мужчина странным тоном.

Я замираю и снова поднимаю голову. Это мой бывший директор. Он стал более грузным, и на его лице появилось больше морщин, но у него все те же маленькие водянистые глаза.

— Нет, — говорю я, — мы никогда раньше не встречались.

Прежде чем он успевает что-то сказать, я даю задний ход.

Дворники на лобовом стекле движутся из стороны в сторону, раздвигая струи дождя. Весь мир в серой мгле.

Мой телефон гудит. Сообщение от Стэнли:

«Ты в порядке?»

Я смотрю на него, пока буквы не начинают расплываться.

Я притормаживаю и отвечаю:

«Да».

«Ты уехала так внезапно. Прости».

Через минуту он присылает еще одно:

«Ты занята сегодня вечером?»

Я отвечаю:

«Встретимся в 8. Бастерз».

Я смотрю в зеркало заднего вида. Кожа у меня совсем бледная, отчего круги под глазами кажутся темнее. Губы пересохли и потрескались.

Если уж встречаться со Стэнли, нужно хотя бы привести себя в божеский вид.