Верховья - Валентин Арсеньевич Николаев

Мишка сначала тоже не заметил ее, так она сливалась с желто-серой травой и только изредка по-женски осуждающе что-то выговаривала распоясавшимся мужикам: «ко-ко-ко-кооо...» — и поворачивала в разные стороны свою точеную, «гладко причесанную» головку. Но «мужики» не обращали на нее никакого внимания.

Мишка стал осторожно пятиться, прижимаясь к земле и прячась за сосенками. За второй сосенкой развернулся и пополз уже головой вперед, а затем, пригибаясь, побежал к бараку.

На крыльце еще звенел умывальник, Мишка удивился и пошел шагом, будто ходил в сосенки, как и все поутру.

Теперь Мишка стал мечтать, как построит он тайно ото всех шалаш возле тока и будет наблюдать за тетеревами. То, что увидел он сегодня утром, было такой радостью, что он боялся, вдруг еще кто-нибудь захочет поглядеть. Придет, разгонит весь «базар» у чернышей. Поэтому надо было торопиться. И Мишка весь день, скатывая бревна, представлял, как он будет обрубать и стаскивать сосновые лапы в одно место... А потом с ночи станет ожидать прилета тетеревов.

Он не переставал думать о жизни, и ему казалось, что весновщики счастливее многих деревенских мужиков. А счастливее весновщиков вот тетерева. У них счастье самое полное, они даже и не догадываются, что есть на земле большие общие беды, боли. «Неужели человек не достоин такого счастья? Зачем же тогда жизнь? Но думали ли когда так дед, отец?.. Или только мне досталось это наказание? Ведь не мается же вот сейчас, как я, никто в бригаде... Значит, и отец с дедом не думали».

И действительно, мужики работали, ели, курили, спали — и все с таким аппетитом, что нельзя было не позавидовать. Работу они воспринимали как игру, веселую, опасную и удалую. Мишка ни разу не слышал ни от кого ни жалоб, ни сожалений, ни обиды. Удивлялся этому, сравнивал себя с ними и еще больше терял веру в себя. Какая-то невидимая граница отделяла его от других, и он не мог уловить этой границы. У всех были, конечно, усталость и неудачи, но весновщики как-то умели не брать все близко к сердцу. Жила в них общая упрямая вера в то, что весновка, несмотря ни на что, — все-таки праздник! И они безоглядно жили этим праздником, впитывали его вместе с весной в свои счастливые обновленные души. Будто все это им дано было свыше, так же просто и обязательно, как тем тетеревам ток.

После обеда разбирали небольшой «козел». Шутя он как-то возник, совсем рядом от скатываемых штабелей, тут же шутя его и раздергали, проводили вниз даже без кобылок. Потом отдыхали по обе стороны реки, курили, переговаривались.

Река здесь была так узка, что не разделяла куривших на две отдельные компании. Оба берега хорошо слышали друг друга, не напрягая голоса. Одни курили, а звено Лукова, чуть повыше, скатывало бревна, и они плыли сплошняком, во всю маленькую ширину реки.

— Спичек дай! — попросил Шаров у только что прикурившего на другом берегу Чирка.

— На, — потряс тот коробком в облачке дыма над головой.

Шаров взял багор и ловко перебежал реку по плывущим бревнам. Прикурил и так же ловко вернулся назад. Княжев, Сорокин да и все, кто сидел по берегам, с одобрением наблюдали эту лихую перебежку. А Шаров, польщенный одобрительным вниманием, вдруг позвал Мишку:

— Иди к нам... Тут привольнее!

Мишке идти было незачем, одинаково было сидеть что там, что тут. Но раз позвал и все слышали, надо было бежать, а то еще подумают, что испугался. Взяв багор, как балансир, наперевес, он побежал, но, пока бежал до середины, бревна вдруг расплылись, и впереди образовалась полынья. Надо было остановиться и выждать, когда бревна опять сомкнутся. Но тогда бы снесло вниз, и не получилось уж так ловко, как у Шарова. И Мишка побежал наискось, вверх по реке. Вдоль бревен бежать было рискованно. Если бы Мишка перебегал один, без зрителей, он бы перебежал, но теперь торопился — прыгнул на одинокую ель, отмокшая кора ее соскользнула, и Мишка улетел с головой в воду.

Когда он, очумев от ледяного холода, вынырнул, по берегам смеялись, а шапка уплывала по течению вниз... Однако багор из рук Мишка не выпустил, вынырнул вместе с ним и, толкая его перед собой, поплыл к берегу.

Было стыдно и обидно, но Мишка не показывал виду — смеялся вместе со всеми. Пеледов сбегал, выудил на повороте реки шапку и подал ее Мишке на конце багра.

— Посмеялись, хватит! — обрезал всех Княжев. Встал и, глядя на Мишку, сказал уже тише: — Идите с Пеледовым на средний кривуль. Обоим до вечера там дежурить. И сушитесь... По очереди.

Пока Мишка выливал из сапог воду и вновь наматывал сырые портянки, Пеледов стоял над ним, ждал, а потом, когда углубились в лес, скомандовал: «Бегом!.. И не останавливайся, если жить хочешь», — и побежал первым.

Они бежали через кусты, по неглубоким заливинам и сугробам, где проваливались, а где по насту. Пеледов оглядывался и все подгонял Мишку: «Быстрее, не отставай!..»

Когда прибежали на луговину кривуля, Пеледов сбросил свою фуфайку и кинулся разводить костер. Подбегая в Мишке, он кричал: «Раздевайсь! Донага... Накинь фуфайку...» И снова бежал за сушняком в лес.

Костер задымил, Пеледов стащил с Мишки свою фуфайку, постелил ее на холодную луговину и велел ложиться:

— Поворачивайся спиной! Растирать буду! Спирту бы...

Мишка заупрямился.

Тогда Пеледов, не скрывая усмешки, сказал ему, глядя прямо в глаза:

— Знаешь, что будет? — и, выждав, заявил твердо. — Воспаление легких! Завтра на работу не встанешь. Проваляешься до конца тут или совсем умрешь. Смотри...

Последние слова поколебали Мишкино упрямство, и он, стесняясь наготы, покорно лег на фуфайку.

Пеледов мял и тер его долго, устал и, задыхаясь, спрашивал:

— Ты как сюда... попал? Тебе, судя по возрасту, сейчас... учиться бы надо? А?..

— Деньги надо — вот и попал, — глухо, в фуфайку говорил Мишка.

— В каком классе был?

— В техникуме...

— Ну и кем стал?

— На строителя... не хочу.

— Ясно... Я вот тоже сбежал... Хотя дело свое любил. Политэкономией занимался. Не слыхал, что это за зверь?..