Казачество в 1812 году - Алексей Шишов

К сказанному выше Михайловским-Данилевским следует добавить следующее: для участия в рейде атаман Платов постарался собрать максимум своих сил, в том числе и бригаду подполковника Максима Власова 3-го. Он командовал отдельным казачьим отрядом, состоявшим из четырех (трех) полков «для наблюдения за противником и прикрытием правого фланга» 1-й русской Западной армии генерала от инфантерии М. Б. Барклая де Толли на берегах реки Колочи. То есть по нижнему течению Колочи до впадения ее в реку Москву.

Уже одно такое командование послужило М. Г. Власову лучшей характеристикой: чина полковника он еще не носил, и отрядное начальство было дано ему «за прежние заслуги». Сторожить фланг армии в большом сражении виделось делом значимым и опасным.

Рейд корпусов Платова и Уварова в Бородинском сражении уже два столетия продолжает оставаться предметом споров исследователей той войны. Однако при его оценке стоит, в первую очередь, обращаться к оценкам современников, участников той битвы гигантов – Главной русской армии и Великой армии Бонапарта. Они имели возможность видеть и оценить кавалерийское дело 26 августа самолично, без ненужных эмоций.

Один из самых авторитетных мемуаристов «грозы 12-го года» – будущий «проконсул Кавказа», генерал от инфантерии и генерал от артиллерии Алексей Петрович Ермолов, подлинный герой славного для русского оружия дня Бородина. Он писал в своих «Записках» следующее:

«Облегчая действия 2-й армии, несколько прежде приказал князь Кутузов генерал-адъютанту Уварову с гвардейским резервным кавалерийским корпусом и атаману Платову со всеми казаками и их артиллериею действовать на левый фланг неприятеля. Внезапное появление произвело общее в (неприятельском) лагере движение: стремительно собиралась пехота, выдвигалась артиллерия, со многих позиций направлены в помощь отряды. По всей линии действия неприятеля были менее настойчивы, и многим казалось это время отдохновением.

Командующий гвардейскою легкою кавалерийскою дивизиею генерал-адъютант граф Орлов-Денисов, следуя собственному соображению обстоятельств, не мог извлечь из них никакой пользы; остановил полки, открыл батареи далекие и слабые, потерял время и потом, хотя под сильным огнем, отважно пошли полки в речку Колочу. Италианская армия была вся под ружьем, некоторые части ее устроены в каре, и в одном из них находился вице-король италианский.

Атамана Платова совершенно одинаковы были соображения и более распорядительности. Войска наши не приобрели успеха, мало нанесли вреда и подверглись урону. Генералу Уварову приказано (было) возвратиться. Атаман Платов за ним последовал.

Временно смягчившийся бой возгорелся с обеих сторон; гром более тысячи орудий артиллерии производил непрерывный рев; не слышны были ружейные выстрелы; повсюду, где возможно было, кавалерия занимала пехоту…».

Ермолов, описывая в таких словах рейд русской конницы, делает свой немаловажный для последующих исследователей вывод о том, чего могли бы добиться платовские казаки в том деле в день 26 августа:

«В тылу (Великой) армии соединены были экипажи главной квартиры Наполеона, знатнейших особ, канцелярия министров, письменные дела штабов главных частных начальников, подвижные госпитали, артиллерийские парки, пекарни, огромные обозы с запасами разного рода. Заметно было смятение между ними. Платов, угрожая им, понудил бы (Наполеона), для охранения их, употребить значительное количество кавалерии».

Таково ермоловское мнение об ожидавшихся результатах конного рейда во фланг и тыл наполеоновской армии. Голенищев-Кутузов, как главнокомандующий, прозванный Наполеоном «старым лисом», хранил молчание, отправляя в массированную кавалерийскую атаку корпуса Платова и Уварова. Но неоспоримо одно, полководец Кутузов прекрасно понимал, что надо на час или два заставить соперника прекратить атаковать позицию багратионовской армии, чтобы сильно подкрепить ее, одновременно усилив и центр русской позиции. Вот эту-то передышку в ходе сражения рейд конницы и дал.

В кутузовском же окружении от рейда достаточно единодушно ожидалось большее, чуть ли не разгром вражеских ближних тылов. Но в войнах реальность исполнения задуманного очень часто расходится с фактическими результатами. Такое и случилось на поле Бородина. Можно еще добавить, что на войне заниматься даже мало-мальским оглуплением противника не стоит, поскольку это дело опасное для самого себя. Равно как и строить прожекты на собственный успех, при этом списывая неудачу не на себя.

Когда на Бородинское поле опустилась ночная темень, сильные казачьи партии вышли вперед расположения войск Главной русской армии. Был ли это приказ атамана М. И. Платова или частная инициатива полковых начальников – точно не известно. Но это было вполне в духе казачьей тактики на любой войне, большой или малой, и с любым врагом. После боя или битвы следовало поостеречься от возможных «диверсий» неприятеля.

Есть достоверные подтверждения противной стороны, что русские конники (казаки) ночью заняли те утраченные к вечеру позиции, с которых (в том числе с Курганной высоты – батареи Раевского) французы отошли в исходное положение. Иначе говоря, поле битвы опустело. никто не захотел расположиться на разрушенных артиллерийским «ураганом» полевых укреплениях русских. О том и было донесено атаману Платову, а тот, в свою очередь, сделал соответствующий доклад в штаб главнокомандующего.

Известный русский военный историк Дмитрий Петрович Бутурлин, участник Отечественной войны 1812 года и генерал-майор, сенатор, член Государственного совета и директор императорской Публичной библиотеки, оставил после себя «Историю нашествия императора Наполеона на Россию». В ней он описывает и события на Бородинском поле в день 26 августа. Бутурлиным дается следующая оценка рейду корпусов Уварова и Платова:

«…Наполеон получил известие, что левое крыло французов атаковано было кавалерией российского правого крыла, почему и рассудил за благо приостановить усилия, производимые его правым крылом, дабы сперва высмотреть, к чему клонится сие движение россиян?

Генерал-адъютант Уваров, исполняя данное ему приказание, перешел речку Колочу при селе Малом с 1-м кавалерийским корпусом и несколькими казачьими полками, с помощью коих принудил легкую кавалерийскую дивизию Орнано поспешно отступить за ручей Войну.

Генерал Дельзон, державшийся у села Бородина с пехотной дивизией своей, едва успел построить в каре четыре полка, составлявшие оную; а вице-король, лично приспевший к левому крылу своему, сам бросился в каре 84-го линейного полка. Генерал Уваров сделал несколько атак против сих каре; но, видя себя не довольно сильным, чтобы одолеть оные, решил возвратиться за Колочу.

Тогда неприятель, уверенный в безопасности своего левого крыла, обратил главные усилия свои против большого люнета (Курганной высоты, Батареи Раевского. – А.Ш.), находившегося перед центром позиции россиян…»

Думается, что отдельные историки Отечественной войны 1812 года, исследующие Бородинское сражение во всех его перипетиях, как-то забывают следующую простую истину военного дела. Два легкоконных корпуса силой в четыре с половиной тысячи сабель не могли в битве гигантов совершить то, что не смогла сделать гораздо более многочисленная тяжелая кавалерия латников маршала империи Иоахима Мюрата. Эти две разнородные силы просто не совопоставимы в большом деле.

Вполне вероятно, что полководец М. И. Голенищев-Кутузов ожидал от рейда гораздо большего. Ради объективности взгляда на этот эпизод битвы на Бородинском поле можно утверждать, что казаки и гусары в генеральном сражении двух огромных армий не являлись той силой, которая могла перевесить победную чашу весов в сторону защитников Москвы. Другое дело «царица полей» пехота, «бог войны» артиллерия или, наконец, тяжелая кавалерия латников (кирасир).

К вышесказанному можно добавить следующее. Общая численность корпусов Платова и Уварова была гораздо меньше одной полноценной пехотной дивизии Великой армии. Да и предназначение легкой конницы на войне было совсем иным, чем панцирной кавалерии кирасир. Не легкоконным всадникам той эпохи было «на роду писано» прорывать строй ощетинившегося штыками пехотного каре, подкрепленного пушками, стрелявшими в упор ближней картечью.

Потому не случайно А. И. Михайловский-Данилевский, весь день 26 августа находившийся рядом с главнокомандующим, написал, что «действия Платова и Уварова… вполне оправдали ожидания князя Кутузова». Думается, что со дня Бородина император Наполеон перестал называть «степных ос» атамана Платова «жалкими арабами Севера»: они на два часа спутали все его карты на поле генеральной баталии.

Не мог же Бонапарт при всех его полководческих достоиствах заниматься «оглуплением» опасного противника. Другое дело «забывать» его в своих мемуарах и военно-теоретических трудах или говорить о казаках из России так, чтобы не описывать их природную воинскую выучку и личную доблесть, рассказывать о поражениях французов, понесенных от казаков. В конце концов, император Наполеон I, основатель династии Бонапартов (которая на нем и пресеклась) был не рядовым мемуаристом. Он мог рассуждать о поражениях других военных вождей, прежде всего своих противников, но только не о собственных поражениях и неудачных действиях в войнах, которые вела революционная и имперская Франция.