Ярче, чем солнце - Лора Бекитт

Она не смогла ничего промолвить и только кивнула.

Дилан отнял руку, и Миранда содрогнулась. Ее жених с его прежде ангельской внешностью был подобен чудовищу. Половина лица принадлежала прежнему Дилану, а другая казалась порождением кошмара.

Не сдержавшись, она громко вскрикнула.

— Прости меня, — выдавил Дилан, и Миранде почудилось, будто внутри ее существа отворилась некая потайная дверь.

— Не прощаю! — услышала она собственный голос, голос человека, отчаянно, яростно боровшегося за свою собственную жизнь. — Кто только ни говорил тебе, чтобы ты не шел на фронт! Все понимали, что ты не создан для войны, что тебя покалечат или убьют! Но ты настоял на своем из-за глупого упрямства, и вот к чему привели твои игры в солдатиков! Ты мечтал вернуться героем, а вернулся уродом! И чего ты хочешь теперь? Сочувствия, жалости? Кого ты можешь винить в случившемся, кроме самого себя? У тебя куча денег, ты бы мог путешествовать, рисовать, заниматься, чем только захочешь, наслаждаться жизнью, а вместо этого ты сознательно разрушил себя!

Отчасти Миранда была даже рада тому, что не сдержалась и с ходу все высказала. Она все равно никогда не смогла бы прикоснуться к этим губам, дотронуться до этого омерзительного лица! Она не желала видеть его каждый день, не собиралась посвящать ему свою жизнь! Не хотела становиться сиделкой этого человека, ей было бы противно лечь с ним в постель.

— Миранда! Зачем ты так? Я сам освободил бы тебя от данного слова. Я никогда не стал бы уговаривать любимого человека остаться со мной… — его голос звучал, словно из подземелья, судя по всему, он был раздавлен ее словами.

Поднявшись с кресла, Дилан потянулся к девушке в бессознательной мольбе.

Она оттолкнула его с такой силой, что он упал на колени, да так и остался стоять, протягивая к ней руки. Слезы прокладывали дорожки в изуродованной плоти его лица, а его взгляд — каким он был в ту минуту — Миранда запомнила на всю жизнь.

— Ты лжешь! Ты отвратителен мне! — вскричала она и, сорвав с пальца кольцо, швырнула его на пол.

А потом выбежала из комнаты.

Когда стук ее каблуков затих вдали, Дилан рухнул на ковер и замер, слушая бешеный стук собственного сердца.

Он потерял все одним махом, в его существовании больше не было смысла. Он не имел права взваливать на других груз своей души, обременять их своим уродством — в этом Миранда была совершенно права, и все-таки, если б она его любила, то никогда бы не повела себя подобным образом.

Мир несчастья поглотил его, и Дилан не знал, что ему делать.

Спустя довольно долгое время он нехотя встал. Увидев папку со своими рисунками, потянулся к ней с намерением уничтожить все, что некогда было создано его воображением, эмоциями, попытками запечатлеть не столько Галифакс, сколько свое собственное видение родных мест.

Но потом он остановился. На этих акварелях нет его прежнего лица, в них была только его душа. Она еще не умерла, и он решил не наносить ей еще одну рану. Пусть рисунки останутся, даже если больше он никогда не захочет на них смотреть.

На следующий день Дилан побывал на могиле отца. Грегори Макдаффа похоронили в элитной части галифакского кладбища, рядом с супругой, умершей четверть века назад. Кругом высились кованые ограды и было много вычурных, помпезных надгробий.

На кладбище гулял ветер. Здесь он был особенным, обнаженным, сырым и звучал безнадежно и тоскливо. Глядя на небольшой холмик, Дилан понимал, что Миранда права: он уничтожил все своими же руками. Он соглашался с тем, что его привело на войну безрассудство и глупая романтика, в результате чего он положил на алтарь бессмысленной бойни жизнь отца, свое будущее, любовь. Ощущая поразительную несовместимость между собой и окружающим миром, Дилан чувствовал, что должен уйти.

Но куда и как? Убить себя? Что-то в его душе противилось этому, и то был не страх смерти. Он выжил тогда, когда другие погибли. У него были целы и руки, и ноги. Самоубийство стало бы предательством по отношению к судьбе, какой бы она ни казалась жестокой. Он обязан принять то, что с ним произошло, должен переносить страдания, не жалуясь и никого не виня.

Дилан не стал навещать своих тетушек, потому что был не в силах слушать их охи и ахи. Он рассчитал всех слуг, кроме двух сменявших друг друга сторожей и садовника, и велел хорошо запереть дом, гараж и ворота. Нашел нотариуса и передал право подписи на документах совету директоров фабрики, созданному после того, как умер его отец, а сам Дилан еще не вернулся в Канаду.

Потом он обошел те районы города, где сдавались недорогие меблированные комнаты. Дилан замотал шарфом нижнюю часть лица и надвинул на глаза шляпу, но все же многие люди шарахались от него, будто от прокаженного.

В одном из домов хозяйка сказала:

— Я готова сдать комнату за пять долларов в неделю, если только вы не станете никого приводить и не будете шуметь.

— Я поселюсь один. Друзей у меня нет. Я приму все условия, если вы, в свою очередь, согласитесь — разумеется, за отдельную плату — приносить мне книги из библиотеки и покупать продукты. Мне не очень хочется выходить на улицу.

— Конечно, сэр, — тихо проговорила хозяйка, разглядев его лицо. — Вы вернулись с войны?

— Да, — коротко ответил Дилан.

Поселившись в маленькой комнатушке, большую часть времени он лежал (просто так, потому что сна не было), иногда заставлял себя что-нибудь почитать. Он очень мало ел; фактически только для того, чтобы не умереть от голода. Дилан оставил мысли о пластической операции: ему казалось, что теперь в этом нет никакого смысла. Он общался только с хозяйкой, да и то лишь по делу. Он не желал никого видеть и не хотел, чтобы кто-нибудь видел его.

В эти же дни Миранда выдержала сложный, если не сказать судьбоносный разговор с родителями. Ей пришлось признаться, что она бросила жениха, и Колин Фишер сказал:

— Ты оставила человека в самый тяжелый период его жизни. Как ты могла так поступить!

— Он же не инвалид, за которым нужно ухаживать! — вторила Эбби. — К тому же теперь ему принадлежит вся фабрика!

— Да, — вставил отец, — раз у него есть деньги, он наверняка попытался бы сделать пластическую операцию.

Выслушав все это, Миранда взорвалась:

— А если операция не поможет? Я что, должна жить с чудовищем?! Представляю, что подумали бы люди, увидев нас вместе! Тогда бы все точно решили, будто я вышла за него из-за денег! Зачем он вернулся в Галифакс, на что он рассчитывал? Пусть бы он навсегда остался там, на этой проклятой войне!

— То есть ты полагаешь, лучше б его убили?

— Да, я думаю именно так!