История жизни, история души. Том 1 - Ариадна Эфрон

5 Герой романа французской писательницы 3. Флерио (SenaTd Fleuriot; 1829— 1890) «Raoul Daubry: chef de famine» упомянут M. Цветаевой в мемуарной прозе «Дом у Старого Пимена»: «.. .из глубочайших недр моего младенчества встает <... > Рауль Добри из романа для девиц» (V, 112).

• Осенью 1902 г. врачи рекомендовали увезти заболевшую туберкулезом М.А. Цветаеву в Италию, и муж поехал с нею, с десятилетней Мариной и восьмилетней Асей в городок Нерви под Генуей, где все они остались на зиму, а в мае 1903 г. девочек отправили в Лозанну (Швейцария) в пансион сестер Лаказ.

А.И. Цветаевой

26 октября 1945

Дорогая Асенька, получила Ваши письма, посланные 22 августа и 9 сентября, одно из них — заказное. И заранее (потому что только завтра он будет), и запоздало (п. ч. не скоро получите) поздравляю Вас с днём рождения.

Боюсь, что поэтические мечты Бориса о переносе маминого тела — это только поэтические мечты41. Это дело связано с такими хлопотами и тратами, что ему его не поднять, «такому, как я его знаю», как говорят французы. Он и живой не смог ей помочь, и мёртвую не сдвинет с места. Но я считаю, что это непременно нужно будет сделать — нам, близким и родным ей людям. Вам и мне, когда мы сможем, папе и Муру, если они живы: мамино вечное желание при жизни, желание, которое она очень часто повторяла и нам с Муром, и папе, и друзьям, было, чтобы прах её сожгли в крематории2, она ни за что не хотела, чтобы её тело хоронили. Мне ужасно больно, что это её желание не смогло быть выполнено тогда. По-моему, мы должны будем его выполнить потом, когда сможем приняться за это дело, а урну с прахом установить на Ваганьковском кладбище — «Зори ранние - на Ва-ганькове»3, рядом с прахом её матери, которую она особенно часто и с особенной любовью, осознав её окончательно, вспоминала в последние годы (о матери, о Вас и о себе маленьких она написала несколько чудесных вещей (проза). Напишите, что Вы думаете по этому поводу.

Асенька, какие мы с Вами разные: Вас тянет в Елабугу, место, где она умерла, а у меня ужас и отвращение к этому городу. <Я> должна буду быть там и буду, раз должна. Но у меня такой ужас всего моего существа перед её смертью, перед этим местом, связанным только с её страданием и смертью, перед всем этим, что, не будь бы я должна, я никогда в жизни не поехала бы туда. Во всяком случае, жить там, где она умерла, я ни за что не хочу. Мне хочется жить там, где она жила. Для меня она всюду, где жизнь, но только не в могиле, только не в Елабуге. Асенька, я не могу толком объяснить, почему это так. М.. б., потому, что она, любя жизнь, но часто думая о смерти, смерти не боясь, боялась могилы, могильной земли - «Меня будут черви есть? ни за что — пусть меня сожгут!» — а для меня Елабуга — это именно могила, где её черви ели, где всё случилось так против её желания. Судьба, пусть. Но я всё ненавижу этот город.

Её письмо 10-го года, о к<отор>ом Вы упоминаете, но копии которого я не получила, каково бы оно ни было, - это совсем не то. Она была совсем не та в последние годы, её страдания не имеют ничего общего со страданиями подростка, которым она была тогда.

Стихи из Пушкинского цикла я получила. Они, по-моему, 36-го года4. Конечно, я их читала. Не помню, сколько стихотворений включал в себя этот цикл. По-моему, не меньше 12. Так — Пушкин и Пётр; замечательные «Старинная народная песнь» и «Писала я на аспидной доске...»5, а также «Стихи к дочери» не дошли до меня. Ещё, м. б., получу. Я Вам сама, по памяти переписывала несколько «Стихов к дочери» — получили ли? Получили ли посланные мной, случайно найденные в журнале стихи Волошина? Вообще, я вижу, что очень многие мои письма где-то залеживаются. Надеюсь, что рано или поздно они дойдут до Вас, как и Ваши - до меня.

Асенька, мои перспективы отъезда и вообще перехода с этой работы пока что очень призрачны. Муж очень хлопочет о переводе меня в Москву, но дело продвигается туго, т. ч. я совсем не знаю и не представляю себе насчёт дальнейшего. Подписанный мной договор с учреждением, в котором я работаю, связывает меня до августа 1947 г.6, но, м. б., мужу удастся расторгнуть этот контракт раньше, что мне очень хотелось бы. Если мне не удастся выехать к мужу, то, верно, придется обосноваться здесь, всё же работа по специальности, с продуктами легче, чем в других местах, от Москвы недалеко (ночь езды) и т. д., и пр<очее>, пока огляжусь. Вам я советую только к Андрюше ехать, в первую очередь, а там видно будет. Вы ведь так им нужны, а его тоску по Вас я по своей могу измерить. Я попрошу мужа выслать Вам денег, сколько он сможет, на случай дороги. Непременно напишите Андрюше насчёт денег. Они непременно должны у Вас быть. Весь свой скарб берегите, пока он Вам нужен на месте, и без колебаний выбросьте всё лишнее, как только тронетесь в путь. Спинной мешок и в крайнем случае одеяло, кроме всего того, что на Вас будет надето, вот и всё. Не убивайте себя в дороге вещами: и <вилка>, ложка и нож — вот и вся посуда. Попутчиц и попутчиков найдёте себе в новом направлении, одна не поедете. С Андрюшей договоритесь заблаговременно о Вашем приезде к нему, чтобы на случай его перемещения он телеграфировал Вам об изменении Вашего возможного маршрута. Непременно к нему, Ася, или возможно ближе к нему, чтобы в первую очередь быть с ним. А оттуда, когда всё это свершится, наладим и нашу с Вами встречу, и всё дальнейшее.

Что за портрет мамы в клетчатом платье? Если анфас, с седой прядью, с немного изменённым ретушью носом, то это — портрет, снятый очень скоро после рождения Мура, в 1924 г.7 У меня есть здесь такая её карточка, с надписью. Единственные её строки, что у меня — здесь — есть. Письмо о фибровом чемоданчике я не получила, но вкратце рассказали, что там было. Асенька, никакие фибровые и нефибровые чемоданчики не могли заставить маму никогда расстаться «с кошёлкою базарной», как ни сердились на неё за это папа и, особенно, Мур. И чтобы Вы не угрызались, я скажу Вам, что в Ваш приезд тогда8 мама Вам подарила не помню сколько, но сколько-то ночных рубашек. А потом одну из них она «пожалела» (она была в ней, когда родился Мур) и тихонько взяла обратно. Когда же Вы уехали,

она так долго терзала себя этой рубашкой и тем, как она пригодилась бы Вам, что я ещё и ещё раз вижу, какие вы обе родные сёстры, одна с чемоданом, который должен был бы остаться с той рубашкой, другая с рубашкой, которая должна была бы уехать в том чемодане.

Целую и люблю. Пишу часто. На днях пришлю Вам свой карандашный, хоть и непохожий, но портрет.

Ваша Аля

' Ср. в стих. 1943 г. Б. Пастернака «Памяти Цветаевой» 4-5-я строфы:

Ах, Марина, давно уже время,

Да и труд не такой уж ахти -Твой заброшенный прах в реквиеме Из Елабуги перенести.

Торжество твоего переноса Я задумывал в прошлом году,

Над снегами пустынного плеса,

Где зимуют баркасы во льду.

(Пастернак Б. Стихотворения и поэмы.

М., 1965. С. 567.)

2 Например, в письме от 10.V.25 г. О.Е. Колбасиной-Черновой: «“Тело свое завещаю сжечь" - это будет моим единственным завещанием» (VI, 744).

3 Две последние строки стих. «Облака - вокруг...» («Стихи о Москве», 1916) (I, 268).

4 Все «Стихи к Пушкину» (1-6) были написаны в июне-июле 1931 г., и лишь одно из стих, этого цикла «Народоправству, свалившему трон» - в июле 1933 г.

5Этимстих., посвященным Сергею Эфрону в 1920г., М.И. Цветаева собиралась открыть заказанный ей Гослитиздатом сборник стихотворений.

6 А.С. Эфрон говорит о сроке своего пребывания в лагере.

7Ошибка памяти: Георгий Эфрон (Мур) родился 1 февраля 1925 г.

• Речь идет о приезде А.И. в Медон в сентябре 1927 г.

Е.Я. Эфрон, З.М. Ширкевич и К.М. Эфрону 1 января 1946

Дорогие мои Лиля, Зина и Кот! Получила от вас однажды одну-единственную телеграмму, а больше ничего «в мой адрес» не поступало. Кроме того, от Мульки получила, тоже однажды, тоже одну-единственную и тоже телеграмму. Таким образом, узнала, что все вы живы, и временно успокоилась.

А если бы вы видели, какая в нашем цеху ёлка! Ужасно мне захотелось встретить этот новый (в седьмой раз, всё новый и новый и всё одинаковый!) год «по-настоящему». И я прямо с 1 декабря начала готовиться к празднику, заставляя решительно всех ёлочные игрушки делать после работы, и все делали, ворча, неохотно, вздыхая о прошлом, отворачиваясь от будущего. Из старого журнала «Смена», выкрашенного во все цвета радуги, наделали километры цепей, из старых коллективных договоров и стенгазет сооружали самолёты, собачек, кошек, домики, мельницы, балерин, хлопушки и вообще всё, что полагается.

Прослышав, что для начальственной ёлки свечи готовятся, мы и себе выпросили 6 штук, разрезали пополам, вышло 12 — одним словом, всё, кроме ёлки, готово, а вот самуюё ёлку достать труднее всего, п. ч. хоть в лесу живём, а в лес не ходим. Ну вот всё же выпросили себе одну, нам принесли, высоты и худобы необычайной, совсем лысую. Выпросили вторую, а та совсем кощей. Потом, уже 31-го, принесли сразу 5 мал мала меньше, хоть плачь. Ну, понарубили ветвей и из нескольких ёлок сделали одну, зато такую красавицу, прелесть! Пока убирали её игрушками, кошки забрались в цепи и поразодрали их, пришлось подклеивать. И вот, когда всё готово, двери распахиваются настежь и входит... нет, не Дед Мороз, значительно хуже! — начальник пожарной охраны! Короче говоря, мы его задобрили игрушками, отделавшись испугом до полуобморочного состояния.