История жизни, история души. Том 1 - Ариадна Эфрон

В своих письмах мама очень хвалила Мура, его к ней, несмотря на огромную рассеянность (забывал дни испытаний и т. д.), внимательность и заботливость. Ходил на базар с кошёлкой (чего терпеть не мог) — пытался готовить.

Бедный, бедный мальчик! Дай Бог, чтобы он оказался жив, ведь сколько пропавших без вести возвращаются!

Мама, папа и Мур очень любили моего мужа. И он их. После папиного отъезда муж помогал маме - которую, по сути дела, знал очень мало, как близкий, родной человек. После маминой смерти он заботился о Муре, как о своём сыне. Мур постоянно с ним переписывался, муж в самое тяжёлое (не считая более лёгких) время помогал ему матерьяльно, содержал и поддерживал. По гроб жизни я ему буду благодарна за то, что в дни и годы испытаний он оказался человеком по отношению к близким моим. Не сердитесь за нелепые, такие наспех написанные мои письма.

Целую и люблю.

Аля

А. И. Цветаевой

22 октября 1945

Дорогая Асенька, сегодня получила Ваше письмо, написанное в день моего рождения, со стихами из «Верст». Отвечаю с неутомимостью Шахерезады на Ваши вопросы: 1) копию Муриного к Вам письма получила; 2) копию того прощального письма мамы - нет; 3) копию прощальных, когда Вы у нас гостили, писем — нет; 4) о фибровом чемоданчике - нет; 5) стихи из «Верст» — получила; 6) «К дочери» - нет; 7) «пушкинские» стихи — получила; 8) «На аспидной доске»1 и «Стар<инная> нар<одная> песнь»2 - нет; 9) и сегодня же получила портрет мамы, когда ей было 10 лет. Она очень похожа на Мура лет 7-8. Значит, вообще очень похожи. Я рада, что до Вас дошло моё письмо о Константине. Подробно Вам о нём расскажу при встрече. Вот мне хотелось бы, чтобы Вы мне написали, получили ли мои письма о маминых письмах ко мне туда, на Север. Писала по памяти, много, Вы не отозвались ни разу, может быть, получили, и Ваш ответ пропал, или не получили?

А курить я начала лет 20-ти. Пошли мы с одной моей приятельницей, гораздо старше меня, гулять. Целью прогулки был город в 40 кил<ометрах> от того, в котором мы жили, и в этом городе собор. Приятельница курила английские папиросы в красивой коробке. Я закурила и по сей день помню запах мёда и отсутствие тошноты, о которой обычно говорится и пишется. Так и начала курить и продолжала, скрывая от мамы, — но выдавал меня медовый запах папирос и Мур, бывший, кстати сказать, ужасным сплетником. Он меня буквально «продавал» маме с моими папиросами вместе за небольшое вознаграждение. Я, чтобы отвязаться от мёда, была вынуждена курить те же папиросы, что мама. А от Мура отвязаться не было никакой возможности. Папиросы он таскал у меня из кармана и продавал их маме: «Маманкин, я тебе папиросы купил, на собственные деньги!» Умилённая и благодарная мама, не замечавшая того, что пачка распечатана, возвращала Мурзилу стоимость пачки и ещё «на чай» давала, я, кипя от негодования, молчала, а Мур, торжествуя, молча, тихо и безнаказанно выплясывал вокруг меня, строя торжествующие рожи и высовывая наглый язык.

Вообще, если Мур меня любил, то чувство своё ко мне он в большинстве случаев умел отлично скрывать. Иной раз можно было бы сказать, что он меня терпеть не может — но, конечно, это было не так. Оставаться нейтральным по отношению ко мне он не умел и во всяком мамином мне (зачастую сгоряча несправедливом) выговоре принимал живейшее участие. После того, часто, как сам он эти выговоры вызывал. Он был чудесный мальчик, всегда и во всём державший мамину сторону, бывший все те годы, что я его знаю, её вернейшим другом и бессменным любимцем. Мы с ним часто ссорились, так же часто и горячо мирились, особенно нас объединяла любовь к прогулкам, к кино, к семейным праздникам с угощеньем и подарками, к глупым книгам с карикатурными зверьками. Асенька, пока кончаю и целую крепко. Боже, какие не те получаются все мои письма.

23 ок<тября>. Ещё десять минут. Про Вас мама не говорила «Ася», а всегда «моя сестра Ася». Для меня это звучало в детстве и в юности — как «сестра моя жизнь» (название книги стихов Бориса Пастернака), тогда, когда жизнь была ещё сестрою. Если изменила жизнь, то Ася так и осталась «моей сестрой». «Моя сестра Ася». «Мой брат Андрей». «А ещё была Валерия3. Она терпеть не могла мою мать, ссорилась с ней, а потом уходила в свою комнату и долго пела - назло — гнусным голосом». Тьо...4 Тьо за всю жизнь прочла одну книгу «Рауль Добри, глава семейства»5. По-французски говорила с швейцарским акцентом «фотёйль», «дёйль». Из третьей комнаты чувствовала, как Марина подходила к её (запретным) духам, или часам, или музыкальному ящику. Помню случай, как больного деда везли лечиться на какой-то дальний курорт, и он спрашивал, кому что привезти, — и вот Андрей попросил лошадь, Ася (кажется) - куклу, а я, мечтавшая о совсем другом, покраснев и с трудом, по-французски: «Привезите мне здоровье дедушки!» («Ла сантэ де гран-папа!») И ещё, как Ваша мать читала вам обеим какой-то аллегорический рассказ, где участвовала какая-то прекрасная принцесса, и, прочтя, спросила: «Кто же она была?» - Ася не угадала, а я, вспыхнув, быстро: «Натура!» (т. е. «природа!»).

Нерви. Лозанна6. Коричневая такса матери, которую (таксу, конечно!) однажды чуть не удушили серой, когда где-то в госпитале морили клопов, которая, узнав купавшуюся в море мать, прыгнула ей на спину с высокого обрыва. Мать и музыка. Её последние слова — «мне жаль только музыки и солнца» (на полях письма приписка АЦ: «Не последнее, но в последние дни»). Мать Андрея и Валерии - Асенька, я всё помню, знаю так же, как и Вы, — зачем Вы говорите о каком-то моём зените, когда я, сверх всего своего, тащу на себе и несу в себе всё ваше, когда я не только не моложе, а ещё и гораздо старше и вас обеих, и Серёжи, являясь Вашим наследником и продолжателем, по-настоящему, а не внешне. Я знаю, что я — совсем иная, но всё ваше несу в себе, не растворяя в этом ином — чистым металлом, а не сплавом. Во мне — вы такие, какие вы есть. А уж потом моё отношение когдатошнее и теперешнее и участие в ваших жизнях.

Я знаю, что Вас раздражают мои отношения к давно прошедшему. Но близким трудно писать в этих условиях, всё крайне высушено и однобоко — нужно рассказать «живым голосом». Очень трудно со временем - и пространством. Получили ли нашу с Муром карточку и мой карандашный портрет? Нужно кончать. Целую и люблю.

Ваша Аля 41

2 Под этим заглавием было напечатано в журнале «30 дней» (1940. № 4) стих. 1920 г. «Вчера еще в глаза глядел...». М.И. Цветаева рассказывала Н, Кончаловской: «Я никак не могла уговорить редактора не называть так этих стихов. Он утверждал, что это стихи о несчастных, обездоленных женщинах прошлого, о таких, каких теперь нет. А стихи-то просто любовные» (Кончаловская Н. Накануне катастрофы // Марина Цветаева в воспоминаниях современников: Возвращение на родину. М., 2002. С. 139).

3Андрей Иванович Цветаев (1890-1933) и Валерия Ивановна Цветаева (1883-1966) - дети Ивана Владимировича Цветаева от его брака с Варварой Дмитриевной Иловайской (1858-1890).

4 Тьо (или Тетей) звали в детстве сестры Цветаевы Сусанну Давыдовну Мейн (урожд. Эмлер; 1842/1843-1919). «“Тетя” была бывшая экономка дедушки, бывшая бонна мамы, для нее им выписанная из Швейцарии <...>, дедушка оставил ее в доме при маме и до дня маминого замужества, - а тогда, в благодарность за отданную дому жизнь, чинно обвенчался с ней (для чего она приняла православное крещение)» (Цветаева А. Воспоминания. М., 2002. С. 29). После смерти мужа -деда сестер Цветаевых, Александра Даниловича Мейна (1836-1899),-она поселилась в унаследованном от него доме в Тарусе. Теперь в этом доме находится Музей семьи Цветаевых.

5 Герой романа французской писательницы 3. Флерио (SenaTd Fleuriot; 1829— 1890) «Raoul Daubry: chef de famine» упомянут M. Цветаевой в мемуарной прозе «Дом у Старого Пимена»: «.. .из глубочайших недр моего младенчества встает <... > Рауль Добри из романа для девиц» (V, 112).

• Осенью 1902 г. врачи рекомендовали увезти заболевшую туберкулезом М.А. Цветаеву в Италию, и муж поехал с нею, с десятилетней Мариной и восьмилетней Асей в городок Нерви под Генуей, где все они остались на зиму, а в мае 1903 г. девочек отправили в Лозанну (Швейцария) в пансион сестер Лаказ.

А.И. Цветаевой

26 октября 1945

Дорогая Асенька, получила Ваши письма, посланные 22 августа и 9 сентября, одно из них — заказное. И заранее (потому что только завтра он будет), и запоздало (п. ч. не скоро получите) поздравляю Вас с днём рождения.

Боюсь, что поэтические мечты Бориса о переносе маминого тела — это только поэтические мечты41. Это дело связано с такими хлопотами и тратами, что ему его не поднять, «такому, как я его знаю», как говорят французы. Он и живой не смог ей помочь, и мёртвую не сдвинет с места. Но я считаю, что это непременно нужно будет сделать — нам, близким и родным ей людям. Вам и мне, когда мы сможем, папе и Муру, если они живы: мамино вечное желание при жизни, желание, которое она очень часто повторяла и нам с Муром, и папе, и друзьям, было, чтобы прах её сожгли в крематории2, она ни за что не хотела, чтобы её тело хоронили. Мне ужасно больно, что это её желание не смогло быть выполнено тогда. По-моему, мы должны будем его выполнить потом, когда сможем приняться за это дело, а урну с прахом установить на Ваганьковском кладбище — «Зори ранние - на Ва-ганькове»3, рядом с прахом её матери, которую она особенно часто и с особенной любовью, осознав её окончательно, вспоминала в последние годы (о матери, о Вас и о себе маленьких она написала несколько чудесных вещей (проза). Напишите, что Вы думаете по этому поводу.