История жизни, история души. Том 1 - Ариадна Эфрон

На вербной неделе от крупозного воспаления легких умерла Вера3. Умерла одна, в марийском селе, где находилась в эвакуации. Нюся4, бывшая в 20 километрах от неё, не знала.

Последнее, что известно о Коте5, это то, что после тяжелого ранения в обе ноги он находится на излечении в львовском госпитале. Но с тех пор известий нет.

О маме: место её смерти и погребения было известно Муру, с его слов известно мужу. Последнее её письмо, вернее — записка, адресованная папе и мне, находится у Мура. Он взял её с собой. Муж помнит её содержание. Все ли её рукописи целы, муж определить не в состоянии, но всё, что ему удалось спасти из когтей Ваших знакомых - Садовских6, - находится у него. Решительно все её вещи и все книги, оставленные мамой на хранение Садовским, были ими распроданы после её отъезда. В кн<ижных> магазинах Мур находил книги, надписанные ей и ею, но выкупить, конечно, был не в состоянии.

Последние мамины письма, полученные мною на Севере, её фотографии, письма и карточки Мура целы и находятся у Лили.

Что касается отъезда Марины на Сьель397, то помог ей в этом не Тренёв, а, как говорят, поэт Николай Асеев.

Только что получила от Бориса «Ромео и Ж<ульетту>», «Антония и Клеопатру» и книгу стихов8.

С мужем встретилась очень хорошо. Ни пропасти, ни даже трещины не прорыло между нами время эти годы. Ася, пишу коротко, чтобы не откладывать долго настоящего письма. Крепко обнимаю и люблю

Ваша Аля

’ М.И. Белкина ошибочно предполагает, что С.Д. Гуревич приезжал к А.С. Эфрон в августе 1945 г. (Белкина М. Скрещение судеб. М., 1988. С. 448).

2 Фамилия этой девушки неизвестна, имя ее - Рая. Она была как-то причастна к театру. В письме к сестре от 27.II.43 г. Г.Эфрон рисует ее облик: красивая, остроумная, самоуверенная, никого не уважает, но к нему относится как к умному, проницательному человеку и опасается его скептицизма. Он пишет: «Мое отношение к Рае <.. .> не отличается нисколько от того ощущения, которое я испытал бы, надев шикарный костюм и американские ботинки. Я воспринимаю ее тогда чисто декоративно; она - мое украшение. Подозреваю, кстати, что и она меня воспринимает так же!» (Эфрон Г. Письма. Калининград Моек, обл., 1995. С. 168-169).

3 Речь идет о смерти сестры С.Я. - Веры Яковлевны Эфрон.

4 Близкие никогда не называли старшую из сестер Эфрон, Анну Яковлевну Трупчинскую, Нюсей - всегда Нютей. Вероятно, это описка.

5 Речь идет о сыне В.Я. - Константине Михайловиче Эфроне.

6 У Бориса Александровича Садовского (1881-1952) - поэта, прозаика, литературного критика - и его жены Надежды Ивановны Садовской (1886-1942) М.И. Цветаева бывала в 1941 г. Они жили в одном из подвальных помещений Новодевичьего монастыря. Уезжая в эвакуацию, М. Цветаева оставила у Садовских часть своего архива, библиотеку и некоторые вещи,

7 А.С. с оглядкой на цензуру иносказательно передает дошедшие до нее сведения о виновниках гибели матери. По словам участника собрания, обсуждавшего вопрос о прописке М, Цветаевой, поэта и переводчика Петра Андреевича Семынина, именитый драматург, лауреат Сталинской премии Константин Андреевич Тренев (1876-1945) возражал против прописки в Чистополе недавней эмигрантки, жены и матери врагов народа. Поэт же Николай Николаевич Асеев (1889-1963), по болезни не пришедший на это собрание, прислал письмо с «некоей цитатой». В 1966 г. в разговоре со мной (Р. В.) вдова Н. Асеева, говорившая о М. Цветаевой грубо и неприязненно, сказала, что в письме мужа была цитата из толстовского «Люцерна», и мне сразу вспомнились слова оттуда: «Вот она, странная судьба поэзии <...> Все любят, ищут ее, одну ее желают в жизни, и никто не ценит этого лучшего блага мира, не ценит и не благодарит тех, которые дают ее людям» (ТолстойЛ.Н. Из записок князя Д. Нехлюдова. Люцерн // Толстой Л. Н. Собр. соч. М., 1948. Т. 2. С. 134). В конце жизни Н.Н. Асеев варьирует эту тему в стих. «Портреты»: «Зачем вы не любите, люди, своих неподкупных поэтов?» И далее идут строки о горестных судьбах поэтов, тех, которые, «...не сладив с судьбою, / От жизни смертельной обиды / Покончили сами с собою».

8 В 1944 г. отдельным изданием вышли в свет пастернаковские переводы трагедий В. Шекспира «Ромео и Джульетта» и «Антоний и Клеопатра», в 1943 г. -книга стихов «На ранних поездах».

А. И. Цветаевой

1 августа 1945

Дорогая Ася! Случайно и чудесно попал мне здесь в руки старый альманах «Наши дни» с пастернаковским «Детством Люверс» и воло-шинскими стихами1. Я Вам их (стихи) переписала и не сомневаюсь, что Вы им обрадуетесь - там Ваш Крым, Макс и молодость. До этого я получила бандероль со стихами Бориса и двумя книжечками его шекспировских переводов, через два дня - его письмо, а ещё через два дня - дали мне «почитать книжку», и эта книжка оказалась кусочком моего детства и маминой молодости — стихи Макса и проза Бориса.

Вы хорошо помните «Детство Люверс»?

t

Мне было лет десять или одиннадцать, когда этот же самый, вернее, такой же самый альманах «Наши дни» оказался в той небольшой комнатке в деревне Вшеноры2, где потом родился Мур. «Детство Люверс» читали и папа, и мама, много говорили о нём. Мама считала, что единственная неправильность повести — это возраст Жени Люверс. Там рассказана девочка лет 8-10, но никакие 13-14. А вообще, вещь эта ей безумно нравилась, я это прекрас- х.Б. Родзевич но помню3. И только теперь, только теперь, с

тех пор перечтя её, я поняла, что, прочтя её тогда, я всё поняла до такой степени по-своему, по-люверсовски, что — ничего не поняла.

В чём же было сходство госпожи Люверс с кухаркой Аксиньей? Я сидела на кровати с поднятыми ногами и читала «Детство Люверс». Мимо прошла мама, и я, совершенно неожиданно и чувствуя (значит, зная, что так — нельзя), спросила: «Мама, отчего вы так потолстели?» — «Оттого, что ты читаешь плохие книги», — ответила мама и выхватила «Люверс» у меня из рук. Это я прекрасно помню, как и то, что через несколько дней, во время прогулки, мама мне сказала, что у меня будет брат. Только тогда я и узнала, отчего её полнота, раньше -не знала, но чувствовала, что замечать её - нельзя.

Вы спрашиваете меня о герое «Поэмы Горы». Звали его — да и по сей день зовут — Константин4. Знаю его с 22-го или 23-го года — тогда он был молодой (приблизительно маминых лет, м. б., чуть моложе), среднего роста, русый, с чётким профилем, светлоглазый, красивый. Мать — русская, отец — поляк. Остроумный, с вкрадчивыми, кошачьими повадками, ласковый и чуткий. Как человек — полнейшее ничтожество, всегда подпадавший под влияние более сильных характеров5. Я тогда только что приехала, заболев туберкулёзом, из интерната6, где училась в классе, соответствовавшем 1 -му классу гимназии, к родителям, жившим в небольшом номере пражской гостиницы возле самой «Горы»7, и в самый разгар «Поэмы». Мы часто ходили с мамой на ту гору. Тогда были написаны «Поэма Горы» и «Поэма Конца»8. Я сразу невзлюбила Константина. Он часто бывал у нас, приносил мне шоколадных зверей с розовой начинкой, был ровно мил и остроумен с Серёжей и с Мариной. Я что-то чуяла, хмурилась и грубила. А у них были бесконечные прогулки по волшебному городу, у неё были прекрасные лирические стихи, много-много. Она творила Константина по своему образу и подобию, и тогда, пока, он был очень хорош. А потом - «Я взяла тебя из грязи — / В грязь родную возвращаю»9. Потом мы долго не встречались с ним. Родился Мур, которого мама хотела назвать Борисом в честь Бориса, а назвала Георгием в честь Победоносца. Появился Константин в Пари10, году в 25-м, уже совсем не тот, совсем не герой «Поэмы». Марина была совсем к нему равнодушна и радушна, я по-прежнему грубила и продолжала грубить до 37-го года. Году в 28—29-м он женился11 на очень скучной, скупой и бесцветной поповне, которая заикалась и звала его «к-к-котик». Родила ему дочку. В 34-м он разошёлся и с поповной, и с дочкой. Все эти годы он был в неплохих отношениях с Серёжей, но маму недолюбливал и побаивался. Перед моим отъездом он сошелся с одной, много раз замужней нашей приятельницей12, с которой проживает и по сей день, по слухам, в гостинице «Альбион». Но я его с 37-го года потеряла из виду. Всё это очень вкратце. Крепко обнимаю и целую.

Ваша Аля

1 В альманахе «Наши дни», 1922, № 1 были, кроме повести Б. Пастернака «Детство Люверс», напечатаны стихи М.А. Волошина «Дикое поле» и «Бегство».

2 Пригород Праги, где М.И. Цветаева жила с сентября 1924 г. до конца осени 1925 г.

3 В письме к Б.Л. Пастернаку от 14.XI.25 г. М.И. Цветаева пишет: «Жила эту зиму “Детством Люверс", изумительной, небывалой, еще не бывшей книгой» (VI, 242). «В его гениальной повести о четырнадцатилетней девочке все дано, кроме данной девочки, цельной девочки, то есть дано все пастернаковское прозрение (и присвоение) всего, что есть душа. Дано все девчончество и все четырнадцатилетие, дана вся девочка вразброд (хочется сказать: враздробь), даны все составные элементы девочки, но данная девочка все-таки не состоялась. Кто она? Какая? Не скажет никто. Потому что данная девочка - не данная девочка, а девочка, данная сквозь Бориса Пастернака: Борис Пастернак, если был бы девочкой, т. е. сам Пастернак, весь Пастернак, которым четырнадцатилетняя девочка быть не может. (Сбываться через себя людям Пастернак не дает. Здесь он обратное медиуму и магниту - если есть медиуму и магниту обратное.) Что у нас от этой повести остается? Пастернаковы глаза» (Цветаева М.И. Эпос и лирика современной России; V, 381).