Том 5. Путь к большевизму - Дмитрий Фурманов

Но у нас, идущих напролом, принцип целесообразности никогда не может извратиться подобным образом. Цель, как факел, горит впереди, а форму продвижения мы выискиваем сами.

Мы разом бьем по всем фронтам, вербуем отовсюду себе единомышленников: рабочие, солдаты, почтовики, телеграфисты, телефонисты, казначейские, банковские, железнодорожники— все захвачены нашей пропагандой, никого не выпускаем мы из поля зрения. Благодаря этому и в городе мирно, и организации работают единодушно.

По всем фронтам — это наш девиз. В нем и живет сущность принципа целесообразности.

16 января 1918 г.

Голодуха смертная. В ноябре получили по четыре фунта на брата, в декабре по восемь. Мало. Голодно. Страшно за народ.

Отрадно лишь то, что в эти страшные и величественные дни вся наша семья нуждается так же, как самый последний бедняк. Весьма и весьма часто не бывает ни пылинки муки. Жуем скопленные огрызки — сухари. Провидение тем временем не дремлет: или в лавке начнут выдавать, или мать попризаймет, или Таня удружит, принесет десять — пятнадцать фунтов. У многих рабочих запасено по восьми-десяти и более пудов. Мы, по сравнению с такими, являемся голышами. И это радует меня.

Мы голодаем. Голодаем и молчим.

С рабочими (а их собралось около полутора тысяч)) беседовал часа полтора. После товарищи только удивлялись на своих рабочих:

— Вот полтора часа говорил, — а кашлянул ли кто? Никто… А почему? Да потому, что некогда было, за душу брало…

— A y нас пяти минут постоять не могут, словно звери завоют…

— Вот оно слово-то…

Они меня хвалили в глаза и ничуть не стеснялись, хотя видели, что мне стыдно за них.

— Товарищ Фурманов — лучший оратор среди рабочих, — почему-то вдруг заявил на собрании председатель фабрично-заводского комитета. Я хотел одернуть, но было уже поздно. Разумеется, все это льстило, но больше было стыдно, нежели лестно и приятно.

Рабочие слушали удивительно внимательно, я поразился. За истекший месяц они получили всего четыре фунта ржаной, а сахару получили только в ноябре по одному фунту. И молчат. Это, ведь, просто поразительное явление. Как же не поклоняться нашему рабочему.

На железной дороге, где каждая кучка могла бы ехать бесплатно (ибо кондуктора теперь — ничто), почти не видно зайцев, все исправно берут билеты.

Преинтересные картины можно наблюдать на железной дороге:

Теплушка… Народу набилось вплотную. В крошечной печурке тлеется полено. Все жмутся к огню и дрожат: тут и артист в котелке, и деревенские бабы в овчинах, и солдаты — мешечники… Снизу показывается голова кондуктора; взор напрасно прыгает с валенка на валенок, — негде ему остановиться.

— Ну, как, граждане в международном, тепло ли?

— Полезай, мы тебя вместо полена запихнем…

Кондуктор, ни на секунду не смутившись, продолжал:

— Нате-ка, ребята, фонарь возьмите, поставьте в углу.

Фонарь берут и ставят…

— А вы коксом потопите…

— Где его возьмешь?..

— Да в каждом углу бывает — пошарь, не велик барин-то, ручки, поди, не замараешь…

— Эх ты, казна — казна, — вздыхает солдат, — морду бы тебе набить, да жалко.

Кондуктор куда-то убегает.

— Ну, что, бабы, — за мукой, что ли?

— Где за мукой… По домам едем…

— Хорошо вам, бабы: там, по деревням-то, «вся власть бабам» передана.

— По городам — Советы, а по деревням — бабы…

— Вот и провоевали муку — то…

— Мы — Россию, а вы — муку провоевали.

— Это чего же мы? Это вы и провоевали…

— Нет, тетка, не скипидарься… Мы ваше положение хорошо понимаем…

— Там, на фронте-то, мы австрийца в плен брали, да сюда посылали.

— А он приедет сюда, да у тебя же бабу в плен и заберет..

— Вон, какие все сынишки у нас пошли: ни в отца, ни в деда… Чертенята какие-то, словно и пищат не по-нашему..

— Вот оно что, значит, — провоевали-то…

— Сеяли в одиночку, а жали вдвоем…

— Некогда было…

— А вы, поди, на фронте монахами жили… От вас, поди, не рожали там девки… У вас только не приметишь ничего — вот и отругиваешь бабу…

Баба очутилась одна под перекрестным огнем всей солдатской «секции» вагона…

Язвили и острили крепко. Бабу доняли чуть не до слез, но все-таки она отбивалась и довольно умело и ядовито.

Телеграмма народного комиссара труда извещала о необходимости срочного создания органов управления фабрично-заводскими предприятиями и уведомляла о том, что декрет о национализации фабрик последует в ближайшие дни.

Асаткин и Климохин в тот же вечер отправились в Вичугу, куда была дана предварительно телефонограмма о необходимости к их приезду срочно созвать заседание Исполнительного комитета, профессионального союза и фабрично-заводского комитета. В Вичуге правление было выбрано из пятнадцати, в Каменке — из семнадцати человек. Там и здесь — две трети рабочих. Там и здесь, в виду возможности осложнений, было введено военное положение.

Здесь, в Иванове, рабочие завода бывшего Шифферса, явились в Райсовет в начале января и предложили нам обследовать его годность к работе, заявив, что работу поведут сами, что заказы имеются, чугуна, топлива и свету хватит месяца на два… Назначена была комиссия, которая установила полную пригодность для работы, отметив даже, что число рабочих можно увеличить втрое. Завод тронулся руками самих рабочих 16-го сего месяца.

На другой завод, Анонимного Общества, прислано от народных комиссаров свыше 500 тыс. руб., чтобы можно было разом его поставить на ноги, расширить и считать народной собственностью. Завод большой и обслуживает все фабрики нашего района.

17 января 1918 г.

Вот уже два слишком месяца, как мы не видели, не читали своих максималистских газет и журналов. Да и прежде-то мы читали их из пятого в десятое. Воспитание наше идет через большевистскую прессу.

Мы воспитываемся на «Правде», «Социал-демократе», ну, бывает, и «Новой жизни».

Нам, разрозненным, не имеющим совета и указания от старых партийных работников, от вождей, — нам слишком трудно разбираться в вихре событий. Но эта невозможность получить совет (не наказ) сверху имеет и хорошую сторону: она укрепляет сознание в духе самостоятельности, решительности, быстроты и личной инициативы.

Вехи предначертаны. Дорогу пробиваем сами. Форму борьбы создает сама жизнь, сложная комбинация отношений и фактов. Мы — чернорабочие в революции и не гнушаемся прикоснуться ко всякой грязи, лишь была бы уверенность, что прикосновение это целесообразно.

18 января 1918 г.

Вчера мною было установлено, что идея рабочего клуба мною усваивалась по-ребячески. Некогда было задуматься, некогда было разобраться. Вчера натолкнули. Я увидел, что публика, которая является завсегдатаем клуба — кучка мещан, а не рабочие. Теперь только я увидел, что на них растрачивать свои силы, их забавлять не стоит. Надо создать нечто более серьезное и создать именно для рабочих. На жизни учишься. Она обжигает и обнажает.

Разом узнаешь правду и просветляешься мгновенно. И как-то легко становится. Словно грязную тряпку сорвешь с глаз, словно скользкий пласт оттащишь с полнокровного сердца. Легко, твердо, весело станет от этого прояснения. Встанешь на грунт и чувствуешь, что больше с него не сдвинешься.

«Ни сырья, ни топлива, да и деньжонок никак не найдем. Текущих счетов никаких не находим, а денег не дают. Не только не дают, а и носу-то на свою фабрику не показывают… Необходимо с этими негодяями дело делать по-быстрому. Их два хозяина.

На 28-е декабря и 2-е января мы вызывали их на обсуждение дела. Не явились, даже не ответили.

Теперь церемониться некогда, фабрику надо брать самим…»

Сказано — сделано. Послана телеграмма народным комиссарам, ждем декрета о социализации.

А пока формируем новое правление. В этом отношении здесь имеются преимущества: служащие вошли в союз текстилей. Контакт налицо. Без дачки потерпеть соглашаются. Пряжу направим от Коновалова, хлопку возьмем у Каретникова, нефти пригоним из Кинешмы. Дело пойдет, мы верим в это.

Организация губернской власти

29 января 1918 г.

Идет районный съезд Советов.

Мне на нем приходится присутствовать очень мало, ибо занят другой работой. Это с одной стороны, а с другой — лень какая-то одолела, апатия, усталость. Не хочется ничего делать, приниматься за что-нибудь большое. Готовлюсь к лекциям:

1) Торжество максимализма,

2) Парижская коммуна и Советы.

Но интенсивно в этой области не работаю. Рабочие волнуются с голоду, а тут еще подоспел декрет об отделении церкви… Попы агитируют массу в свою пользу и, надо сказать, весьма успешно. Днем пришлось уговаривать Гарелинских рабочих, а теперь, вот, экстренно уезжаю в Тейково, — там волнение, рабочие вышли, попы ведут свою черную работу. Положение становится грозным. Религию затрагивать надо очень осторожно.