Том 5. Путь к большевизму - Дмитрий Фурманов

Сегодня, 13-го, по моему предложению разбились на комиссии:

1) промышленная (Могилевский, Разумов, Короткое, И. И.),

2) труда (Асаткин, Шашунов, Климохин),

3) по организации съезда (Наумов, Зарецкий, Фурманов),

4) по конструированию власти и новой губ. (Станкевич, Почерников).

Надо думать, что работа пойдет успешнее. А то сойдемся, говорим, говорим, а толку решительно никакого. Вопросы перед нами стоят открыто, только не знаем, с которой стороны к ним прикоснуться. К примеру — мануфактурный вопрос. В мануфактуре везде страшная нужда. Приезжают к нам со всех концов России, приезжают из армии, из тыловых частей, едут крестьяне, едут рабочие, а мы даем один ответ:

— Ни аршина дать не можем, ибо у нас люди с голода помирают. За ноябрь мы получили всего по четыре фунта. Голоднее нашего города нет. Всю мануфактуру мы направляем в райпродуправу. Она ее огромными массами перебрасывает в хлебородные губернии в обмен на хлеб… Не можем, товарищи…

Так мы всегда отвечаем приезжающим делегатам. Все здесь, казалось бы, просто, понятно и веско, но на деле оказывается совсем иное. У райпродуправы, оказывается, нет никакой закономерности, никакого плана использования мануфактуры. Отсылают ее, как бог на душу положит. Наш район завален мануфактурой. Из Тейкова, например, сегодня сообщали, что все склады забиты и дальше некуда класть. У нас в Иванове тоже колоссальнейшие запасы — на много десятков миллионов рублей.

Необходимо срочно разгрузиться, ибо рабочим нехватает на дачку, и фабриканты уверяют, что в деньгах у них большой затор.

Что-то надо сделать с райпродуправой, в этом никто не сомневается, но никто еще и не знает, с которого конца к этому делу подойти. Вообще чувствуется беспомощность и неуверенность на ряду с решительностью и большой смелостью в критические моменты, когда требуется проявление силы, а не знания, не опыта.

Много, много работы дано Совету. Подумаешь и закручинишься: а кто же делать-то будет эту работу? Ведь, мало одной нашей преданности, беззаветной преданности рабочему делу, мало смелости и решительности, мало бескорыстия и честности, — нужно знание, холодное, отчетливое знание дела. А у нас его нет. У нас нет, а те, что им обладают, не идут и никогда не пойдут к нам, ибо они в большинстве своем наши открытые враги.

Тяжело, товарищи, ой, тяжело! В могилу — и то легче.

17 декабря 1917 г.

У нас в максималистской группе всего восемнадцать-двадцать человек. Когда спрашивают сторонние: почему вас так мало, — спокойно и даже высокомерно мы отвечаем:

— К нам не так-то легко попасть. У нас подбор строгий. Для количества мы не берем. Мы строго процеживаем. Нужна рекомендация, убежденность, согласие взять на себя определенную функцию, работать для партии. Двери мы никому не закрываем: милости просим, приходите, — по вторникам и воскресеньям у нас очередные собрания, изучаем политическую экономию, свои дела разрешаем, — приходите и слушайте; числитесь кандидатом в члены, а когда мы увидим, что вы готовы, запишем и в члены…

Когда говорим, мы сами верим, что все именно так обстоит.

Но если присмотреться, — идейных максималистов нет.

У одних неопределенно анархические склонности и никаких знаний; другие — самые заурядные мещане, мало пригодные для боевой, кипучей борьбы за максимализм; третьи — просто политические младенцы, попавшие «по знакомству» через двух-трех членов, уже состоящих в группе. Сознания групповой связанности у очень и очень многих недостает. Работа в группе сильно хромает.

Лично мне работать некогда. Советская работа, как более крупная и ответственная, не дает возможности отрываться, захватывает целиком. Где важнее быть: в Совете или у максималистов? Я думаю, что в Совете.

Мы сами обкрадываем себя. Потому обкрадываем, что некультурны, что неправильно зачастую понимаем, едва осознанное свое гражданское право и гражданскую обязанность.

Исполнительным комитетом Иваново-Вознесенска было постановлено не продавать и не выдавать временно ни одного аршина ситцу, а член того же Исполнительного комитета, Барабанов, пришел в свой фабричный комитет, набуянил, изломал стул и получил-таки свои 15–20 аршин.

Член Иваново-Вознесенской мануфактурной управы, Терентьев, уличен в изделии фальшивых ордеров на получение ситца. Документы в милиции.

Красногвардейцы, реквизируя муку, часто тут же перекупают ее «по дешевке» у перепуганного спекулянта. Подобный случай был и со сливочным маслом… Такие явления заурядны: у многих рыльце в пушку. Мы не умеем хранить чистоту своих организаций. Против многих справедливых обвинений абсолютно нечего возразить. К стене прижимают с поличным, и авторитет советской или иной организации колеблется у тебя же на глазах. Мы делаем невероятные усилия, чтобы очистить наши организации от грязного налета и все-таки не можем очистить разом всю грязь. Вековая тьма и новизна положения делают свое дело.

Действительно, у человека очутились в руках десятки тысяч рублей. Прежде он никогда не видал такой уймы денек Рисуется перспектива: свой домишка, скотина, своя хорошая утварь, довольство…

Жажда мещанского покоя побеждает. Идейные соображения умирают, и вчерашний народный избранник делается вором. Но будучи вором неопытным, ворующим впервые, он попадается на первых же шагах.

Массы изголодались, устали, перестают доверяться вождям. Нужно что-то экстренное; нужны истерические выкрики и безумные проекты, чтобы быть признанным.

Так, разумеется, не везде и не всегда. Но в минуту крайнего возбуждения массы признают именно такого крикуна. Вот ему и открыта дорога. Мы сами позорим себя, сами себя бесцеремонно обкрадываем. Это уже расхищение собственного достояния. Но пресечь это зло, пресечь быстро — неимоверный труд, неосуществимая задача. Здесь нужно не глумленье со стороны, а непосредственная работа среди расхитителей.

20 декабря 1917 г.

Что он делает, Райсовет, на который смотрит с таким доверием вся рабочая масса района?

Он ничего почти не делает, ибо некому делать ту огромную работу, которая возложена на Совет Областным съездом.

Из двенадцати человек, членов Райсовета, ежедневно собирается всего шесть-семь человек. Это за последние дни, а первое время собирались все.

Заседания по большей части бывают бесплодны, потому что нет ни у кого определенного плана работы, нет конкретных предложений, зачастую решаем вопросы с плеча. Мы сходимся вооруженные одним лишь желанием «сделать побольше и получше». Желание это, несомненно, имеется у каждого, и в большой степени, но, ведь, одних пожеланий слишком мало.

Почесать язык не штука. Много предлагается и проектов, но видно, что проекты эти выдуманы минуты две-три назад, случайно, скоропалительно, непродуманно.

Не учитываются последствия, даже самые близкие и определенно неизбежные. А задумываемся мало над вопросами потому, что в вопросах этих (промышленный, продовольственный и др.) оказываются недостаточными не только одни благие пожелания, но и один здравый смысл без определенных знаний, без опыта, без соответствующей подготовки.

Мы все здесь настроены по-боевому и верим свято в осуществимость своих планов; мы все здесь не глупы, если смотреть на дело с общей точки зрения, но когда приходится прикасаться к вопросам специальным, — тут здравый наш смысл оказывается почти нулем, выхода ясного не видим и не знаем, а потому и вопрос решаем с плеча.

Взять хотя бы дело с арестованными вождями нашей областной буржуазии — Неведомским, Добровым, Лазаревым.

Относительно их освобождения ходатайствуют со всех сторон — жены, личные друзья и сотоварищи по работе, представители союза объединенной промышленности, комиссар труда Шляпников и, наконец, Московский Совет рабочих и солдатских депутатов, плюс областной комиссар труда Ногин. Все требуют в один голос: «освободить».

Промышленники заявляют, что не вступят ни с кем ни в какие переговоры, не примут участия ни в каких третейских судах и согласительных комиссиях до тех пор, пока мы не освободим арестованных. У них цель понятная, — вернуть своих идеологов, вождей и начать удвоенную, упорную борьбу.

Они утверждают, что лишь только мы освободим арестованных, как они признают минимум, что тотчас же примут участие во всевозможных комиссиях.

Комиссары и Совет мотивируют свое требование тем, что мы еще слишком слабы, чтобы обойтись без фабрикантов, что промышленность погибнет, что посреднические комиссии пока еще необходимы, а раз так — освобождение необходимо.

Мы им всем отказали и мотивировали свой отказ следующим образом: Согласительные комиссии и прочая посредническая, мирная дребедень являются лишь удобной ширмой, за которой фабрикантам удобно вести свою подлую разрушительную работу, легче проводить в жизнь саботажнические приемы, легче оттягивать дело все дальше и дальше, волнуя и разъединяя рабочие массы. Эти посреднические учреждения отжили свой век; мы их считаем не только бесполезными, но и страшно вредными для всего рабочего дела; мы выходим на арену открытой политической борьбы даже в сфере требований чисто экономических. Мы издали циркуляр и приказ, согласно которым минимум проводится путем декретирования, а неподчиняющихся — препровождаем в тюрьму.