Один день - Дэвид Николс

— И тебе…

— Что?

— Понравилось?

— Ну так, ничего. Обычный поцелуй. Губы как губы, понимаешь?

Эмма громко рассмеялась:

— Декстер, в тебе живет поэт. Губы как губы. Какая прелесть. Это разве не из Синатры?

— Ты понимаешь, что я имею в виду.

— Губы как губы, — повторила она. — Самая подходящая надпись для твоего надгробия… И как отреагировала Ингрид?

— Просто рассмеялась, и все. Да она не против, ей даже понравилось. — Он безразлично пожал плечами. — Все равно она бисексуалка и…

Эмма закатила глаза:

— Разумеется, она бисексуалка, иначе и быть не может.

Декстер улыбнулся, точно бисексуальность Ингрид была его идеей:

— Эй, да что в этом такого? В нашем возрасте принято экспериментировать с сексуальностью.

— Правда? А мне никто ничего такого не говорил.

— Ты отстала от времени.

— Ну, как-то раз я связалась с современным парнем вроде тебя, и смотри, куда меня это привело.

— Тебе надо раскрепоститься, Эм. Избавиться от комплексов.

— Ох, Декс, ты у нас прямо секс-эксперт. А во что был одет твой друг в «Шаловливом язычке»?

— Не шаловливом, а просто «Язычке». На нем были портупея и кожаные гетры. Оказалось, его зовут Стюарт, и он работает инженером в «Бритиш телеком».

— И как думаешь, ты со Стюартом еще увидишься?

— Только если телефон сломается. Он не в моем вкусе.

— А я думала, все в твоем вкусе.

— Это всего лишь интересный случай. Что смешного?

— Просто у тебя такой довольный вид…

— Ничего подобного! Гомоненавистница! — Он устремил взор поверх ее плеча.

— Эй, ты что, заигрываешь с официантом?

— Хотел заказать еще выпивку. Теперь твоя очередь. Рассказывай секрет.

— Я сдаюсь. Мне ни за что тебя не переплюнуть.

— Что, ни разу не ныряла в пилотку?

Она безнадежно покачала головой:

— Знаешь, Декс, однажды с такими разговорчиками ты наткнешься на настоящую лесбиянку, и она сломает тебе челюсть.

— Так тебя никогда не привлекали…

— Не будь идиотом, Декс. Так ты хочешь узнать мой секрет или нет?

Официант принес греческого бренди — за счет заведения, потому что за такую бормотуху никто никогда не стал бы платить. Эмма сделала глоток и поморщилась, затем подперла рукой щеку, как свойственно всем, кто пьяно откровенничает.

— Секрет… Дай-ка подумать. — Она постучала пальцем по подбородку. Она могла бы признаться, что подглядывала за ним в душе и что знала всё, что он устроил вместе с Тилли Киллик на Рождество, про тот массаж ног, который, к его ужасу, перерос в нечто большее. Могла бы даже признаться, что в 1983 году поцеловала Полли Доусон в своей спальне, но понимала, что он будет припоминать ей это до конца жизни. Кроме того, она с самого начала знала, что он скажет. Зазвучала мелодия очередной песни Мадонны, «Like a Prayer», исполненная на цитре, а Эмма облизнула губы, сделала взгляд томным и предприняла еще несколько незаметных усилий, в результате чего лицо ее приняло, как ей казалось, самое удачное выражение — такое, как она делала во время фотосъемки.

— Когда мы только познакомились в университете, еще до того, как стали… ну, знаешь, друзьями, я вроде как была в тебя влюблена. И это был не просто интерес, а настоящая любовь, между прочим. Это длилось очень долго. Я даже писала тебе глупые стихи и все такое.

— Стихи? Серьезно?

— Самой стыдно.

— Ясно. Ясно. — Он скрестил руки на груди, облокотился на край стола и опустил глаза. — Извини, Эм, но этот твой рассказ не засчитывается.

— Почему?

— Потому что ты сама сказала: каждый должен рассказать о себе то, чего другой не знает. — Он улыбался, и она в который раз убедилась в том, что его способность выводить ее из себя поистине уникальна.

— Ты ужасен! — Она слегка шлепнула его по щеке в том месте, где кожа сильнее всего обгорела.

— Ай!

— Как ты узнал?

— Я… мне Тилли рассказала.

— Спасибо Тилли.

— Так что было потом?

Она опустила глаза, смотря на дно стакана:

— Наверное, само прошло. Как лишай.

— Нет, правда, что случилось?

— Я узнала тебя поближе. Ты вылечил меня от себя.

— Хотел бы я почитать те стихи. Какая рифма к слову «Декстер»?

— «Кретин». Я пишу белым стихом.

— Нет, правда, где те стихи?

— Уничтожены. Я сожгла их много лет назад. — Чувствуя себя обманутой дурочкой, она осушила стакан. — Слишком много бренди. Пора идти.

Она начала оглядываться в поисках официанта, и Декстер тоже почувствовал себя дураком. Он так много мог ей сказать, но почему же снова поступил как самодовольный клоун, не способный говорить от чистого сердца? Стремясь загладить свою вину, он коснулся ее руки:

— Может, пойдем прогуляемся?

Она не была уверена, что хочет этого, но, помолчав, сказала:

— Хорошо. Пойдем.

Они вышли и двинулись вдоль залива, мимо недостроенных домов маленького городка, раскинувшегося на побережье, нового туристического комплекса, который они, разумеется, отругали, как и следовало, и, пока они разговаривали, Эмма дала себе обещание в будущем быть более сдержанной. Бесшабашность и спонтанность ей не шли, и у нее плохо получалось быть такой, а результат всегда оказывался отличным от того, на который она рассчитывала. Признавшись во всем Декстеру, она словно со всей силы ударила по мячу, после чего ей только и осталось, что смотреть, как он летит по воздуху, чтобы несколько секунд спустя услышать звук разбившегося стекла. Она решила, что остаток отпуска будет вести себя взвешенно, не напиваться и помнить о правилах. Помнить об Ингрид, красивой, незакомплексованной, бисексуальной Ингрид, которая ждет Декстера в Лондоне. Никаких больше компрометирующих признаний. Но память о дурацком разговоре не давала ей покоя, волочилась следом, как кусок туалетной бумаги, налипший на каблук.

Город остался позади, и Декстер взял ее за руку; пошатываясь, они спотыкались о сухие дюны, все еще теплые от дневного солнца. Они пошли к морю, где песок был мокрым и спрессованным, и Эмма заметила, что он все еще держит ее за руку.

— Куда мы идем? — спросила она, заметив, что язык заплетается от выпитого.

— Я лично иду купаться. Хочешь?

— Ты с ума сошел.

— Пойдем!

— Я утону.

— Не утонешь. Смотри, какая красота.

Море было очень спокойным и прозрачным, как чудо-аквариум с нефритовой водой, вспыхивающей флуоресцентными бликами; стоило зачерпнуть воду рукой, и она сияла в ладони. Декстер уже стянул рубашку через голову:

— Пойдем. Мы сразу протрезвеем.