Бессонный всадник - Мануэль Скорса

Вот как дело было.

Мы взбирались по горным тропам и несли на спинах подарки, Я сам видел: Раймундо Эррера не спал совсем, так беспокоился а теперь сплетники бесчестят его, благо нет его здесь – он в Тарму уехал, кажется. В тот день черная туча заволокла небо, а после такая же черная туча легла на наши души. Въехали в Карамарку Поганое селение – и живут здесь поганые людишки! Высоко оно в горах. А все же жители за несколько дней уже знали, что мы едем за своей Грамотой. Приехали. Сошли с лошадей. Вот Канталисио здесь, подтвердит, что не вру я. Канталисио остался с нашими лошадьми. Шел град. Известно: в Карамарке вечно либо град, либо снег. Я своими глазами видел, и вы все свидетели, и мертвые тоже – за них я еще рассчитаюсь, дайте срок, а тогда ослабел я совсем с горя, что Басилио Чавалии нет больше на свете; так вот я видел: Раймундо Эррера, всегда такой прямой, склонился низко.

– Целую землю Карамарки, ибо здесь сберегли наши права.

Чахлое солнце едва виднелось сквозь мятущийся снег.

– Чтоб показать нашу благодарность, нашу признательность и почтение, войдем в Карамарку босыми, – сказал Раймундо Эррера.

– Да будет так! – воскликнул дон Хуан Марселе Не знал он, что сам подписывает себе приговор: простудился он тогда, да и помер вскоре.

Сотрясаемые ветром, стояли на краю пропасти дома. Мы отыскали дом Мауро Лукаса. «Он больше здесь не живет, – сказал нам парень по имени Сесарео. – Он теперь там живет».

«Там» означало: в большом двухэтажном доме.

– Вы не ошиблись, сеньор? Может быть, это другой Лукас? Нам нужен дон Мауро Лукас, что жил прежде в Бахомачайе.

– Это он и есть.

– Но тут, судя по всему, живет человек богатый.

– Он теперь разбогател.

Мы подошли. Постучали. Одноглазый слуга по прозвищу Кривой Эсекиель (у него был и слуга!) вышел к нам.

– Можно видеть Мауро Лукаса?

– Здесь такого нет.

– Этот сеньор сказал нам, что он живет здесь.

– Никакого Лукаса я не знаю. В этом доме живет сеньор дон Мауро Лукас, – отвечал слуга, ударяя на слове «дон».

Дон Раймундо, уж я-то его знаю, даже с лица спал от гнева. Голос его дрогнул (только сердце молчало).

– Янакоча просит дона Мауро Лукаса принять ее дары.

Он выложил подарки (только сердце его молчало). Единственный глаз Эсекиеля Серы замаслился при виде фруктов. Эти чудеса не растут здесь в горах!

– Сейчас доложу, – пробормотал он.

Вышел. Вернулся.

– Дон Мауро завтракает. Будете ждать?

– Мы ехали сюда пять дней! – воскликнул Хуан Марсело, бледный от негодования.

– Не беда. Мы с удовольствием подождем, – громко сказал Эррера (только сердце его молчало). Встало солнце, но не согрело нас. Наконец изукрашенная резьбой дверь отворилась, появился Мауро Лукас. Жирный, так и лоснится весь. Ходит медленно, говорит не спеша.

– Чем могу служить вам, сеньоры?

Он спесиво глянул на нас. Ну-ка, сейчас мы посмотрим, из чего делают таких гордецов! Сейчас посмотрим! Снег лежал обагренный светом зари. Я схватился за нож.

Но Раймундо Эррера поклонился (только сердце его молчало).

– Община Янакочи просит тебя принять ее жалкие дары… Мы принесли их тебе, о страж нашей Грамоты, чтобы отблагодарить за твою отвагу, за то, что ты сберег доказательство наших прав.

Наступил полдень. Раймундо, я не знаю почему, очень мало спит. По вечерам он молчит, измученный и ослабевший. Утром, как солнце взойдет, вроде как выздоровеет – опять говорить может.

– А вы кто такой?

– Я Раймундо Эррера, гражданин Янакочи, селения, которому принадлежит Грамота, данная тебе на хранение.

– Ничего не знаю!

– До войны с Чили члены Совета нашей общины, вот они здесь стоят, отдали тебе на хранение Грамоту.

– Не помню такого.

У меня в глазах потемнело. А когда я вновь обрел зрение, увидел, что старый Эррера (заговорило сердце его, исполненное гнева!) яростно душит Мауро Лукаса.

– Говори, куда дел нашу Грамоту, не то убью!

Лукас пускал слюни.

– Сейчас ты умрешь, гад, и даже могильные черви побрезгают тобой!

– Ты задушишь его, Раймундо, и мы никогда не найдем Грамоту! – крикнул я.

Эррера разжал пальцы. Лукас, кашляя, поднялся с земли. Эррера снова поклонился (и снова сердце его молчало).

– Дон Мауро Лукас, господин Карамарки, прости меня, неблагодарного. Я был так глуп, что оскорбил тебя. При всех прощу у тебя прощения. Накажи меня как хочешь, только не сердись.

Я поднес Лукасу водки. Он наконец пришел в себя.

– Не желаю я разговаривать с этим человеком.

– С кем согласишься ты говорить? – спросил я.

– Кто здесь старший?

– Я старший, дон Лукас, – отвечал Хуан Марсело.

Вы что, хотите меня напугать? Попробуйте-ка! Ругательствами да дракой ничего не добьетесь. Ну, убьете меня, а что толку? я довольно пожил на своем веку. И ты, Марсело, тоже немало пожил. На всем белом свете один только я знаю, где хранится Грамота Янакочи. Помру я, где вы тогда отыщете свою Грамоту?

– Истинную правду говоришь ты, дон Мауро.

– Чем пугать меня зря, вы бы должны угощать меня, одаривать, обхаживать.

– Все верно, все так, дон Мауро.

– Не одна Янакоча! Другие селения тоже просили меня взять на хранение их грамоты, потому что всем известно, какой я честный человек. Ведь это что за риск! Всем своим имуществом я рисковал. Другие селения отблагодарили меня за то, что хранил их бумаги.

– Золотые твои слова.

– Мало ли я опасностей перенес, разве не следует меня вознаградить?

– Следует.

– Слушайте, жители Янакочи: я человек небедный и хотел взять с вас столько, сколько стоило бы держать корову – подумайте, одну лишь корову – за Грамоту, которая хранит в вашем владении пшеничные и картофельные поля, пастбища, ущелья и горы! За все те годы, что я бесстрашно берег (и теперь об этом жалею) вашу Грамоту.

– Янакоча никогда не сможет достаточно отблагодарить тебя, дон Лукас. – Мы поклонились (согнулись наши спины, но несгибаемыми оставались души).

– Да, так я думал прежде. Но теперь, когда этот убийца посмел наброситься на меня и чуть не лишил жизни, разве могу я ограничиться такой платой?

– Этот человек будет бит плетьми на твоих глазах, дон Лукас. Сколько ударов ты повелишь дать ему за его дерзость?

– Какой смысл господину сдирать шкуру со слуги?

– Чего же ты хочешь, сеньор?

Он указал на пустырь.

– Вы все провинились передо мной. Разве справедливо отпустить вас, взявши с вас только деньги?

– Ты говоришь разумно, дон Лукас.

– Очистите этот пустырь от камней и кустарника. И тогда приходите.

Целый месяц мы ворочали камни, еще месяц корчевали кусты. В начале апреля, дон Мауро Лукас принял нас. Он вышел, посмотрел на поле и ничего не сказал.

– Теперь ты доволен, дон Лукас?

– Вся Карамарка знает, как оскорбил меня этот человек. Что ж, так оно и останется?

– Как загладить нанесенную тебе обиду, дон Лукас?

– Вы должны работать.

– Чего ты хочешь еще?

– Это поле надо обнести каменной стеной.

– Прости за Недоверчивость, дон Лукас. Как нам знать, возвратишь ли ты тогда Грамоту?

– Тебе мало моего слова?

– Сказать откровенно?

– Скажи.

– Мы не верим.

Дон Лукас – даже я уже привык называть его «дон» – поморщился.

– Жители Янакочи известны своим упрямством и недоверчивостью. Мало вам слова сеньора? Ладно, знайте мою доброту – вот вам ваша Грамота.

Он достал Грамоту. Мы увидели знакомый переплет из козлиной кожи. Гордым жестом протянул дон Мауро Грамоту, и Хуан Марсело принял ее в дрожащие руки. Подержал, как бы взвешивая, и словно сразу помолодел. Но рассмотрел хорошенько Грамоту, и снова печать скорбной старости легла на его лицо.

– Здесь не все листы!

– Конечно, не все. Вы не доверяете дону Мауро Лукасу, а дон Мауро Лукас не доверяет вам. Кто мне поручится, что вы выполните свое обещание? Здесь только четвертая часть Грамоты. В тот день, когда кончите кладку стены, получите остальное.

Мы начали стену в апреле. Кончили в июле. Мауро Лукас осмотрел нашу работу.

– Жаль, что жители Карамарки не умеют так класть стены, как жители Янакочи. Ваша работа мне нравится. Будем веселиться!

Одноглазый Эсекиель вынес кувшин водки.

– А как же наша Грамота, дон Мауро?

– Вот вам еще четверть.

– А остальное?

– Когда построите сараи для свиней.

После сараев пришлось построить еще конюшни. Наступили декабрьские дожди, работа прервалась. В марте опять начали строить и закончили конюшни. Но пришлось еще вырыть колодцы. В июле мы кончили все, а в начале августа возвратились в Янакочу. Мы привезли Грамоту!

Я, Раймундо Эррера, везу ее в сумке, притороченной к седлу.

– Грамота у меня! – кричу я. – Чего бы это ни стоило, я сниму план, и, как только он у нас будет, мы снова начнем борьбу. Не напрасны наши жертвы. Бой продолжается!

– Что случилось, дон Раймундо? – спрашивает проснувшийся Агапито Роблес.

– Спи, сынок.