Путь солдата - Борис Малиновский

В двенадцать часов ночи на передовой застрочили автоматы, полетели в небо ракеты. Вся передовая, не сговариваясь, как бы говорила фашистским воякам: "Ну, держитесь, близок час расплаты с вами! Будет вам еще не один Сталинград!" Начавшийся самопроизвольный новогодний фейерверк завершили "катюши". "Заиграв" где-то, совсем близко, они выпустили оранжево-огненные стрелы, расчертившие яркими полосами черное ночное небо. Ракеты пронеслись над нами. На вражеском переднем крае загрохотали взрывы. Немецкая оборона молчала.

Бои под Горбами и Левошкином

Позже, уже после Северо-Западного фронта, если надо было нам подчеркнуть убийственную тяжесть артиллерийского обстрела или особую жестокость боя, мы говорили; "Совсем как под Горбами". Так называлась деревня на одном из участков Рамушевского коридора, указанная на карте, но уже не существующая: фашисты сожгли и разрушили ее по не известной нам причине. Это был тот период, когда советские войска, воодушевленные победой под Сталинградом, вели успешное наступление на многих участках фронта. Мы прибыли под Горбы в суровые январские морозы и были брошены в брешь, пробитую в немецкой обороне. Враг отчаянно сопротивлялся. Для того, чтобы обескровить наши войска, использовалась многочисленная артиллерия, находящаяся в полу кольце окружения. Ее налеты были массированными и точными: гитлеровцы организовали звукозасечку наши к батарей, использовали для корректировки огня аэростаты. Стоило нашему орудию сделать три-четыре выстрела, как на огневые позиции обрушивался шквал артиллерийского огня нескольких вражеских батарей. Пушки, людей, лошадей не раз спасали мощные укрытия из бревен и земли, которые мы строили, не жалея своего труда.

Проводная связь в разгаре боев под Горбами почти не работала. После артиллерийских налетов оставались лишь отдельные куски провода, соединить которые было невозможно. Каждые сутки прокладывались новые линии, но и они работали по 15-10 минут: осколки мин и снарядов снова рвали их на мелкие куски. Помню, что в один из дней, когда шел тяжелый бой и связь надо было обеспечить во что бы то ни стало хотя бы на несколько часов, комиссар полка майор Анатолий Францевич Циш приказал всему политсоставу полка выйти на линии связи вместе со связистами и восстанавливать провод.

На начальника связи дивизиона Беляева было страшно смотреть. Он исхудал и почернел; от мороза, бессонных ночей и дней глаза у него слезились, белки глаз покраснели. Героическими усилиями всего взвода телефонную связь иногда удавалось восстанавливать, но ненадолго… Вблизи переднего края телефонные линии артиллеристов и стрелковых подразделений часто шли рядом. При повреждении нескольких линий одновременно связисты не сразу находили нужные концы, ошибались. На одни ошибки накладывались другие, и тогда можно было по одной линии слышать многих, не столько говорящих, сколько мешающих друг другу. Такая связь становилась бесполезной.

Мы каждый день теряли кого-либо из связистов, разведчиков, огневиков, командиров взводов и батарей. В этих боях я, в большинстве случаев, находился в штабе дивизиона, помогая начальнику штаба капитану Тирикову в обеспечении стрельбы батарей и подготовке боевых донесений. Капитану было за сорок лет. Ко мне он относился, как отец к сыну. Тирикова я полюбил, стремился помогать ему во всем.

В один из первых дней под Горбами капитан приказал мне пойти на НП дивизиона и уточнить его местоположение. До НП было километра 3-4. Я пошел, как всегда, один. Через километр пришлось идти по месту, куда ночью был произведен мощный огневой налет. Вражеские снаряды буквально перепахали вдоль и поперек большое поле, кругом чернели глубокие воронки. Земля, копоть, снег, сбитые мелкие деревья и ветки кустарника – все смешалось и еще пахло порохом. Один из тяжелых снарядов попал точно в то место, где вчера был наш штабной блиндаж.

Взрывом разбросало бревна наката по сторонам, часть валялась в образовавшейся воронке, углубившей яму блиндажа.

Я быстро, поневоле съежившись, перебежал обстрелянный участок, затем замерзший ручей и стал подниматься по лугу, заросшему редкими кустами. У конца его, где начинался лес, увидел блиндаж. Он оказался пустым. Я посидел немного на его крыше, сориентировался по карте, где нахожусь, и пошел дальше. Близость передовой уже сказывалась. Впереди время от времени трещали автоматы. И наши, и немецкие. Но пули еще не долетали до меня. По полю шли глубокие колеи от танковых гусениц, и, посмотрев, куда они ведут, я заметил сбоку, в кустах, два Т-34. Почему-то перевел взгляд с танков на небо и вдруг ясно увидел две летящие прямо на меня черные точки. Мгновенно шлепнулся в снег, и тотчас два близких разрыва оглушили меня. Ни раньше, ни позже не приходилось видеть, как летят мины. Это была какая-то невероятная удача: если бы не увидел мин, то, наверное, не успел бы упасть в снег до их разрыва… Полуоглушенный, я вскочил и бросился в лес. Снеговой покров между деревьями пестрел многочисленными воронками и посерел от копоти и выброшенной взрывами земли. Большинство деревьев имели повреждения от артиллерийского и минометного обстрела. Я перебежками пробирался дальше, прячась по возможности за деревьями: рядом то и дело громко щелкали разрывные пули немецких автоматов. При ранении такой пулей образуется рваная, трудно заживающая рана. Обычная же пуля, попав в мускульную ткань, повреждает ее незначительно: проходит неделя-две – и рана заживает. Наши войска, во имя гуманности, разрывных пуль не применяли.

Сейчас стрельба шла в лесу, и при каждом, самом легком соприкосновении с веткой или стволом дерева, пули разрывались, издавая громкий, щелкающий звук.

Наконец малозаметная тропа, на которую я случайно наткнулся, привела меня к блиндажу. Я спрыгнул в узкий проход и нагнулся, чтобы побыстрее забраться в убежище. Но не тут-то было. В блиндаже люди лежали друг на друге. Тут были командиры двух стрелковых батальонов с несколькими бойцами, разведчики наших двух батарей, разведчики дивизиона, Ипполитов с рацией и Мартынов. Я кое-как забрался поверх всех, поближе к Мартынову. Дневной свет слабо проникал сюда. Лицо Мартынова казалось серым, выросшая за несколько дней щетина на щеках и подбородке изменила его черты.

– Зачем тебя сюда принесло? – спросил он.

Я протянул ему карту, попросил нарисовать передний край, спросил где НП. Мартынов сказал, что НП дивизиона и батарей метрах в 200-300 впереди, в воронке от тяжелого снаряда, сейчас там разведчик Алалыкин, сам же он сидел в ней весь вчерашний день, перемерз, но зато хорошо изучил передний край немцев. Идти днем на НП – бессмысленно, убьют. Даже в воронке, в которой он сидел, есть еще несколько мелких воронок от мин, попавших в нее за эти дни. Стрельбу комбаты ведут отсюда, ориентируясь на звуки разрывов. Я отметил на карте примерное местонахождение НП и блиндажа, Мартынов нанес линию переднего края. Тела подо мной начали шевелиться, надо было вылезать обратно.