Тридцать девять и девять (СИ) - Джим Вестван

на пределе: она вот-вот заплачет! Это уже ни на что не похоже. Ей нужно срочно что-то придумать, пока они еще далеко от дома. Когда придут — будет уже поздно. Но что сделать? Испугаться чего-нибудь и кинуться к нему? У нее может сейчас не получиться натурально это изобразить, а к тому же, от чего можно шарахнуться? Он подумает, что Эля окончательно сошла с ума. Сейчас она просто остановится и разревется, она больше этого не выдержит!.. Внезапно ее нога соскользнула с гладкого камня, Эля потеряла равновесие и уселась посреди дороги.

— Черт!..

Данил обернулся. Это было то, что Эле нужно! Ну, куда он теперь денется? Ему надо будет Эле помочь, а уж она-то сможет прикинуться немощной, она и так сейчас начнет плакать.

— Ты что, ногу подвернула?

— Да, кажется… — у нее уже дрожал голос!

— Ну-ка, поднимайся, — он взял ее за плечо и осторожно помог встать. — Можешь идти?

— Не знаю…

Ей абсолютно не было больно, но, сделав шаг, она снова вскрикнула, и Данил крепко ухватил ее за плечи, чтобы она снова не упала.

Если Давыдов умел врать, то Элина не врала никогда. Она сама твердо верила в то, что пыталась внушить кому-то. Ей стоило только убедить себя, что это сущая правда, и в это верили все остальные. Даже если уже потом притворяться было бессмысленно, она не признавалась никогда, она бы скорее умерла, чем поменяла свою позицию.

А сейчас — тем более. Повиснув на его руках, она почувствовала себя такой несчастной и обессиленной; ей уже и в самом деле казалось, что она не в состоянии наступить на свою бедную ножку.

Данилу были хорошо известны травмы подобного рода. Растяжение связок — бич всех спортсменов. Сначала ничего не заметно, просто очень больно наступать на ногу, и надо прикладывать холод, чтобы не было сильного отека. Но на следующий день нога обязательно опухнет, и щиколотка посинеет. Тогда уже можно ее бинтовать и греть, пока не пройдет. Но что ему делать сейчас? До ее дома слишком далеко, придется тащить Элю к себе. Ближе всего — в деревянный домик. И опять начинаются эти случайности! Он же и так с трудом борется со своими чувствами, а сейчас он должен ее нести. Но делать нечего — он подхватил ее под колени и стал возвращаться назад.

Она нежно обвила руками его шею. Как же Эле удобно! Он нес ее лучше, чем носил когда-то Золтан. Она вообще не чувствовала веса своего тела, она не висела, а лежала на его заботливых теплых руках. Ей так сильно захотелось прижаться к его гладкой щеке… Но он вообще не смотрит на нее!

Данил шел довольно быстро, однако она не слышала, чтобы он стал тяжелее дышать. Его губы были плотно сжаты, и взгляд очень сосредоточен.

Внезапно Эля обнаружила, что они движутся не к гостинице, а куда-то к берегу. Неужели этот ненормальный решил доставить ее к врачу?!

— Куда ты идешь? Я не хочу в медпункт!

— Не волнуйся, мы уже пришли. Постой немножко.

Опустив ее ноги на траву, Данил обошел домик и извлек ключи из тайника — ямки, вырытой под стенкой изобретательным Лагуновым.

Эля осмотрелась, уже сидя на кровати, не забывая сохранять на лице страдальческое выражение.

— Ну и куда это мы пришли? В изолятор?

— Нет, это мой домик, — Данил взял с другой кровати подушку и положил ей в ноги. — Сними обувь.

Она кусала губы, но сдержать слез досады уже не могла. Чертов докторишка! Похоже, ей долго еще придется разыгрывать умирающую.

— Ну, не плачь! Не плачь, пожалуйста, потерпи!

Он сел рядом и взял ее ногу двумя руками: за голень и за стопу. Осторожно положив ее на подушку, он на мгновенье задержал руки, но тут же их одернул и, опустив глаза, сказал:

— Посиди так. Я принесу лед.

Данил быстро встал и ушел из домика. Ни в чем не повинная подушка полетела ему вслед и хлестко шлепнулась в закрытую дверь:

— Козел!

Эля уже не плакала. У нее все кипело внутри! Но, немного посидев и успокоившись, она встала, подняла несчастную подушку и придала ей прежнее положение. Ладно, выбирать уже не приходится! Она продолжит свой спектакль, просто нужно выбрать момент и намекнуть ему, что ничто так не помогает в подобных случаях, как небольшой поцелуйчик в губы травмированного пациента.

Давыдов вскоре появился, держа в руке два куска льда, завернутых в вафельное полотенце. Он снова сел к ней на кровать.

— Вот видишь, так легче! — сказал он, заметив, что ее слезы уже высохли. — Сейчас вообще пройдет. Почти…

Данил положил на ее голень холодное полотенце. Ну куда он должен смотреть? Его взгляд наткнулся на ее смуглые маленькие пальчики. Мизинец казался совсем крошечным и слегка оттопыренным. Он закрыл глаза, пытаясь восстановить дыхание, но это уже было бесполезно.

Данил накрыл ладонью ее теплую стопу, полотенце соскользнуло на кровать. Он ее не выпустит, он не может с этим бороться. Он коснулся губами кожи ее голени. Сейчас Эля ударит его снова… Но вдруг он почувствовал, как ее нежные руки дотронулись до его волос.

Давыдов резко поднял голову. Она улыбалась. Она простила его, она его не оттолкнет, и он сделает все, чтобы исправить свою ошибку, чтобы изменить ее первое впечатление! Он пересел к ней ближе и, бережно уложив на подушку, стал мягко и нежно целовать ее напряженные губы, горячие уши и вздрагивающую бархатную шею.

Как же хорошо сейчас Эле было… но когда она вспоминала о том, что ждет ее впереди, ей становилось страшновато.

— Не бойся, маленькая, такого уже не будет, — будто прочитав ее мысли, тихонько прошептал он ей на ухо.

Данил десять раз перегорел и передержался, он ужасно намучился, но он дождался того момента, когда она уже сама, хватая губами его лицо, расстегнула пуговицы на его рубашке и скользнула ладонями по спине. Но как только он коснулся ее бедер, Эля непроизвольно сжала ноги.

— Не надо, не надо бояться! — улыбнулся ей Данил. — Тебе не будет больно, я очень постараюсь. Только нужно расслабиться, иначе ничего не получится.

— Хорошо, — выдохнула Эля, несмело раскрывая стиснутые бедра. — Но только я буду смотреть!

— Конечно.

Данил выпрямил руки, открывая ей всю панораму, и застонал при первом же своем движении: с таким узким тазом и упругими тканями ей недолго придется наблюдать.

Эля морщилась, хотя это была уже совсем другая боль: не такая резкая и сильная, но все равно очень неприятное ощущение чего-то жесткого и чужеродного.