Четвертый разворот - Петр Кириченко

Сермяков полагал, такой разговор не за горами.

— Не знаю, зачем меня предупреждали, — сказал Сермяков однажды штурману. — Нормальный у нас второй, а уж грамотный...

— Не хватает нам еще ненормальных, — поддержал штурман. — Только не понимаю, к чему это ты?.. И что значит нормальный?..

— Такой, как все! — без промедления ответил Сермяков. — А говорю потому, что меня предупреждали... Но у меня свое мнение...

— Как все, говоришь, — уцепился штурман за еловой насмешливо поглядел на командира. — Понятно!

— Что тебе понятно? — Сермяков закипятился и, пожалев о сказанном, начал размахивать руками. — Ничего тебе не понятно! Больше не скажу ни слова!

— Не говори, — спокойно согласился штурман и продолжал вслух размышлять: — Как это у нас просто решается: если даже дурак набитый, но — как все, то мы говорим — нормальный, а если... Сам-то ты куда себя причисляешь?.. А?..

И штурман поглядел на Сермякова ехидно.

Сермяков угрюмо молчал, думая о том, что не любит он задиру-штурмана, а вот же выкладывает ему самое сокровенное. Он не в первый раз решил, что будет говорить только с Игорехой да механиком, человеком пожилым и покладистым. «Что ж это такое, — зло думал он, стараясь не глядеть на штурмана. — Раньше командир скажет, так экипаж со всех ног кидается выполнять, а теперь... Молодые, но до чего зубастые. Откуда только появляются...» Если бы Сермяков спросил об этом штурмана, тот бы ему ответил, но Сермяков спрашивать и не собирался.

А Игореха, действительно летавший все увереннее, однажды как-то незаметно для себя засмотрелся на землю, на облака, задумался. Взгляд его стал невидящим, словно бы затуманился. Неуправляемый самолет плавно кренился влево. Медленно дыбился горизонт, и Игореха, ничего этого не замечая, легко мирился с тем, что нет в руках потертого штурвала, что летит он сам по себе. Куда летит?... неизвестно. Но вот они — рукой подать — облака, бездонное небо, земля внизу. Зеленая, приветливая. Паришь над ней птицей...

— Игореха! — крикнул Сермяков, подхватил штурвал и возвратил самолету горизонт.

— Чего? — непонимающе спросил Игореха, глядя на командира.

— Задумался о чем, говорю?..

— Задумался, — согласился Игореха и улыбнулся Сермякову. — Показалось, летим, как птицы...

— Ты это прекращай! — еще строже сказал Сермяков. — А то нам таких «птиц» отвесят... Понял?!

Игореха виновато молчал, держал самолет в строгости и выслушивал поучения Сермякова о том, что каждый второй пилот должен готовить себя в командиры.

— Тебе вводиться надо, а ты, — в который раз подступался Сермяков. — Есть три надежных способа. Возьмем, к примеру, первый из них...

Сермяков говорил, все больше распаляясь, а Игореха согласно кивал, понимая, что способы надежные: командир зря не скажет. Сам Сермяков вторым пилотом летал мало, споро пробился в командиры, употребив, вероятно, все три способа вместе, и, глядя на него, Игореха думал о том, что, не будь авиации, Сермяков добился бы ее создания только потому, что хотел летать. Должен был летать. «Может, так и надо?» — спрашивал Игореха мысленно; ему казалось, что Сермяков с его напором и желанием летать знает какую-то тайну...

— Что такое полет? — спросил он неожиданно. — Вы думали?..

— Постой, при чем здесь полет? — Сермяков недовольно нахмурился, оттого что Игореха перебил его, а после снова загорячился. — Другие благодарили бы меня, потому что способы эти...

Игореха не выдержал и засмеялся; Сермяков замолчал, поглядел на него с сожалением и сказал:

— Тебе скоро тридцать три, а ты всего лишь второй. Эх! — Он горестно вздохнул и кивнул головой. — И это в наше время... Игореха ты! Игореха и есть!

— В наше время, — как эхо повторил штурман, вмешиваясь в разговор. — Что ж ты, Игореха, в наше время...

— Да, в наше время, — взорвался Сермяков, злясь на штурмана. — Столько людей требуется, а их нет!

— Ничего, скоро меньше потребуется, — спокойно сказал штурман. — Да и вообще, чего ты пристал к человеку? Он летит, тебя не трогает...

— Это почему же меньше?..

— Меньше — да и все, — ответил штурман командиру. — Летать будут меньше, а больше дома сидеть. Понятно?!

— Это с каких таких — меньше? — допытывался Сермяков с явной угрозой в голосе. — Когда везде вон написано — больше?!

— Ну пусть и больше, — вдруг согласился штурман, сам толком не знавший, меньше будут летать или больше. — А не хочет он, чего ты домогаешься?..

— Не хочет? — Сермяков даже подскочил в кресле. — Как это не хочет?.. Такого не бывало! Но тебя не спрашивают...

— Хорошо, не спрашивают...

— Да, не спрашивают! Твое дело — курс! Понял?!

— Чего же тут не понять, — ответил штурман все так же невозмутимо и ухмыльнулся. — Как ты сказал, в наше время главное — не заблудиться. Правильно?..

— Да, смотри за курсом, — сказал потише Сермяков. — Я ведь почему беспокоюсь?.. Потому что голова у него золотая... Игореха, скажи, к примеру, геометрические размеры самолета.

— Не надо, командир, — попросил Игореха. — Ну что размеры... Это еще не все.

— Не все, — согласился Сермяков, — но этого-то никто и не знает. А ты знаешь! Больше меня знаешь и больше механика. Правильно? — Сермяков посмотрел на механика, и тот утвердительно кивнул. — Ты учишь, стараешься, и осталось тебе какую-то малость.

— Да не учу я, — сказал Игореха с виноватым видом, будто жалел, что так много знает. — Оно само как-то, понимаете?

— Не важно, — ответил Сермяков. — Это нам не важно.

И ждал, потому что хотел понять Игореху и его безразличие к командирству. По мнению Сермякова, такого и быть не должно. Не должно, и все тут. И часто вспоминал, как в одном из полетов они попали в грозу. У штурмана отказал локатор, и они вроде бы ослепли, потому что вокруг, куда ни посмотри, бычились плотные густо-синие облака. Сверкали молнии, и то чистое пространство, в котором они находились, затягивалось грозой и становилось все меньше, они попали в «мешок». Сермяков еще раньше приказал бортпроводницам пристегнуть пассажиров ремнями, чтобы при броске кого-нибудь не выкинуло из кресла и не зашибло, и теперь приготовился к худшему. Он сильнее обычного сжимал штурвал и лихорадочно выискивал глазами хоть какой-нибудь маломальский просвет, но вокруг была одна лишь грозовая темнота, от которой в кабине стало сумрачно. Штурман, ругаясь, колдовал над локатором, но тот не подавал признаков жизни.

Первая молния скользнула по правому крылу, она ужалила их, едва коснувшись, и так бережно, словно гроза решила поиграть с самолетом, прежде чем, разломав его на части, бросить на землю. Сермяков инстинктивно шарахнулся от вспышки, кинул самолет влево, но тут же Игореха с одним словом «Вижу!» — развернул вправо, нацелив на то место, где секунду назад металась молния.

— Куда?! — закричал штурман. — Там одна чернота.

— А-а, — простонал Сермяков и, вцепившись в штурвал, не успел даже выругаться, потому что они сразу же вошли в густую облачность.

— Спокойно! — сказал Игореха. — Все будет нормально!

На лобовых стеклах уже заиграло статическое электричество, и Сермяков, как-то безвольно думая о том, что не помешал Игорехе, ждал удара. Он понял, что это конец. Сейчас их начнет швырять и корежить, испепелять молнией Крылья уже ответили на первые толчки... Но самолет миновал черноту, и через некоторое время они выскочили между высоких облаков, стоявших в сини воздуха далеко друг от друга. Обойти их не представляло никакой сложности, и Сермяков так обрадовался, что решил, не откладывая, идти к командиру отряда. Как только выпал свободный день, он поехал в штаб и, рассказав о грозе, предложил вводить Игореху командиром.

— А сам он как на это смотрит? — спросил командир отряда, человек отзывчивый и добрый, повидавший многое за свою жизнь и понимавший, что Игорехе суждено летать только вторым. — Готовится?

— Даже слышать не хочет, — честно ответил Сермяков, надеясь удивить этими словами. — Интересный он...

— Да, — не сразу и как-то задумчиво сказал командир. — Мы не можем допустить, чтобы командир хоть на секунду отвлекался от полета, тем более чтобы он задумывался над чем-нибудь. Но, — он усмехнулся и взглянул на Сермякова веселее, — к счастью, пилот ваш наделен пониманием, чего многие лишены, а поэтому он мудрее нас всех, вместе взятых... Объявите ему от моего имени благодарность за правильные действия в сложной обстановке!

И командир посмотрел на Сермякова так, будто хотел сказать: «Это все, что я могу сделать».

Вот такой получился разговор, и понятно было, что к командирству можно больше не возвращаться. Но Сермяков не сдавался, надеялся, что придет такое время, когда Игореха перестанет задумываться. «О чем тут думать? — спрашивал он себя с чисто аэрофлотовской прямотой. — Летать надо как следует, выполнять свою работу, а думать другие будут...» И, перебирая достоинства своего второго, находил, что тому осталась самая малость... Сермяков не знал, что командир отряда, выпроводив его, долго еще сидел за столом и думал об Игорехе, с которым не раз летал, а однажды долго разговаривал. Он вспоминал этот разговор и то, как Игореха сказал, что все лучшее, что могло быть в авиации, уже произошло. Командир немало удивился, потому что никогда не слышал от летчиков ничего подобного, и стал расспрашивать. Игореха говорил о том, что отжившие свое аэропланы дарили людям больше радости.