Мир на костях и пепле - Mary Hutcherson

Когда Пит был привязан ремнями к больничной койке, раз за разом выкрикивая слова ненависти в мой адрес, это было не так больно, ведь все объяснялось очень просто: его сознание изменили, это не он. Когда он набросился на меня в Капитолии или даже в этом самом доме, причина тоже нашлась быстро — во время приступа себя не контролируешь. Известие о другой девушке вполне можно пережить, если понимать, что отношения могли начаться еще до того, как он обрел себя вновь.

Но сейчас Пит почти в порядке, он обрел самообладание, и эти слова — не оружие капитолийского переродка, созданного меня уничтожить, а лишь констатация факта. Сурового, и, казалось бы, невозможного факта.

Смахиваю слезы, прорвавшиеся наружу вопреки всякому контролю, и сразу же начинаю ненавидеть себя за них. Только не сейчас! Хочется убежать как можно дальше, вновь спрятаться на своем чердаке, а лучше провалиться под землю прямо на этом месте.

— Китнисс? — чувствую теплую руку на своем плече. — Я тебя обидел?

Не вижу Пита, но понимаю, что он в смятении. Отрицательно качаю головой и глубоко дышу.

— Нет, ты ни в чем не виноват, — быстро проговариваю, немного успокоившись, и чувствую, как рука только сильнее сжимает мое плечо.

— Почему тогда ты плачешь?

Кажется, совсем простой вопрос, но он заставляет меня окончательно расклеиться. Я не должна тревожить Пита, потому что любые сильные эмоции могут лишить его возможности держать в узде своих внутренних демонов, но собраться слишком сложно. Не настолько я еще пришла в себя, чтобы контролировать бурю внутри.

Закрываю ладонями лицо, продолжая глубоко дышать, не давая возможность истерике взять верх. Не сейчас, не сегодня, не здесь. И только лишь одному тихому всхлипу удается сорваться с губ, как Пит резко поднимается с дивана и отходит в сторону. Слышу его удаляющиеся шаги и обхватываю себя руками, пытаясь поскорее найти утешения.

«Это даже к лучшему» — думаю я.

Мои слезы вовсе не его вина. Поэтому ему совершенно ни к чему испытывать себя на прочность. Уйти сейчас — самое удачное решение, и я его ни капли не виню. Мне лучше прийти в чувства самостоятельно.

Уговариваю себя, что вообще-то эти слова должны только радовать, ведь вместо тысячи ужасающих образов, вложенных ему в голову насильно, Пит все равно помнит, что любовь была настоящей.

Только уже в следующее мгновения становится понятно, что Пит никуда не ушел. Я слышу его приближающиеся шаги, а потом в мою руку опускается стакан с водой. Делаю несколько глотков, чувствуя, как рядом со мной под тяжестью прогибается диван. Почему-то сразу же становится легче на душе, хоть это и чистый эгоизм. Я хочу, чтобы он был рядом, потому что смертельно нуждаюсь в поддержке. И всегда нуждалась. Все эти месяцы добровольного заточения в доме делают сейчас присутствие Пита рядом жизненно необходимым. Кажется, я готова заплатить за это любую цену, пусть завтра будет сколь угодно больно, пусть я буду винить себя за излишнюю эмоциональность и слабость, но сейчас это гораздо важнее.

Слегка оборачиваюсь и вижу из-под намокших ресниц размытый силуэт, притягивающий меня к себе. Послушно подаюсь вперед и падаю щекой на грудь Пита, пока он осторожно гладит меня по спине. Крепко сжимаю в руках холодный стакан, потому что он становится единственным напоминанием, что я вовсе не сплю, ведь происходящее вокруг слишком нереально.

Сердце Пита размеренно стучит, а голову туманит легкий аромат корицы от его футболки, в которую я утыкаюсь носом и жадно вдыхаю, пока не чувствую остановившиеся на своей спине руки. Его напряжение передается и мне, приводит в чувства, заставляя вспомнить, что это неправильно. И дело вовсе не в возможной девушке, о личности которой мне так и не удалось выспросить, а в четких границах, выстроенных Питом в те разы, когда он очень остро реагировал на мою близость.

Отдаляюсь с такими усилиями, будто пытаюсь оспорить силу земного притяжения, но Пит, кажется, вовсе не планирует меня отпустить. Наши глаза встречаются, и я вижу в его зрачках свое заплаканное отражение, а еще абсолютное спокойствие и безмятежность, лишь слегка окрашенную печальной задумчивостью, ставшей его постоянной спутницей. И когда моя рука, ведо́мая внутренними желаниями, отпускает стакан, я будто теряю последний якорь, удерживающий меня, и дотрагиваюсь ладошкой до щеки Пита, прочерчивая большим пальцем рисунок скул. Его кожа горячая и слегка шершавая от постоянной работы на солнце, а мои пальцы на контрасте кажутся совершенно ледяными.

Не знаю, что может быть сильнее тяги хотя бы на секунду посмотреть на его губы, но я держусь из всех сил, потому что отдаю себе отчет в том, что не смогу устоять. Мозг так не вовремя подсовывает отрезвляющие воспоминания о нашем последнем поцелуе и том спектре разрывающих душу чувств, которые он оставил. Но благодаря этому я так и замираю, медленно растворяясь в небесно-голубых глазах, будто завороженная. Хотя тут нет ничего удивительного, Пит всегда завораживал, притягивал к себе, и не только меня. Вероятно, за всю жизнь я больше не встречала человека, к которому можно проникнуться доверием всего лишь на секунду встретившись взглядом. От этого только больнее не находить взаимности, потихоньку расплавляясь в крепких руках.

Но страхи оказывается совершенно беспочвенными и мгновенно развеиваются, когда он сам подается вперед и невесомо целует, еле соприкасаясь с моими губами, обжигая теплым дыханием и заставляя сердце замереть. И такого ничтожно короткого мига хватает, чтобы окончательно потерять связь с реальным миром.

Только этого слишком мало, чтобы заполнить пустоту внутри, поэтому я притягиваю его обратно и целую с такой самоотдачей, что оттолкни он меня в этот раз, я наверняка умру прямо на этом самом месте. Но он и не отталкивает, а наоборот прижимает к себе так сильно, что между нашими грудными клетками вообще не остается пространства. Поцелуй на вкус отдает отчаянием и горькой тоской, то ли из-за моих слез, то ли из-за глубоких дыр в наших искалеченных душах, но благодаря нему по телу вновь растекается будоражащая дрожь, заставляющая чувствовать себя живой. Мы снова находим спасение в губах друг друга, даря всю нежность, на которую по удивительным обстоятельствам все еще способны наши изуродованные Играми и Революцией тела.

Где-то позади меня начинает пищать таймер, осведомляющий об окончании готовки, но я не планирую отпустить Пита даже на одну минуту. Пусть дурацкие булки горят