Цветы всегда молчат - Яся Белая

Ему исполнилось шестнадцать, когда в дверь постучали и принесли письмо. Оно оказалось на имя Ричарда Торндайка и являло собой приглашение к одному из лучших стряпчих Лондона. Эрмидж хотел было отправиться с ним на правах опекуна, но Ричард пригвоздил его к месту холодным взглядом и сказал, что с этого момента он сам ответственен за свою жизнь. Адвокат, мистер Гинбош, вручил пухлый пакет, в котором сообщалось, что по достижении шестнадцати лет он, Ричард Торндайк, становится владельцем солидного состояния – сумма стояла просто астрономическая! – и нового дома в Хэмпстеде. А также из конверта выпала записка. Совсем коротенькая, но заставившая его задрожать: «Прости за все. Твой отец».

У Ричарда перехватило дыхание. Он, к вящему ужасу юриста, рухнул на колени и, вцепившись в волосы, горестно вопросил мироздание: «Почему?» Плакать за эти шестнадцать лет его отучили.

Найти следы отца, узнать его имя не удалось, даже прибегнув к помощи Мастеров ордена. Но в новый дом он переехал с удовольствием – жить у Эрмиджа ему было невыносимо физически: очень трудно передвигаться, когда стараешься не касаться стен, предметов, людей, словно все пространство вокруг поражено страшным недугом.

Дом действительно был совсем новый: Ричард даже встретил маляров, уносивших стремянки и ведра из-под краски. Он тут же отозвал в сторону бригадира и сказал, что хотел бы внести некоторые изменения в проект. Тот, шокированный дерзостью мальчишки, возмутился: мол, как можно что-то говорить, даже не посмотрев. На что Ричард ответил, что более чем уверен, что ванных в доме недостаточно и запихнул рабочему в карман пачку банкнот. Тот, отродясь не видевший таких денег, сообщил, что готов приступить к перестройке немедленно.

Теперь Ричард мог полностью отдаться тому, что так любил, – науке и работе над силой Садовника.

В девятнадцать он написал свою первую книгу, в двадцать стал действительным членом-корреспондентом Королевской академии наук.

Тогда же отправился в свою первую экспедицию. Это стало серьезным испытанием, так как ради него никто не стал бы устраивать баню на привале, а его чистоплотность за те годы, что он жил в доме со всеми удобствами, превратилась почти в патологию. Да и признаться своим коллегам по экспедиции в такой проблеме, как страдания от невозможности помыться, было мучительно стыдно.

Ричард закончил тренировку. Вернул мечи на место, снова выкупался, поскольку даже малейший запах пота ассоциировался у него с грязью, чисто выбрился, причесался и, одевшись в простой, светлый и очень элегантный домашний костюм, спустился на кухню…

– Будете делать кофе, сэр? – поинтересовалась Лэтти, вот уже пять лет бывшая у него поварихой.

– Да, – поздоровавшись, весело отозвался он. – А как там наши коричные булочки?

– Уже готовы, сэр.

– Отлично. Давай их сюда.

– Пудрой посыпать?

– Разумеется, но так, чтоб я этого не видел, – и он отвернулся к плите готовить кофе.

– Ох, балуете вы ее! – покачала головой Лэтти.

– Да, и получаю от этого колоссальное удовольствие.

– А я вам, сэр, вот так скажу – были бы вы с ней построже, может, она бы не так капризничала. А то иной раз – уж простите, слышала! – она вам такое скажет, что я не знаю, как вы терпите.

– Я не терплю, – покачал головой Ричард, – я люблю. Это большая разница. И давай больше не возвращаться к этой теме.

– Как скажете, сэр. Я-то как лучше хотела.

Он промолчал, поглощенный приготовлением завтрака. Кофе наконец закипел, и он налил его в чашечку, добавив туда сливок и насыпав сахару, положил на блюдце парочку ароматных булочек, красиво расставил все это на подносе и пошел в холл, где его уже ждал посыльный с тремя красными розами. Расплатившись, Ричард уложил цветы между чашками и пошел наверх. Чтобы отворить и затворить дверь почти бесшумно и ничего при этом не уронить, пришлось постараться. Но он справился успешно и, поставив поднос на туалетный столик, опустился на колени возле нее…

Джози спала, откинувшись на спину… Длинные, почти до ягодиц волосы рассыпались по постели и укрывали свою хозяйку, подобно шелковому одеялу, переливаясь золотом и перламутром. На пухленьких вишневых губках играла улыбка. Бретелька сорочки сползла с хрупкого плечика, являя взору темную родинку и приоткрывая соблазнительные полукружья ее совершенных грудей. Ее белая кожа – нежнее атласа, а под ней – голубоватые прожилки. Крошечные, самой прелестной формы ступни выглядывали из-под небрежно накинутой простыни.

Каждый раз, когда Ричард видел свою жену, особенно вот так, спокойно спящей, его охватывало чувство ирреальности происходящего. Что может маленькая прекрасная фейри делать рядом с таким, как он?

Подушечками пальцев он осторожно коснулся плеча, скользнул выше, к шейке, где под тонкой кожей билась жилка пульса. Демон внутри его довольно заурчал. Раз в год Садовникам разрешалось угощать тварей, что жили в них, Нектаром своего Цветка. Ричард считал это жутким и аморальным. Но сейчас, чувствуя не просто биение крови, но и сам ее вкус – упоительно-сладостный он едва боролся с искушением. Потом все-таки наклонился и едва ощутимо коснулся губами заветного местечка… Ее кожа благоухала розами…

Ему нравилось обуздывать демона в себе. Она его, только его. И он никому не отдаст ее. А уж тем более темному себе.

Хотя один раз уже отдал…

И что-то сломалось во мне…

Эти случайно подслушанные слова ее исповеди заставляли его люто ненавидеть себя. Как он мог?! Как он посмел сломать цветок?! Что он наделал?

Да, конечно, она в ту ночь перешла все границы. Она била по самому больному. Но ведь она была лишь испуганной маленькой девочкой, которой только что рассказали, что происходит в спальне между мужчиной и женщиной. А он был неприятен ей. А он? Что сделал он? Отомстил ей за то, что с ним сделали другие? Выплеснул на нее годами копившиеся боль, отчаяние злость. Но ей-то, ей, бывшей его светом и смыслом, – за что?

Хорошо хоть, не обратился…

Он столько лет мечтал о семье. О своей настоящей семье. Он всегда представлял, что в его семье отношения будут строиться на нежности, доверии, взаимопонимании. И вместо этого причинил страдания той, которую хотел уберечь от всех бед на свете. Имеет ли он теперь право клясться в любви и не грош ли цена его клятвам? Почему не проявил чуткость? Не увидел, как ей страшно?

– О Джози, любимая моя, цветочек мой, ангел мой! – шептал он, задыхаясь от нестерпимой боли. – Все будет именно так, как ты сказала: палачи обязательно придут за мной, и я отдамся в их руки! Я ведь похитил драгоценный цветок из райского сада и измучил его! Я не имею права жить!