Поляна, 2013 № 03 (5), август - Журнал Поляна

— Мы ат души, Минхаузин, тиба погладарим!

Или:

— Ля игалю на галмоське у похозих на еду.

— Доченька! Надо говорить: „у прохожих на виду!“

Но доченька упрямо повторяет:

„…у похозих на еду. К созаленью,

День ложденью

Только лаз в году!“

— Эх, доченька, попадись мне сейчас хоть кто-нибудь похожий на еду, — как бы я ему камнем засветил!

Дай Боже тебе, доченька, здоровья, разума и хороших учителей!»

День рожденья выдался замечательный. К обеду вдруг комары загудели: это значит, плюс восемь или больше. Сашка надергал из мостика гвоздей и скоб, перетащил поближе к воде найденные ранее бревна и сколотил плот. Верх этого плавсредства он расшил досками, а каждое бревно притянул к соседнему скобой. Получился плотик шириной чуть больше метра — маловато для устойчивости, но нетерпение его было слишком велико. Хотелось скорее осмотреть дно и найти лодку. Когда-то еще будет такая «зеркальная» погода? Не придумав, как прикрепить весла к плоту, он сделал себе из доски двухлопастное весло. И уже хватило ума (или горький опыт стал сказываться?) привязать это весло к плоту. Как Сашка и предполагал, шельф вокруг острова полого уходил вниз, и лишь метрах в тридцати от берега начиналась черная непроглядная глубина. Ни карабина, ни сапог он не заметил, но лодочку свою деревянную нашел сразу. Она лежала оверкиль на глубине около трех метров. Нос ее покоился на каменной плите, корма зарылась в ил. Сашка лег на плотик лицом вниз и стал утопленницу рассматривать: не помяло ли ее льдом, не лежат ли рядом рюкзак, лопата и топор? Солнышко четко высвечивало все досочки обшивки, все потеки смолы, все гвоздики на заплатках. Лодка выглядела целой. «Достану — в тот же день буду дома!» Отлив стал тихонько относить плотик в море, но Сашка продолжал лежать и смотреть как завороженный. И увидел с левого, мористого борта лодки, петлю лямки рюкзака. Уррря! Вскочил с намерением исполнить танец Зоркого Глаза, но тут увидел, что весло плывет уже метрах в двух от плота — не достать. Нет — достать! Оно же привязано! Достал, похвалил себя и погреб к берегу. Дальнейшее было делом техники: Гарт развел у самой воды костер и поставил рядом с ним свою деревянную миску с пресной водой, чтобы после «водолазных работ» промыть глаза. Если открывать глаза в ледяной морской воде, то в них потом неприятная резь появляется.

Манильский канат Гарт распустил, а концы связал. Получилось метров тридцать тонкой крепкой веревки, которой он притянул плот к скале у воды. Обвязал куском веревки тяжелый камень — получился якорь. Себя Сашка привязал к плоту. Заткнул уши мохом, подгреб к лодке и опустил якорь. Рюкзак, чуть подкопав ил, он достал без проблем. Вытолкнул его на плот и вылез сам. Стал по плотику бегать, по плечам себя хлопать. И опять какой-то вредный дядька заговорил внутри:

«Кончай плясать. Беги греться!»

— Подожду, когда муть уляжется. Потом — еще раз.

«Зачем?»

— Лодку переверну, на киль поставлю. Иначе и воротом не вытащить.

«Забудь про лодку. Ее из ила не вытянешь, старая, трухлявая, только борта изорвешь. О себе подумай: пятый день босиком в тундре. Да будь ты хоть Геракл, когда-то же кончится здоровье!»

Гарт разозлился:

— А я сюда не на прогулку приехал, а путик наладить. Пусть лодке кранты, но в ней лопата и топор. Мой рабочий инструмент. Переверну — достану. И так уже пять дней потерял.

«Еще больше потеряешь! Сейчас же — греться и пить горячее!»

— Во-во! Покомандуй еще! А то я не сам себе хозяин?

Сашка нырнул еще раз: пока есть запал в душе и жар в теле, надо действовать. Нос лодки лежал на скале. Удалось просунуть руки под край борта. Присел, напружинил ноги… «А ну, штангист, рывок!» Но — увы! Лодка лишь чуть шевельнулась.

Все же из чистого упрямства (сколько раз он эту лодку на берегу ворочал как хотел вверх-вниз, слева направо, и за «морду», и по-всякому!) нырнул еще два раза, пытался перевернуть лодку, подхватив ее посредине, пробовал взяться и ближе к корме, но едва не застрял в жидкой грязи, вынырнул уже без воздуха в легких и с трудом отдышался.

«Хватит! Подумай о детях!» У костра Сашка долго стучал зубами и подпрыгивал, придерживая рукой причинное место и удивляясь устройству человеческого организма.

От ледяной воды кожа становится красной и минут на пять-десять такой жар разливается по телу, — хоть спички зажигай! Но важное для каждого мужчины место сжимается в комок и начинает так болеть, что глаза на лоб вылезают. А ведь тоже часть тела твоего. Что же оно-то не прогревается? Но это к слову. А в тот момент Сашка был чрезвычайно доволен. Вновь и вновь поглядывал на расстеленные на камнях спальник и одежду, и не верил своему счастью. В аптечке, в которую он сто лет не заглядывал, были рыболовные крючки и моток лески, катушка ниток с большой «цыганской» иглой, всякого рода пуговицы, ржавые ножнички, гильза от карабина, патрончик от мелкашки, древняя медная монета и кусок грязной ваты. Не хватало только дохлой крысы и одноглазого котенка из книги Марка Твена о Томе Сойере.

В самом низу все же обнаружилось полпачки (пять таблеток) аспирина и столько же от поноса. Репутация тех и других была подмочена пребыванием в морской воде. Таблеток от кашля, конечно же, не было. Уезжал ведь на три дня. И кашлять не собирался. Ладно… Гарт разложил содержимое аптечки на камни сушиться.

Лепешки и вяленое мясо в целлофановом пакете были целы, дно рюкзака волнующе оттягивали две банки сгущенки, в одном кармашке прощупывалась плитка шоколада, в другом — фальшфейер. Но особенно грела душу походная двухсотграммовая фляжка с питьевым спиртом. Лишь спички совершенно размокли, но огонь ведь был. «Эх! Как же крепко я буду спать этой ночью!» Но сначала — праздновать! Гарт вытащил из «холодильника» все три птичьих грудки, нарезал их мелкими кубиками, добавил нашинкованную полосками морскую капусту, сложил в кастрюлю и поставил на огонь. Пока рагу «ассорти а ля Ботфорт» тушилось на медленном огне, Сашка добавил в соседний костер крепких лиственничных дров. Они дают сильный жар — даже бутылка плавится. В стальную крышку от аптечки он мелко наломал тонкой алюминиевой проволоки и поставил на самый жар. Расплавленный алюминий залил в загодя сделанные в глине «наконечниковые» пустоты. Причем во все три конусные пустоты, в самое острие будущего наконечника, вставил обрубки гвоздей. Получилось пять наконечников. Два простых и три «бронебойных», с гвоздями. Какие будут лучше — покажет время. И еще он сделал себе из бутылки стакан, для чего обмотал бутылку несколькими витками ниток от распотрошенной веревочки, облил этот кружок соляркой и поджег. Прокручивая бутылку в руке, подождал, пока веревочка почти сгорит и резко окунул бутылку в море. Горлышко треснуло и отвалилось. Чтобы не порезаться, заовалил края стакана куском базальта и протер его песком.

Вечером разложил на ящике у костра сушеное мясо и лепешку, кусочек шоколада и сгущенку, водрузил в центр стола фляжку со спиртом и украсил это изобилие букетом из красного лишайника, белого ягеля и зеленых листочков щавеля.

— Твое здоровье, доченька!

15. Заболел

Первые ложки рагу «ассорти а ля сапог» показались очень вкусными, а потом аппетит сразу пропал. И резко сменился отвращением к еде. И сразу какая-то немыслимая тоска навалилась.

Гарт накинул куртку, взял в руки факел и спустился к морю. Великолепное, помидорного цвета, солнышко катилось по горизонту на высоте одной ладони от синей черты и никак не могло на эту черту опуститься. Потому что еще четыре дня. Потому что 14 августа заканчивается на этой широте полярный день. 14-го солнышко впервые чиркнет краешком по горизонту, словно пробуя его на прочность, а уже 17-го уйдет на весь диск. На две недели разольются по тундре немыслимой языческой красоты рассветы-закаты. Затем наступит нормальное чередование дня и ночи, а 29 октября солнышко впервые не покажется над горизонтом, чтобы воскреснуть седьмого февраля.

До начала полярной ночи осталось два с половиной месяца, а ведь еще по многим островкам ловушки не налажены и дров на зиму мало заготовлено. Чтобы собирать и подтаскивать к зимовью дрова, нужна лодка, а она лежит на дне моря. Придется теперь запасной безмоторной лодочкой-«мыльницей» пользоваться, веслами махать.

И еще какое-то нехорошее предчувствие, какое-то предвиденье тяжкого горя вдруг ожило в душе. От него сжималось сердце и прерывалось дыхание, но понять его и назвать по имени он не мог. Отчего так тяжело, будто камнем придавило, из-под которого не выбраться. Как будто никогда больше солнышка не видеть, и это вот солнышко — последнее в его жизни. От чего же так болит душа?

С тяжелой головой и тяжелым сердцем забрался Гарт в спальный мешок и провалился в сон. Но уже через пару часов проснулся от сильнейшего озноба. На теплых досках, в теплом спальнике, в свитере и шерстяных носках его всего колотило как тогда, в первый день босиком на снегу. Это температура поднимается. Вот влип, так влип. Теперь так просто не отделаться… И вспомнился некстати «строительный» анекдот про мастера и нерадивого студента. «У меня жар. Всего трясет!» — утверждает студент, в надежде, что его отпустят в общагу. «Трясет, говоришь? А ну — марш, решето трясти, песок сеять!» Неожиданно Сашка закашлялся, и кашлял сильно, до рвоты. Едва успел вскочить и отбежать в сторону.