Бегство от волшебника - Айрис Мердок
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А, так вы собирались пить мое шампанское, да еще и без особой надобности! — прокричала миссис Уингфилд.
— Я очень прошу вас, подумайте об «Артемиде», — вернулась к главной теме Роза. — Годовое собрание акционеров обязано состояться в течение недели, и решение должно быть принято. Мой брат отдает очень много сил этому журналу, хотя не получает никакого жалования и фактически вкладывает в издание, чтобы оно совсем не умерло, свои сбережения. Если не произойдет существенного денежного вложения, то у меня не хватит совести советовать брату не продавать «Артемиду» Фоксу. «Артемида» кругом в долгах.
— Журнал можно просто закрыть, но не продавать, — проворчала миссис Уингфилд.
— То или другое, но это все равно будет означать смерть «Артемиды», такой, какой вы ее знали, журнала, основанного моей матерью и вами, — страстно проговорила Роза.
— Лесть! Умасливание! С чего вы решили, что мне понравится сравнение с этой большевичкой? Вижу, вы заботитесь о братце. Вполне естественно. Животные, и те заботятся о младших. А этот господин Фокс, он ваш друг или что-то в этом роде?
Роза внимательно посмотрела на старую даму.
— Нет, — ответила она.
— Я о нем слышала, — сказала миссис Уингфилд. — Кажется, он крупный делец и столь же крупный интриган, верно?
— Да, — согласилась Роза.
— Как-то уж слишком много мужчин в этой истории, — заметила миссис Уингфилд. — «Артемида», насколько я знаю, женский журнал. Ну все, мне время укладываться спать. Денек сегодня выдался бурный. Если лягу здесь, то, пожалуй, уже ни за что не встану. Так что надо брести в спальню. Будьте так добры, по пути скажите этой в кудряшках, чтобы шла сюда.
Роза встала и приготовилась уходить.
— Мы будем чрезвычайно признательны вам, — обратилась она к старой даме, — если вы согласитесь нам помочь.
— Конечно, стоит мне пальцем пошевелить, и все наладится, — проворчала миссис Уингфилд. — Я богата, как Крез! — С этими словами она вновь легла и забросила ноги на спинку софы. — А вот захочу я или нет, это другой вопрос.
— Могу ли я надеяться… — начала Роза.
— Надеяться можете, — согласилась Уингфилд, — это мне ничего не стоит! Но ни слова вашему светловолосому братцу! — тут она закрыла глаза и сложила руки на животе.
Роза вдруг поняла, что в комнате стало совсем темно. Стараясь не натыкаться на мебель, она добралась до двери.
— До свидания, — сказала она, отворив дверь. Но миссис Уингфилд не открыла глаз и не ответила. Роза на цыпочках вышла из комнаты.
10
Джон Рейнбери стоял у себя в саду. Был воскресный полдень, и солнце, вот уже несколько часов не прячущееся за облака, начинало пригревать землю. Рейнбери всегда старался, и до сих пор ему это удавалось, дома забывать об ОЕКИРСе. Его дом был надежной твердыней, полный воспоминаний детства и милых теней прошлого, чей мягкий шепот начинал звучать всякий раз, как только Джон, успокаиваясь, отгонял прочь суетные заботы дня. Тени стекались к нему, окружали, на лету касаясь своими бесплотными ладонями, и он постепенно засыпал, погружался в сладостное оцепенение, в ту стихию, которая неизмеримо глубже всякой мысли, всякого знания. Уже немало лет прошло с тех пор, как Рейнбери решил для себя — единственное, что для него в жизни важно, это достижение мудрости. Иногда он называл это по-иному: достижение добродетели; но сейчас, по различным причинам, он предпочитал первое название.
Рейнбери не мог не согласиться, что с появлением в его жизни мисс Кейсмент ему с некоторым трудом дается соблюдение выработанного прежде закона: возвращаясь домой, переставать думать о службе. А сегодня, в воскресенье, это казалось особенно трудным. Накануне мисс Кейсмент просто ошеломила его: оказывается, она написала длиннейший доклад на тему реорганизации ОЕКИРСа. Этот доклад, в основе которого, несомненно, лежало изучение документации не только финансового ведомства, но и многих других подразделений, поражал своей детальностью и тщательностью. Открываясь обзором нынешнего штата ОЕКИРСа, доклад содержал анализ функций организации, включая и исторический аспект вопроса, а затем, после главы о международном значении ОЕКИРСа, переходил к множеству конкретных предложений: каким образом провести реорганизацию и, не затрачивая больших усилий, получить значительный результат. При этом указывалось на полезность полного упразднения одних отделений и на значительное сокращение других; и Рейнбери сразу же обратил внимание, что при новом режиме, вытекающем из доклада мисс Кейсмент, финансовое ведомство должно занять ведущую позицию, а это было именно то, о чем Рейнбери так часто мечтал.
Представляя доклад, мисс Кейсмент вела себя чрезвычайно скромно, даже униженно. Создавалось впечатление, что ей приходится бороться с значительным внутренним сопротивлением и неловкостью; она все время подчеркивала, что это писалось в свободное время, исключительно для себя, но может и пригодиться в качестве грубого наброска, когда он, Рейнбери, будет обсуждать с сэром Эдвардом вопрос реорганизации учреждения. Джон не понимал, откуда мисс Кейсмент взяла, что он когда-либо собирается обсуждать эту тему; хотя, вполне возможно, давно, когда мисс Кейсмент только появилась здесь, он мог что-то мимоходом сказать, и это было истолковано именно в таком духе. Беря документ, Рейнбери как-то невнятно поблагодарил и с некоторым сомнением приступил к чтению. Но вскоре с удивлением понял, что это действительно очень хорошо написано. Несмотря на небольшие стилистические погрешности, все было выполнено настолько умело, что Рейнбери даже позавидовал, что это создал не он. Фактически, именно такой доклад Джон мечтал сочинить в первое время своего пребывания в ОЕКИРСе. В этом документе соединились дотошное знание устройства организации и воображение, помогающие интерпретировать основные функции учреждения. Некоторые главы, к примеру, посвященные деятельности ОЕКИРСа на международном уровне, сделали бы честь даже государственному мужу. Единственное но заключалось в следующем: преданный гласности, доклад мисс Кейсмент нанес бы урон слишком многим самолюбиям. Рейнбери отметил, например, что ведомство Эванса при новом устройстве должно быть полностью ликвидировано.
Джон хорошо понимал: поставив свою подпись под рапортом мисс Кейсмент и отправив документ сэру Эдварду, он тем самым возвестит о начале эпохи войн и революций, о жестокости которых ему страшно было и думать; и выживет ли он в этой борьбе? Доклад ставит под угрозу благоденствие стольких лиц, что ответные меры, несомненно, последуют тут же. Короче говоря, Рейнбери отдавал себе отчет, что, выступив сторонником доклада, он и нарушит некое джентльменское соглашение, обязывающее сотрудников ОЕКИРСа удерживаться от взаимных обвинений, и подставит себя под удар тех, у кого в руках сила, и, насколько он знал, немалая. Внешне он как бы все еще не знал, как поступить, но внутренне уже не сомневался: доклад мисс Кейсмент следует спрятать, и как можно дальше; и чем раньше она об этом узнает, тем будет лучше. Он уже приготовил несколько фраз о «юном энтузиазме», о «спящей собаке» и так далее. Единственное, в чем он был не уверен и с некоторой тревогой об этом думал: как мисс Кейсмент отнесется к предложению отодвинуть ее доклад sinedie.[14] Любопытно, знает ли она, насколько это талантливо сделано? Что-то Рейнбери подсказывало — знает.
Вот такого рода мысли смущали мир и покой его уик-энда. Но сейчас они почти поблекли, оставив лишь небольшое чувство обиды, которое, смешавшись с воспоминанием о духах мисс Кейсмент и об измазанных красной помадой концах сигарет, улетело ввысь легким облачком желания. Теперь, стоя в саду и чувствуя, как весеннее солнце все сильнее печет затылок, он размышлял о других, не менее хлопотных делах. Рейнбери проживал в большом доме на Итон-сквер; это было в некотором роде его наследственное поместье, окруженное садом, по лондонским меркам немалым, а сад, в свою очередь, отделялся от прочего мира высокой стеной из серого камня. У этой стены, напротив дверей, ведущих из гостиной на террасу, с незапамятных времен рос куст глицинии, чьи искривленные золотисто-коричневые стебли изгибались причудливыми завитками, а кисти запыленных синих цветков свисали над цветочным бордюром. Глициния связывалась для Рейнбери не только с воспоминаниями детства, но и с его, как он определял, самыми потаенными мыслями; сквозь эти фантомы, как сквозь прозрачные тела призраков, он, сидя на террасе, часами всматривался в спутанные ветви и похожие на перья листья, и постепенно внешний мир куда-то отходил, соединяясь с мыслями и трансформируясь в некую внутреннюю субстанцию.
За стеной, по которой тянулась глициния, располагались постройки какой-то больницы; и вот шесть месяцев назад Рейнбери получил некую открытку, прочел и похолодел от ужаса: вежливо и со множеством извинений местный совет объяснял ему, что для завершения строительства столь необходимого больнице рентгенологического корпуса требуется участок земли, футов пять шириной и семьдесят пять футов длиной, и все упирается… в стену его сада. Совет обещал, что это ни в коей мере не будет для хозяина хлопотно и что если его участок и уменьшится, то всего лишь на какой-то очень незначительный кусочек. Разумеется, нынешняя стена будет снесена за их счет и за их же счет возведена новая, там, где укажет владелец; к тому же, прежняя стена настолько обветшала, что новая, из прочного камня, разве не будет кстати? И, безусловно, будет выплачена компенсация за потерю земли в размерах, предусмотренных законом для таких случаев принудительного отторжения.