Голос скрипки - Андреа Камиллери

- Я сегодня иду на похороны, - пробормотал он.

У него в кабинете звонил телефон.

- Сальво? Это Анна. Только что мне позвонил Гвидо Серравалле.

- Из Болоньи?

- Нет, из Монтелузы. Сказал, что мой телефон ему уже давно дала Микела. Он знал, что мы дружим. Сейчас он приехал на похороны и остановился в «Делла Балле». Пригласил меня с ним пообедать, во второй половине дня он уезжает. Что мне делать?

- В каком смысле?

- Не знаю, я чувствую себя неловко.

- Почему?

- Комиссар? Говорит Эмануэле Ликальци. Вы придете на похороны?

- Да. Во сколько?

- В одиннадцать. Потом прямо из церкви гроб отправят в Болонью. Есть новости?

- Ничего существенного. Вы еще задержитесь в Монтелузе?

- До завтрашнего утра. Я должен договориться с агентством по недвижимости о продаже виллы. После обеда я поеду туда с агентом, он хочет все посмотреть. Ах да, вчера вечером я летел в одном самолете с Гвидо Серравалле. Он тоже приехал на похороны.

- Щекотливая ситуация, - вырвалось у комиссара.

- Вы так считаете?

Доктор Эмануэле Ликальци снова надел свою маску.

- Поторопитесь, вот-вот начнется, - сказала синьора Клементина, пригласив его в комнату рядом с гостиной. Они уселись. Ради такого случая синьора надела длинное вечернее платье. Выглядела она как постаревшая дама с портрета работы Джованни Болдини. Ровно в девять тридцать маэстро Барбера начал концерт. Спустя пять минут у комиссара появилось странное ощущение, от которого он никак не мог избавиться. Ему казалось, что поет не скрипка, а женский голос, умоляющий выслушать его и понять. Медленно, но уверенно звуки складывались в слоги или даже в слова, сливались в жалобный древний плач, который по временам достигал вершины трагизма. Этот тревожный женский голос рассказывал об ужасной тайне, которую сумеет постичь лишь тот, кто способен полностью отдаться музыке. Комиссар закрыл глаза, глубоко взволнованный и потрясенный. Но одного он не мог понять: раньше у скрипки был совсем другой тембр, не могла же она так измениться? Не открывая глаз, он позволил голосу увлечь себя за собой. И увидел, как входит на виллу, пересекает гостиную, открывает витрину, берет футляр от скрипки… Так вот что его так мучило; вот та деталь, которая выпадала из общей картины! Голова словно взорвалась от яркой вспышки, и он застонал, как от боли.

- Вы тоже расчувствовались? - спросила синьора Клементина, утирая слезу. - Он еще никогда так не играл.

В это мгновение концерт, по-видимому, как раз закончился, и синьора включила телефон, набрала номер и принялась аплодировать.

На этот раз комиссар не присоединился к ней, а взял трубку:

- Маэстро? Это комиссар Сальво Монтальбано. Мне очень нужно с вами поговорить.

- Мне тоже.

Монтальбано положил трубку, потом вдруг нагнулся, обнял синьору Клементину, поцеловал ее в лоб и вышел.

Дверь открыла горничная-экономка.

- Не желаете кофе?

- Нет, спасибо.

Катальдо Барбера вышел ему навстречу, протянув руку для приветствия.

Когда Монтальбано, перепрыгивая через две ступеньки, поднимался по лестнице, он пытался представить себе, как будет одет маэстро. Его догадки оказались верны: маэстро, человек скорее хрупкого телосложения, с белоснежными волосами, с маленькими, но огненными черными глазами, был во фраке безупречного покроя.

Единственное, что противоречило этому элегантному облику, - белый шелковый шарф, закрывавший нижнюю часть лица, нос, рот и подбородок, оставляя открытыми только глаза и лоб. Шарф был заколот золотой булавкой.

- Прошу вас, проходите, - любезно предложил Барбера, проводя его в кабинет со звукоизоляцией.

Здесь стояли витрина с пятью скрипками, сложная стереоустановка, металлические подставки для компакт-дисков и аудиокассет, книжный шкаф, письменный стол, два кресла. На столе лежала еще одна скрипка - видимо, именно на ней и играл маэстро.

- Сегодня я играл на гварнери, - сказал маэстро, показывая на скрипку, как будто в подтверждение догадки Монтальбано. - У нее несравненный, небесный голос.

Монтальбано поздравил себя: даже ничего не смысля в музыке, он почувствовал - звук этой скрипки отличается от того, что он слышал на первом концерте.

- Для скрипача играть на таком сокровище, поверьте мне, подобно чуду.

Он вздохнул.

- К сожалению, ее придется вернуть.

- Она не ваша?

- Если бы! Только вот не знаю, кому отдавать. Сегодня я пообещал себе позвонить в комиссариат и задать этот вопрос. Но раз уж вы здесь…

- Я в вашем распоряжении.

- Видите ли, скрипка принадлежала несчастной синьоре Ликальци.

Комиссар почувствовал, как его нервы натянулись, словно скрипичные струны: если бы маэстро коснулся их, они бы зазвучали.

- Месяца два назад, - начал свой рассказ маэстро Барбера, - я упражнялся перед открытым окном. Синьора Ликальци, случайно проходившая мимо, услышала мою игру. Она разбиралась в музыке. Прочитала мое имя на табличке и захотела познакомиться. Она присутствовала на моем последнем концерте в Милане, после которого я собирался оставить концертную деятельность, но тогда еще никто не знал об этом.

- Почему?

Вопрос, заданный так прямо, смутил маэстро. Мгновение поколебавшись, он расстегнул булавку и медленно размотал шарф. Настоящее чудовище. У него отсутствовало полноса; верхняя губа, совершенно разъеденная, обнажала десны.

- Вам не кажется, что это достаточно веская причина?

Опять замотал шарф, заколол булавку.

- У меня редчайший случай неизлечимой волчанки, которая разрушает мою плоть. Как я мог появляться в таком виде перед публикой?

Комиссар был ему благодарен за то, что он сразу замотал шарф. Жуткое зрелище вызывало страх и тошноту.

- Так вот, эта прекрасная и милая женщина, между прочим, рассказала мне, что унаследовала скрипку от своего прадедушки, который был скрипичных дел мастером в Кремоне. И добавила, что в детстве часто слышала от родителей, будто скрипка эта бесценна. Но тогда она не придала этому значения. В семьях часто существуют легенды о какой-нибудь ценной картине или статуэтке, стоящей целое состояние. Сам не знаю почему, но мной овладело любопытство. Через несколько дней вечером она мне позвонила, заехала за мной, и мы отправились в ее новый загородный дом. Едва я увидел скрипку, меня словно пронзил электрический разряд. Скрипка была в довольно плачевном состоянии, но отреставрировать ее не составляло большого труда. Скрипку работы Андреа Гварнери, комиссар, легко узнать по лаку цвета желтого янтаря, словно излучающему свет.

Комиссар взглянул на скрипку. Честно говоря, никакого света он не заметил. Но он ничего не смыслил в этих музыкальных делах.

- Я попробовал играть на ней, - сказал маэстро, - и играл минут десять, унесенный в рай музыкой Паганини, Уле-Борнемана Булля…

- Какова ее рыночная цена? - спросил комиссар, обычно летавший невысоко и до рая никак не дотягивавший.

- Цена?! Рынок?! - возмутился маэстро. - Да такой инструмент не имеет цены!

- Пусть так, но все-таки…

- Откуда мне знать? Два, три миллиарда.

Уж не ослышался ли он? Нет, не ослышался.

- Я позволил себе заметить синьоре, что она очень рискует, оставляя такую ценность в практически нежилом доме. Тогда мы решили, еще и потому что я хотел получить авторитетное подтверждение, что речь идет именно о скрипке Андреа Гварнери, хранить инструмент здесь, у меня. Правда, сначала я никак не хотел брать на себя такую ответственность, но она сумела переубедить меня, даже расписку не взяла. Отвезла меня домой, и я дал ей взамен мою скрипку, чтобы положить в старый футляр. Если бы ее украли, ничего страшного бы не произошло: она стоит несколько сотен тысяч лир. На следующий день утром я позвонил в Милан своему другу, лучшему эксперту по скрипкам. Его секретарша сказала, что он путешествует и вернется не раньше конца этого месяца.

- Извините, - сказал комиссар, - я скоро вернусь.

Он в считаные минуты добрался до комиссариата.

- Фацио!

- Слушаю, доктор.

Монтальбано написал записку, расписался, заверил печатью комиссариата.

- Поедешь со мной.

Он сел в свою машину, остановился неподалеку от церкви.

- Отнеси эту записку доктору Ликальци, он должен дать тебе ключи от коттеджа. Мне самому туда нельзя: если увидят, что я разговариваю с доктором, слухи расползутся по всей Вигате.

Не прошло и пяти минут, как они уже ехали на улицу Тре Фонтане. Вышли из машины. Монтальбано открыл дверь виллы. Внутри стоял затхлый, противный запах, не только из-за застоявшегося воздуха, но и от порошков и аэрозолей криминалистов.

Фацио следовал за ним по пятам, не задавая вопросов. Монтальбано открыл витрину, взял футляр со скрипкой, вышел и запер дверь.

- Подожди, хочу кое-что проверить. Завернул за угол дома и вышел на задворки.

Здесь он еще не был. Сад уже начали разбивать. Справа, почти вплотную к дому, росла большая рябина с мелкими ярко-красными ягодами, слегка терпкими на вкус, которыми Монтальбано объедался в детстве.