Дневник горожанки. Петербург в отражениях - Алла Борисова-Линецкая

О «строительстве» оперы

— Андрей Сергеевич, Вам понравилось, как играли сегодня?

— Они не играют — они поют. Да, понравилось. Это ведь очень сложно…

— Опера и кинематограф — это, все-таки, жанры совершенно разные. А что вам ближе?

— Ничего не ближе. Ближе режиссура. А где — не важно.

— Как Вы пришли к опере? Ведь она так консервативна в сравнении с кино. Все равно интересно?

— Конечно! Интересно, чтобы люди волновались, хлопали, радовались… Им должно нравиться — вот и все. Меня пригласили. Вы же знаете, я в консерватории учился. В 85-м году я начал работать в этом жанре. Потом Гергиев меня уговорил на «Войну и мир». Так что это уже четвертая опера. Причем я ничего не выбираю. Строю из того, что мне дают. Мне дают вот эту оперу, вот этих певцов.

— Вы такой путешественник — со стажем. Гражданин мира. Как вы воспринимаете Петербург?

— Вы знаете, я везде ощущаю себя естественно, где есть работа. Когда работаешь — естественно, не работаешь — не естественно. В Петербурге хорошо, потому что Петербург это — некрополь, это прибежище великих теней.

— Вы так его воспринимаете?

— Все великие города — это прибежище теней. Рим, Флоренция… Нельзя же ходить по Флоренции не думая, что здесь ходил Данте.

— Но есть ли какое-то место, где вы не работает, но вам хорошо?

— Дом, конечно. Дом может быть где угодно. В Калифорнии мне было очень хорошо. Вообще хорошо и уютно там, где тебя любит. В самом красивом месте, если никто не любит и со здоровьем еще неважно… Но, конечно, хочется быть нужным не только дома, но и вне его — обществу. В России я больше нужен, чем в Америке.

— И дальнейшие ваши планы связаны с Россией?

— Нет, не только. Буду работать в Мексике, Мадриде, Зальцбурге. Опера — космополитична. А кино… Оно в России. У меня много русских проектов. Но о ближайших я пока говорить не хочу — узнаете из прессы.

— Но мы и есть пресса!

— Ну, я пока не готов.

О пользе и вреде критики…

— А как брат, отец относятся к вашей работе постановщика? Нравится — не нравится?

— Брату, я думаю, не очень понятна моя работа. Вообще ведь сначала пригласили моего брата, в Ла-Скала — он отказался… Так что я в оперу попал случайно. Он отказался, и позвонили мне. Почему-то… Бред. Почему надо звонить мне? Я согласился. Я, в общем, работал там, где брат отказывался. Так что, я думаю, он относится к моей работе с недоумением — ему это, наверное, не близко. А папе всегда нравится все, что мы делаем. Он все любит. Это ему полагается по должности.

— Жене тоже полагается любить?

— Жена считает, что я гений, можете у нее спросить. (В этом месте жена согласно кивает и подтверждает: «Гений, гений!» — А. Б.)

— Андрей Сергеевич, в прессе появляются критические статьи, их много… Вот, например, в итальянских газетах я читала совершенно нелицеприятные отзывы о вашей постановке. Как Вы реагируете на это? Спокойно?

— Спокойно трудно относиться — всегда хочется в морду дать. Это естественно. Но они же для этого и существуют. В моей книге есть такая глава под названием: «О пользе интеллектуального онанизма». Это французское выражение, по-русски как-то непривычно звучит. В переводе — «размышление, которое не дает результата». Чехова страшно критиковали, у него даже был нервный припадок после премьеры «Чайки»… Рахманинов после критических статей три года не мог писать, но Рахманинов остался, а критика, которая его разрушала — где она? Люди использовали эту бумагу по назначению — например, завернули в нее селедку… Очевидно, что критика недолговечна, как… как слепень на крупе быка, который работает. Когда я писал это в книге, я понимал, что наношу удар ниже пояса. Критики ответили на это ледяным молчанием.

О секретах доктора Поллинга

— Легко ли Вам жить в атмосфере той публичности, которую Вы сами и создали своими выступлениями, откровенными книгами.

— Мне нравится публичность. Я могу говорить какие-то вещи, которым верят, и мне бы хотелось, чтобы мне верили и меня слушали. Мне есть, что сказать. Помимо кино, оперы.

— Вас, наверное, часто спрашивают о рекламе?

— Да. Говорят: «Ну, зачем ты снялся?». Очень просто. Во-первых, для денег. Но не только. Я верю в то, что там говорю. Действительно, принимаю эти препараты 25 лет. Витамины лет 30. Конечно, это удовольствие только для богатых людей. Но я считаю, что обязан убедить всех в том, что нужно думать о здоровье. Когда-то физический труд был естественным состоянием человека. Было здоровое питание, мало сахара… Наш организм остался прежним, а условия изменились. Мы действительно получаем недостаточное количество элементов, очищающих кровь. Эти препараты не сделают вас абсолютно здоровыми, но… и автомобиль же обязательно сломается когда-нибудь… Нужно за ним ухаживать и отдалить этот процесс. С человеком то же самое. Если принимать витамины (вы бы знали, сколько я всего принимаю!), пропотеть раз в день, пить много очищенной воды — хотя бы два литра в день… — можно отсрочить, отдалить болезнь.

О деньгах и творчестве

— Как вы относитесь к авторскому кино?

— Я не снимаю авторское кино. Знаете, многие считают, что духовность — это отрешение от материальных благ. Но втайне — хотят этих благ. Стесняются. Когда-то мой прадедушка художник Суриков сказал художнику Нестерову, который писал святых и получал большие деньги. «Вы на небо-то поглядываете. А по земле-то пошариваете…» Думаю, надо делать и то, и другое. Нужно стараться продавать свой труд по самой дорогой цене. Так вот, о кино. Если я занимаю деньги на кино — их же нужно отдать. Для этого необходимо, чтобы зрители заплатили за билет. Я отношусь к этому очень ответственно. У нас же, в России, поразительное отношение к деньгам. «Сколько Вы хотите за это?» «А сколько дадите…» Хочу вот книжку написать под названием «Душа и деньги». Разобраться в том, бывают ли деньги чистыми, попробовать понять, почему в богатой России люди так бедно живут.

— А книги писать вы любите? Сам этот процесс.

— Терпеть не могу! Я же не писатель совсем. Я — «говоритель». Я редко пишу. Говорю, записываю, правлю, а потом понимаю, что все плохо, и сажусь переписывать. Это не литература, а поток сознания. Вот статьи пишу с удовольствием.

— Что вы любите читать?

— Я ищу мысли, которые соответствуют моим. Подтверждение моим мыслям. Я имею в виду только социологические, философские работы. Художественная литература меня очень мало интересует. Только научное подтверждение моих мыслей.

— Довольно странно для человека, который живет в искусстве.

— Я занимаюсь другим делом. «История Франции» или «История древнего Рима» Гиббона дает мне гораздо больше, чем художественная литература…

Как-то Кончаловский сказал, что опорой в жизни для него является любовь к себе и вера в себя. Если это так — нашему герою ничто не грозит. Он прочно стоит на этой земле.

2001

Сергей Хрущев: «Мой отец хотел потрогать Рокфеллера»

Единственный сын Никиты Хрущева Сергей Хрущев, почетный профессор университета Брауна в США, сегодня занимается в основном тем, чем занимался его папа, — холодной войной. С той разницей, что сын ею увлечен в научном плане — как историей. Вот уже второй десяток лет проживающий в США Сергей Никитович недавно представил на суд читателей свою новую книгу — «Никита Хрущев и создание Супердержавы».

Сергею было 20 лет, когда отец пришел к власти. Он учился, потом работал инженером, впоследствии стал директором института, занимался ракетостроением и кибернетикой. Много путешествовал с отцом и был, как правило, молчаливым свидетелем исторических событий в России и в мире. Мы встретились в Иллинойском университете, где он представлял свою книгу.

— Вам не кажется, что времена холодной войны могут вернуться? К примеру, агрессивные интонации в прессе порой напоминают о старых временах.

— Не думаю. Что такое холодная война? Она велась двумя идеологиями, которые больше не существуют. Ведь тогда нужно было мир поделить. А сегодня у России бюджет не тот. Холодная война была странным временем перехода от войны к пониманию того, как жить не воюя. Когда я приехал в США в 1991 году, я понял — да, мы были разными цивилизациями и совершенно не понимали друг друга. Но… как близки мы были идейно. У нас был страх друг перед другом, но не было желания начать войну.