Одно лето в Сахаре - Эжен Фромантен

Я развлекаюсь портретами. Прав ли я? Я их не выбираю, а просто срисовываю и сам удивляюсь тому, как далеки они от идеала, которым грезишь, и как разнообразны; сначала замечаешь лишь своеобразие костюмов, оно пленяет и заставляет забыть о людях; затем задерживаешь внимание на характерных чертах всей расы и, чтобы не спутать ее с другой, придаешь всем персонажам одинаковую осанку, изящество и стандартную красоту. И лишь позже удается создать образ человека с чертами араба, только ему присущими страстями, недостатками и смешными сторонами. Ошибаюсь ли я, стараясь запечатлеть обычную жизнь с ее расплывчатыми и неуловимыми чертами? Не настало ли время покончить с барельефами, рассмотреть этих людей в лицо и воссоздать их образ мыслей? И все же не стоит ли избегать низкого, как и уродливого? Не мне удастся осуществить то, что я замыслил, но я не могу предпочесть реальной действительности, стоящей передо мной, великолепие неодушевленных статуй.

Сиди-Маклуф, 2 июня 1853 года

Погода не изменилась со вчерашнего дня, ветер, если это только возможно, стал еще более резким. Мы прибыли на место; силы людей и животных на исходе. Багаж разгрузили, как смогли, все скидывая, срывая подпруги — верблюды были ожесточены и не хотели ждать.

Караван-сарай построен на песчаном скалистом плато на краю оврага, где находятся источники. В овраге стоят пять пальм, их макушки видны еще издали над поверхностью равнины. Три из них, растущие из одного корня, ободраны, полумертвы, совершенно желтые. Ветер, производящий адский шум в их ветвях, взъерошил их наподобие вывернутого зонтика. Они ужасны и выделяются мертвенно-бледным пятном на фоне совершенно черного неба. Слева от караван-сарая, рядом с тремя пальмами, находятся небольшая мечеть и кладбище. Белая, прямоугольная, с рогами по углам, мечеть увенчана вместо луковичного конусообразным куполом. У ее стен замечаешь множество тесно прижавшихся друг к другу могил, громоздящихся и налезающих одна на другую: толпа мертвых теснится, стремясь устроиться поближе к святому. Сюда приезжают хоронить из самых отдаленных мест, и я с ужасом думаю, что и мои кости могут оказаться в этой земле. Напротив мечети груды камней, камни и на дне оврага, и на его высокой противоположной стороне, а на горизонте виднеется зазубренная гряда скал, разорванная в середине. Направо гора, которая была едва заметна из Хамры. Здесь она принимает грандиозные размеры и представляется огромной глыбой грязно-стального цвета. Я лишь мельком взглянул на все это: ветер и песок буквально не дают открыть глаза.

Багаж и упряжь свалили в кучу перед дверью караван-сарая, и нескольких арабов оставили сторожить их; остальные спустились в овраг, где, вероятно, мы даже не будем пытаться устанавливать палатки. Жилищем на эту ночь избран фондук.

Лучше ли там, чем под открытым небом? Если решусь, то попытаюсь проверить. Караван-сарай — это огромный двор, огороженный четырьмя стенами. С двух сторон устроены крытые галереи для лошадей, а в четырех углах — помещения для путешественников. Я не выбирал себе комнату и попал не в наименее подверженную действию ветра. Ни окон, ни засова на двери. Беспрерывно врывающийся ветер приносит тучи песка. Я попытался прибить к притолоке одеяло, но тщетно; так или иначе, эта предосторожность была бы бесполезной, и я смирился с видом песка, скапливающегося на моих ящиках и коробках, засыпающего меня с ног до головы; казалось, мне грозит быть заживо погребенным. Говорят, что Сиди-Маклуф кишит скорпионами и особенно страшными гадюками, которых арабы называют эфа. Мне советовали садиться осторожно и осматривать комнату перед тем, как лечь спать.

Только что пришел Али, таща на спине седло и конскую сбрую. Он загнал кобылу Брахима и оставил ее труп в полулье отсюда; его обвиняют в том, что она подохла от усталости или от безжалостных ударов. Он защищается и рассказывает, что ехал медленным шагом, оберегая лошадь от ветра, когда она вдруг свалилась на бок. Он хотел поднять ее, чтобы ослабить подпругу, но она не двигалась: глаза были открыты, язык болтался, и изо рта текла кровь. Он оставил ее только через час, когда тело уже совсем остыло. По его мнению, ее задушил шели (сирокко). Итак, Али лишился лошади. Что он будет делать завтра? Разве только опять уговорит Брахима и Брахим пойдет пешком.

Привал, 3 июня 1853 года, девять часов утра

Мы приближаемся к Лагуату. Он покажется через пять часов. Мне не верится, что в восьми лье отсюда находится большой город, затерянный в пустыне, как островок, где, впрочем, живут так же просто, как повсюду, не заботясь о впечатлении, которое производят, не думая о любопытстве, которое вызывают. Города Франции держатся друг за друга, псчти подают друг другу руку через пригороды, сообщаются через деревни; из города в город попадаешь по хорошим дорогам, проезжая через густонаселенную местность, и не удивляешься, встречая повсюду людей. Здесь чувствуешь себя как в море; вот уже семьдесят пять лье мы едем по бездорожью и ни одного селения вокруг.

Мы остановились на равнине, среди высохшей альфы и колючего кустарника. Слезаем с лошадей, оцепеневшие от холода, с онемевшими руками; ночью ветер изменил направление с южного на северное: сирокко сменился мистралем. Солнце уже высоко, но мы страдаем от холода, как мартовским утром. Прибывшие первыми подожгли кустарник, и ветер разнес огонь на сто метров вокруг. Пожар погаснет сам за неимением пищи или когда прекратится ветер.

Слева от нас уходит вдаль гряда красноватых холмов, справа — параллельная ей более высокая гряда с зазубренными вершинами. Ни там, ни там нет ни малейших признаков растительности. Долина, протянувшаяся между ними, около лье в ширину; она неровна, пересечена глубокими рытвинами; хотя на первый взгляд кажется однообразной, вблизи видны заросли кустарника, а далее она обнажается и зеленоватый оттенок постепенно переходит в розовый и золотистый цвет, цвет гор.

Лагуат, 3 июня, вечер

Обрати внимание, где я пишу эти заметки. Можешь порадоваться, я достиг цели путешествия, но давай заново пройдем по дороге из Сиди-Маклуфа, с того места, где мы остановились сегодня утром, и позволь медленно провести тебя до входа в пустыню. Эмоции, которыми отмечено это событие, многое теряют, если их не ожидаешь. Чего-то не будет доставать в описании моего прибытия в эту удивительную страну, если не скажу о крайней усталости, с которой мы тащились последние лье.

Я не знаю названия горы, расположенной слева, та, что справа, зовется Джебель-Мила. Она тянется на запад и кажется особенно угрюмой, подставив под высокое солнце свои голые склоны, совершенно лишенные тени. Ее отчетливо видный гребень напоминает пилу с широкими зубьями. Каждый выступ состоит из нагромождения скошенных слоев, на которых лежит отдельная глыба, тоже завалившаяся набок. Это причудливое «сооружение» повторяется с самой точной симметрией. Интересно, что все горы и скалы, которые попадались на нашем пути с утра, имеют одно и то же строение, будто поднятие земной коры одновременно перевернуло все пласты и наклонило их в одну сторону.