Спасение челюскинцев - Александр Старостин

Отто Юльевич говорил ровным и спокойным голосом. Потом замолчал на секунду и вдруг сказал:

— Если кто-нибудь самовольно покинет лагерь для того, чтоб спасти собственную шкуру, учтите — я лично буду стрелять!

Наступила тишина.

— И еще, — продолжал он, — списки эвакуации будут вывешены на всеобщее обозрение. Первыми подлежат эвакуации женщины и дети, потом идут наиболее слабые физически. Предпоследний в списке — капитан. Я — последний. Вопросы есть?

Женщины возмутились. Одна сказала, что она, может быть, посильнее самого Шмидта, что она спортсменка и первой не полетит. Женщины, имеющие отношение к науке, доказывали, что их пребывание на льду просто необходимо.

— Вы говорите разом, — сказал Шмидт, — попрошу высказаться кого-нибудь одного. Скажите-ка вы, товарищ Комова.

— Нам, всей жепчасти экспедиции, совершенно непонятно, почему именно нас намечено отправлять в первую очередь. Мы протестуем. Вы, Отто Юльевич, нарушаете Советскую Конституцию и равноправие, вы нарушаете права советских женщин.

Женчасть умолкла. Женчасть была в восторге от веских и разящих слов товарища Комовой. Кое-кто даже одобрительно подпихнул Комову в бок. Ну, теперь-то уж Шмидт никак не вывернется! Приперли его к стенке.

Отто Юльевич улыбнулся и, положив руку на грудь, сказал:

— Не обижайтесь, дорогие женщины. Возьму уж этот грех — нарушение Советской Конституции — на свою душу.

Каждый день стихия преподносила сюрпризы: то лес, с таким трудом извлеченный из замерзшей майны, оказывался во вновь образованной трещине. То трещина проходила через продуктовый склад, как будто в океане не было никакого другого места. То ломало только что найденный и расчищенный аэродром. В любую минуту события могли развиваться самым непредусмотрительным образом.

В лётные дни Людочка Шрадер сообщала Кренкелю по рации из Уэлена (из окна своей радиорубки она могла видеть аэродром и самолет Ляпидевского): «Один мотор запущен».

Через полчаса снова выходила на связь: «Запущен второй». Через минуту: «Один мотор работает как будто плохо — стреляет». Через четверть часа: «Мотор стал давать перебои и остановился. Второй летчики остановили сами. Слушайте через час».

Через час: «Опять пущены моторы. Самолет рулит по аэродрому, делает пробежку… Ах, нет, погодите! Ночему-то он остановился. У них что-то случилось».

И так каждый день.

Вера в авиацию пропала у многих. Устали собираться в дорогу, потом идти с грузом за три километра через торосы, разжигать костры, ровнять взлетно-посадочные полосы и отыскивать новые.

Это был уже двадцать шестой вылет.

Ляпидевский четвертый час кружил над районом, где следовало быть лагерю, но тот словно в воду канул.

«А вдруг и в самом деле что-то случилось? Почему они не дают дымового сигнала, как договаривались?»

Ляпидевский и его механик вглядывались в горизонт.

«Если мотор откажет, сесть некуда, — отметил про себя Ляпидевский. — Ладно. Ничего. А вон то не дым ли?»

«Дым» оказался морозным паром, который поднимался над только что образованной трещиной во льдах.

Бензин был на исходе. Следовало возвращаться.

Он вернулся в Уэлен и на посадке снес себе шасси.

Машину подняли на бочки и стали ждать сварщика из бухты Провидения. Он должен был приехать со своим сварочным аппаратом на собаках.

Пришлось готовить к полету другой самолет.

4 марта установилась ясная морозная погода.

Людочка Шрадер получила из лагеря Шмидта очередную радиограмму: «Сжатием льдов разломало взлетно-посадочную полосу. Запасной аэродром имеет длину 450 метров при ширине 15 метров».

— Давайте-ка, товарищи, разметим площадку на нашем аэродроме длиной в четыреста, — сказал Ляпидевский, — и потренируемся. Ошибаться нам никак нельзя.

Весь этот день прошел в тренировочных полетах.

Каждый раз, когда тяжелую машину выносило за пределы размеченной площадки, Анатолий Васильевич говорил себе: «Как бы не пришлось спасать и самого спасителя».

Еще на рассвете 5 марта механик стал готовить самолет к вылету. Очень важно было использовать наилучшим образом светлое время. А взлететь можно и в сумерки.

Итак, на рассвете 5 марта в сторону лагеря Шмидта вылетел самолет АНТ-4 конструкции Туполева с экипажем в составе: командир А. Ляпидевский, второй пилот Е. Конкин, бортмеханик М. Руковский и штурман Л. Петров.

Самолет шел над торосами.

Ляпидевский, помимо воли, прислушивался к реву моторов и поглядывал вниз, прикидывая, где бы можно было сесть в случае отказа моторов. Впрочем, это не мешало ему держать внимание на пилотировании и на приборах.

Через час полета на горизонте появился столб дыма, который, однако, превратился в пар над трещиной.

«Э-э, не обманешь! — подумал Анатолий Васильевич. — Расчетное время прибытия через сорок минут. А там и начнем искать…»

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

ВОЕНЛЕТ Каманин готовился у себя дома к командирской учебе, когда явился дежурный красноармеец из штаба и сообщил:

— Товарищ Каманин, вас требует командир эскадрильи.

«Может, японские самураи начали хулиганить на границе? — подумал Каманин, натягивая сапоги. — Впрочем, судя по газетам, на границе пока тихо… А вдруг на спасение челюскинцев?»

Каманин слышал, что в подразделение поступил приказ о выделении экипажей для полета на льдину.

«Конечно, нам, военлетам, и сласать бы. Мы можем снять со своих самолетов плоскости, загрузить их на корабль, корабль доставит нас до кромки льдов, а там и до лагеря Шмидта рукой подать. Мы, дальневосточники, ближе всех к Чукотке. Не считая, конечно, товарища Ляпидевского. Да нет, меня не пошлют, — подумал Каманин, одергивая перед зеркалом гимнастерку. — У меня и биографии нет никакой. Девятилетка, летное училище, служба в Особой Дальневосточной армии, вот и все. Пожалуй, пошлют какого-нибудь заслуженного, более опытного и зрелого товарища… Ну, а если и меня пошлют, то и я не подкачаю, выполню любое задание».

Каманин подумал о своем командире эскадрильи.