Вариант «Бис» - Сергей Анисимов

В отличие от летчиков перелетевшего на Борнхольм полка, которые, сев, ощутили ногами твердую землю, приземлившихся на палубу «Чапаева» ожидало еще два дня морской качки и страха перед таящимися в глубине подлодками. В принципе, все были согласны с тем, что операция оказалась чрезвычайно выгодной в военном отношении и полезной для флота, но у многих пилотов авиагруппы она отняла как минимум год жизни. На земле, закончив к вечеру вылеты, летчик, при нормальной ситуации на фронте, мог быть уверен, что в столовой он увидит подавальщиц, на столе – скатерти и привычные сто грамм, чуть позже – кино или танцы. А потом – сон до рассвета, прерываемый только вскрикиваниями воюющего во сне соседа по комнате. В море из вышеперечисленного не было ни танцев, ни девушек, но зато каждое стукнувшее в борт бревно казалось миной, кружащие над горизонтом чайки – пикировщиками, а ночью каждый представлял злобного немецкого подводника, с криком «О-о-о! Колоссаль!» прицеливающегося в их борт.

Эскадра вернулась в Кронштадт 9 октября, и без каких-либо приключений. На следующий же день крейсера снова ушли в море, оставив почувствовавших себя морскими волками летунов «Чапаева» в сотый раз отрабатывать ставшие уже рутинными техники групповых взлетов и посадок, наведение по радиолокации, перехваты и морскую навигацию. Новые корабли были доведены до полной готовности, стрельбы проводили через день, тревоги – ежедневно. К 12-му все три корабля по очереди («Чапаев» – последний) поменяли на заводе выгоревшие лейнеры стволов орудий, и с этого времени стрельбы почти прекратились, хотя артиллерийские учения на станках и в башнях «без выстрела» продолжали проводиться. Кузнецов, опять побывавший в Кронштадте, отчитался в Ставке о полностью выполненной кораблями программе индивидуальных действий и действий в составе эскадры.

– Товарищ Кузнецов, – поинтересовался Сталин. – Вот вы нам говорите: Левченко, Левченко… Вы уже решили, что это будет именно Левченко, кто примет командование эскадрой?

– Да, товарищ Сталин, – несколько удивленно ответил остановленный на полуслове нарком.

– Почему же?

– Ну… Гордей Иванович получил опыт командования эскадрой, включающий линкор, при переходе «Архангельска», блестяще отработал учения с нашим линкором и линейным крейсером, ходил на Бронхольм… Я считаю, больше ни у кого такого опыта нет, так что его я и прочил в командующие. Вы возражаете, товарищ Сталин?

– Да нет, почему же… – Верховный легко махнул рукой. – Я просто подумал: Москаленко, Осадченко, Левченко… Интересная компания получается.

– Вы имеете в виду, что двое из трех командиров новых кораблей украинцы?

Сталин вопросительно посмотрел на Кузнецова, как бы удивленный вопросом. Что это, мол, вы, товарищ адмирал флота, разве не являетесь пролетарским интернационалистом?

– Черноморский флот, без сомнения, являлся лучшим по боевой подготовке перед войной. В нем служило и служит немало украинцев. И понятно, многие командиры с Черноморского достигли высоких должностей. Но Левченко действительно лучшая кандидатура для эскадры…

– А что вы скажете по поводу адмирала Трибуца? – жестко спросил Сталин.

– Вице-адмирал Трибуц находится вполне на своем месте, – немедленно отозвался Кузнецов. – Но против назначения его командующим эскадрой я буду возражать.

– Объясните, – Сталин сказал это с удовольствием, такие моменты он любил.

– Некоторые черты характера нынешнего командующего Балтфлотом напоминают мне печальной памяти Рожественского, – Кузнецов рисковал, но он говорил честно. – Такой человек прекрасно подходит для командования флотом, который действует из своих баз и под контролем высшего руководства. Но если поставить его на эскадру, то Трибуц героически поведет ее на врага и с чувством исполненного долга отрапортует, что эскадра погибла, но не сдалась. Мне это не нужно.

– Интересно…

– Да, товарищ Сталин, мне не нужно, чтобы эскадра героически погибла за Родину. Мне нужно, чтобы ее противники погибли за свою родину. Я продолжаю настаивать на кандидатуре Левченко.

– А был ли адмирал Левченко в морском бою? Уверены ли вы, что он поведет себя правильно? – Верховный, пользуясь привычными оборотами, накладывал личную ответственность на каждого подчиненного.

Кузнецов усмехнулся.

– В морском бою из всех нас были только два человека: я и Лев Михайлович Галлер[57]. Больше никто и никогда в бою из адмиралов не был…

– Про вас я помню, в Испании, – кивнул Сталин. – А Галлер?

– Старшим офицером на «Славе» в Моонзундской операции.

– Да, и это я тоже помню, – Сталин кивнул еще раз. – И больше никто?

– Больше никто. Лев Михайлович уже старый человек, а вот если бы вы разрешили мне…

– Не разрешу.

Кузнецов даже не успел обрадоваться внезапно появившейся возможности.

– Хватит с вас «Балеареса»[58], вы мне здесь нужны.

– Жаль, что Иван Степанович…

– Да, жаль, – Сталин, чуть наклонив голову, подумал. – Нет. Исакову нельзя. Хотя, не будь увечье, он прекрасно бы подошел[59].

– Согласен.

– Александр Михайлович, – обернулся он к задумавшемуся Василевскому. – У нас ведь уже есть один Москаленко?

– Так точно, Кирилл Семенович, на 38-й армии.

– А равен ли линейный крейсер армии?

– Я считаю, равен.

– А я считаю, и больше армии, – добавил сам Кузнецов. – Сколько труда вбухали, сколько времени. Могли три армии снарядить от ботинок до гранат.

– И правильно сделали, что вбухали, – Сталин усмехнулся в усы. – Теперь они должны отрабатывать, что мы в них вбухали, – это слово ему, видимо, очень понравилось.

Шахурин отчитался по выпуску высотных моторов и кислородного оборудования для истребителей ПВО – и то и другое задерживалось, тормозя формирование новых частей. Верховный, однако, никаких репрессивных мер не предпринял, понимая стоящие перед промышленностью трудности.

– Еще неделю вам даю, – сказал он. – Через неделю доложите, что моторы устанавливаются на перехватчики и что проблемы с кислородом решены. Понятно?

Всем было понятно.

Северные фронты, подкрепленные резервами Ставки и ударными частями, переброшенными с южного направления, уверенно двигались вперед. Узкие красные стрелы наступающих армий вытягивались на запад все дальше, закругляясь локальными ударами по местным целям. Язык Ленинградского фронта навис над Штеттином, а уже на следующий день, пробив позиции 32-го армейского корпуса, изогнулся к северу – поворачивая к Свинемюнде, обжимаемому одновременно с востока. Второй Белорусский передал Говорову 2-ю Ударную армию Федюнинского, вклинившуюся между двумя отступающими дивизиями СС. После коротких маневренных боев армия наконец вырвалась на оперативный простор, сразу обрушив весь северный фас германской обороны. Через считанные часы Второй Белорусский, поддержанный специальной ударной авиагруппой Ставки ВГК (Кравченко, жаль, не дожил), начал наступление южнее Штеттина, раскроив германскую группу армий «Висла» на три неравные части между 65-й, 70-й и 49-й армиями, пронзив ее стрелами продвигающихся на запад танковых и кавалерийских корпусов.

С этого дня темп наступления увеличился в десятки раз. На рокадах с обеих сторон днем и ночью стоял непрерывный рев – обе стороны гнали на север технику и мотопехоту с максимально возможной скоростью. Веер советских ударов, развернувшись, вытянулся к Штральзунду, Ростоку, Висмару, Людвиглусту и дюжине других больших и маленьких городков Мекленбурга и Померании, нависая огромным кулаком над самим Берлином. Василевский убыл на фронт, за ним последовал Жуков – приняв готовящийся к удару Первый Белорусский вместо Константина Рокоссовского, с 12-го числа возглавившего Второй. Воронов находился на севере, Голованов тоже, и на заседаниях Ставки было тише, чем обычно. Слово «Берлин» витало в воздухе. До него еще оставалось сто с лишним километров, напичканных минами, противотанковыми надолбами и отборными немецкими частями, но первые наметки будущих планов по его взятию уже начали проскальзывать в обсуждениях, вызывая вполне понятное волнение. К этому короткому осеннему месяцу шли многие годы, принося невиданные в истории жертвы человеческими жизнями.

Каждый пробовал это слово на вкус… «Берлин»… Вкус был металлическим и соленым, почти как человеческая кровь. Два самых мощных фронта – Первые Украинский и Белорусский – смотрели в сторону Берлина с вожделением и опаской – как стая волков, загнавших в болото лося. Очень хочется впиться ему в горло, насладившись убийством, но торопиться и начинать первым не хочется совсем – лось силен, матер, как и сами волки, и терять ему уже нечего. Фронты копили силы, перегоняли к переднему краю сотни составов с боеприпасами и ждали. Каждый день развития наступления на севере был выгоден советской стороне. Немцы сконцентрировали слишком много сил в центральной части Германии и, нервничая, наблюдали, как русские широким фронтом продвигаются им за спину, готовые развернуть острие Удара в их сторону, но все еще этого не делающие.