Вариант «Бис» - Сергей Анисимов

– А с чего это ты взял? – осторожно поинтересовался Кожедуб.

– Ну, у нас говорили, что всех по три раза раненых рядовых и сержантов в пехоте, артиллерии и танках отзывают с фронта.

– Ну и при чем тут Америка?

– Говорят, – Смирнов пожал плечами, дескать, я-то тут при чем? – Говорят, что три ранения – это вроде как гарантия, что человек не подведет ни при каком раскладе. Их доучивают, дают младших лейтенантов и оставляют пока в тылу, с переформируемыми частями. Вроде болтали – для войны с американцами.

Кто-то присвистнул. «Я же тебе говорил», – отчетливо сказали в стороне.

– А я думал, мы тут одни американские силуэты учим… – протянул Раков. – А оно вон куда пошло…

Все заговорили разом. В летном кубрике «Чапаева», совершающего рутинный переход по замкнутому маршруту, как в последнее время стало обязательным – с полной командой, в полной готовности и со всеми возможными учениями и тревогами – были только пилоты и стрелки бомбардировочной эскадрильи. Стесняться здесь никого не надо было.

– Да подумайте, что может, скажем, полнокровная дивизия, если все младшие офицеры в ней будут из выслужившихся сержантов! – горячился один пилот. – Ее же на пулеметы просто так не бросишь! Значит, и не надо на американцев перекладывать, просто воевать научились!

– Ерунду говоришь, как гнали на убой пехоту, так и будут гнать. Генералу до окопов далеко, ему плевать, кто у него взводные. Тут стратегия!

– И еще, – почти все более-менее замолчали и развернулись к Смирнову. – Помимо таблиц опознавания всяких там «лайтнингов» и «тандерболтов», перечней союзных знаков и маркировок вкупе с прочим барахлом, появившимся за последние недели… – летчик сделал паузу. – Там была одна такая текстовая табличка, которая меня удивила. Про что бы вы думали?

– Ну?

– Про то, какие клички для наших самолетов используют союзники.

– «Крыса»[53]?

– Нет, это немецкое, как «Шварцтод». Здесь другое, у них очень стройная система создана. Для истребителей – одни имена, у бомберов – другие.

– А ЯК, ЯКа как зовут?

– «Фрэнк». Это для девятого, он там один был, я запомнил.

– Имя-то какое-то странное…

– Так американское же.

– А еще какие?

– ЛА-7 – это «Плавник», «Петляков» – «Самец», новый «Туполев» – «Летучая мышь».

– А ты новый «Туполев» видел уже?

– Да подожди ты, интересно же! Еще какие там были?

– Э-э-э… Новый «Туполев» – «Мышь», это точно, а больше я не помню ничего… Разве что ЛИ-2 – просто «Такси».

– Вот это похоже!

– И «кобра» – это «Фред».

– И Покрышкин – это бешеный кабан…

– Да пошел ты! – Покрышкин, ухмыляясь, пополировал рукавом свои ордена. Прозвище было далеко не плохим, хотя вряд ли приживется. Большой нужды различать его с Покрышевым не было.

– А вообще все это, ребята, очень серьезно, – голос командира был весьма задумчив, это вообще стало для него характерно в последнее время. – Таблицу-то эту к нам пришлют, я прослежу, но все это наводит на всякие разные мысли… И, наверное, не меня одного, а?

– Наводит-наводит, давно наводит.

– Угу, с конца июля нехорошим пахнет… Как они начали с немцами договариваться, так сразу ясно стало, чем дело пахнет.

– Дерьмом пахнет…

– Все так думают?

– Я вот думаю, что не дерьмом это дело пахнет, а кровью, – высказался Голубев, пытаясь выдавить последние капли из холодного чайника себе в стакан. – Я только не понимаю, зачем нас тогда здесь собрали, если война с американцами будет?

– Ну, у немцев-то флота нет уже…

– Это ты кому другому скажи! – Голубев поискал глазами своих, но те ввязываться в спор не стали.

– Командир! Ну чего ты опять молчишь? Уж ты-то знаешь… Наверное.

Покрышев, конечно, знал. Кузнецов объяснил ему это вполне доступно, еще тогда, в Кремле, еще в самом начале – но только сейчас он начинал понимать, что все это затеяно всерьез, что авианосец и корабли действительно выйдут в море, когда придет время. И, скорее всего, противником их будут уже не немцы.

– Не особо много я знаю, ребята. Но просто так такую компанию не собрали бы, верно? Вспомните Сталинград, кто там был, Амет, ты? Когда звездную группу[54] собрали, сколько времени вам дали слетаться?

– Неделю с хвостом…

– А теперь мы все здесь, – тихо сказал Алелюхин.

– Кроме командира[55]… и Миши Баранова[56]…

– Земля им пухом…

– Земля им пухом, – как эхо отозвался Амет-Хан. Все замолчали. Смерть в воздухе редко бывала легкой.

– Если нам придется драться с чертом рогатым, мы будем драться и с ним, – очень спокойно выразил общее настроение комэск-три. – Но лучше бы этого не произошло. Испания, Китай, Монголия, финны, немцы, теперь остальные подключатся… Сколько еще полков придется сжечь, чтобы это наконец закончилось?

В принципе, все сказанное им было общем мнением. У многих летчиков никакого желания воевать с кем-то еще не было. Одно дело воевать ради конкретной, затрагивающей лично тебя цели – «враги сожгли родную хату»… Или убили друга, или погиб брат, или просто, навидавшись войны и переполнившись ненавистью, до боли в зубах хочется наказать тевтонов так, чтобы потом поколений десять детей в люльках русскими пугали и сами чтоб боялись. Это одно. Но рисковать жизнью ради чего-то, не столь глубокого… Однако именно для этого и существует армия. Стройная система воинских званий, знаки различия, форма – чтобы сразу все было четко определено. Услышал команду, пересчитал на всякий случай количество звездочек на погонах приказавшего, сравнил со своими: ага, больше. Побежал выполнять. Или полетел – в данном конкретном случае. Соответственно, если большому дяде с большими звездами, заседающему в глубоком тылу, приходит в голову мудрая мысль отправить из пункта «А» в пункт «Б» майора или капитана Запертюйкина, значит искомый Запертюйкин должен, не теряя ни минуты, откозырять – и отбыть в соответствующем направлении. Как его внутренний протест, так и возможность того, что его, бедного, на этой дороге убьют, ни в малейшей степени не должны волновать большого и потенциально мудрого дядю. Так что можно не ругаться, а учить английский. И матчасть. И технические данные вероятного супостата. Дольше проживешь.

Иван Кожедуб имел к моменту его отзыва с фронта 48 побед, все личные. У Покрышкина, получившего в августе третью Золотую Звезду, было 53, и еще человек десять приближались к нему вплотную, но широколицего майора беспокоил не порядковый номер в более-менее условном списке, а возможная потеря привычки выживать. Летчики группы, без всяких сомнений, в учебных боях друг с другом повысили свой класс до пределов возможного, но настоящую слетанность могла дать только настоящая война, от которой авианосец пока держали на максимальном расстоянии.

Кожедуб попытался было завести разговор на тему «краткосрочной командировки» сначала с Осадченко, а потом с Федоровским – но получил щелчок по носу. Ему объяснили, что при отправке того же «Чапаева» для нанесения удара по какой-нибудь германской военно-морской базе его нужно обеспечивать на переходе, охранять, тралить, бомбить прибрежные аэродромы – и все это для того, чтобы восемь легких бомбардировщиков атаковали не весьма значительную цель. И половина истребителей – потому что вторую половину надо оставить охранять авианосец и те корабли, которые охраняют его. Так что сиди и не чирикай, навоюешься еще.

Большая война все же ощутимо приближалось. Американцы попытались прощупать наши войска на юге, послав пару десятков «лайтнингов» прошерстить прифронтовые дороги. Под штурмовой удар попала советская механизированная колонна, прикрывающие одну из них зенитные самоходки М-17 с четырехствольными «Кольт-Браунингами» сумели одного завалить. Подошедшие ЯКи сбили с наскока еще пару, приняв их за Me-110, а разобравшись, начали показывать звезды, стучать себя по голове – в общем, намекать на дурость союзничков. Те вроде бы осознали ошибку, покачали крыльями и смылись. Американское командование принесло трогательные извинения, и никаких последствий этот бой не имел, кроме устного назидания командиру звена ЯКов и остальным: в следующий раз не джентльменничать, а сбивать на хрен.

Фронты на северном направлении задержались у германских рубежей почти на неделю, за истечением которой Новиков подтвердил Ставке свою уверенность в превосходстве советской авиации над Люфтваффе. К первому октября фронтовые полки насчитывали свыше восьми тысяч истребителей, девяносто семь процентов которых составляли машины, произведенные за последние два года. Еще пять тысяч штурмовиков и четыре с половиной тысячи бомбардировщиков были тем кулаком, который, будучи направлен в одну точку, мог разнести в прах любую подготовленную оборону.

Установившаяся на севере Европы хорошая погода и дозволение Верховного сконцентрировать ударные части большинства воздушных армий в границах Восточной Померании позволили использовать авиацию в невиданных до сих пор масштабах. Даже при взятии Кенигсберга, когда интенсивность бомбежек была максимальной, такого не было – на ту же ширину фронта тогда приходилось вшестеро меньше штурмовиков и пикировщиков. В дыму от пожарищ, сливающихся в одну гигантскую пелену, сотни ревущих машин взлетали, поднимались к тускло просвечивающему диску солнца, сбрасывали свой груз с пикирования, затем спускались к поверхности земли, расходясь широким веером, и опустошали коробки пушечных и пулеметных магазинов в любую мелькающую под крыльями тень. Садясь, пилоты лишь отруливали в сторону от полосы и, не выходя из кабин, дожидались, пока к их машинам подвесят новые бомбы, заполнят коробки магазинов через люки в крыльях снаряженными лентами, и снова взлетали. И так ежедневно по несколько раз в день – а для многих и каждую ночь. Утром пехота поднималась из своих окопов и, с винтовками и автоматами наперевес, в молчании пробиралась через изрытое воронками пространство – до следующей линии обороны, на которой еще огрызались уцелевшие в железобетонных колпаках огневые точки. Тяжелые корпусные САУ подходили к ним на расстояние прямого выстрела и крошили амбразуры фугасными и бетонобойными снарядами, прежде чем перебегающая следом пехота поднималась в полный рост. Это была война, еще не виданная на Восточном фронте – война, где немецкий пулеметчик видел перед собой не бесчисленные, от горизонта до горизонта, цепи советской пехоты, а только летящую в него из дыма и пыли смерть. Оглохшие от непрерывных бомбежек, ослепшие от летящих внутрь дота зазубренных осколков бетона, режущих кожу не хуже ножа, видящие перед собой только росчерки вылетающих из дыма трассирующих снарядов, немецкие пехотинцы оставляли обреченные бункера и по обмелевшим траншеям пробирались в глубь своих позиций. Обычно – только затем, чтобы найти там те же перепаханные окопы, пробитые накаты блиндажей, засыпанные тела убитых, сгоревшие дома и срубленные осколками до полуметровой высоты пни леса. Не останавливаясь, они шли на запад, прячась от проносящихся на десятиметровой высоте эскадрилий черных горбатых штурмовиков, поливающих траншеи свинцом, кувыркаясь в попытках избежать пуль охотящихся даже за отдельными людьми ЯКов. В километре за ними катился вал продвигающегося русского железа.