Стальные посевы. Потерянный двор - Мария Гурова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Да что с тобой такое, безумец? – спросил принц.
– Порох все изменил… Я все просчитал: зачата война, и она не закончится легко, – гнусавил он, все еще зажимая нос, из которого шла кровь. – Нас приведет к победе только такой король, как Эльфред, в нем чудом фей накоплена вся память Эскалота, вся мудрость его правителей и вся жажда победы его героев. Нам нужен он! Иди и сделай что должно, мальчишка, хватит жалеть себя!
Озанна слушал его ошарашенно, он верил Ферролю и его за это ненавидел.
– Да, отвратительная закономерность – когда кто‑то говорит о величии, значит, речь зашла о войне, – вымученно ответил Озанна, оглядывая своды над головой.
– Иди! – рычал Ферроль, шипел и рвано выдыхал сквозь зубы.
Отложив меч, Озанна подошел. Все внутри него упиралось, уговаривало уходить отсюда, он так не хотел говорить то, что нужно сказать, потому что откуда‑то знал, что Эльфред ему откликнется. Принц встал над его телом и всмотрелся в оголенный оскал королевского черепа. И он ничего иного не увидел, но услышал – крики. За множеством душераздирающих воплей жертв, разобщенных в словах, но сроднившихся в боли, принц различил единый надвигающийся хор голосов. Они скандировали имя. Озанне показалось, что бесчисленная армия кричит «Эльфред» или его собственное имя. Но по мере того как бесконечный страх рос в его груди, имя все больше походило на незнакомое ему. А голосов становилось неисчислимо, неисцелимо много. И Озанна знал: они никогда не смолкнут. Он сделал шаг назад и оглушительный грохот криков, взрывов и какого‑то неизвестного чудовищного клекота прекратился. А ужас остался. Озанна не слышал их, но не сомневался, что весь мир теперь звучит так.
– Нет, – едва разлепив пересохшие губы, сказал принц.
– Трус! Изменник! Ты – слабый! – винил его Ферроль.
Его лицо, перекошенное ненавистью, заливалось кровью из носа и выглядело пугающе, потому что теперь Озанна принес с собой страх из того места, в которое заглянул.
– Ты прав. Но я не буду. – Он протянул руку чародею. – Вставай, я доведу тебя до выхода.
– Слабак! Я остаюсь!
– Рассвет уже скоро. Тебя здесь замурует. – Озанна не убирал руки, но Ферроль плюнул ему на ладонь.
Принц без обиды вытер ее о полы плаща.
– Как знаешь.
– Я буду пытаться! Я не устану пытаться! – орал он вслед Озанне. – Будь ты проклят! Будьте вы все прокляты!
Его эхо гнало Озанну до самого выхода, и, когда он покинул пещеру, уже рассвело – в темноте туннеля принц не узнал о взошедшем солнце. Но проход остался свободен, а Гарлон дожидался его с остальным лагерем. Выходя, Озанна задрал голову и увидел странное – камни будто замерли в полете, когда уже катились с откоса. Принц вопросительно оглядел дожидавшихся его людей. Гарлон ответил:
– Как мне ни было жаль, а я – человек слова и должен был сдержать его, с рассветом сбросив груз с плеч. Но никто же не запретил мне подсказывать графу, как ему распорядиться его умением, – улыбнулся рыцарь, глядя на смущенного Бланша.
– Это ты сотворил? – восхищенно спросил Озанна, оглядывая огромные валуны, повисшие в воздухе.
– Да, – скромно ответил Бланш. – Но благодари за идею сэра Гарлона. Я расплатился только условием, при котором им будет суждено упасть.
– И?
– Когда туда войдет один человек – чтобы никто больше не нарушал правила.
– Большое чудо, должен вам сказать, – оценил его умения сэр Гарлон. – Для ученика, лишь ставшего на путь сознательного творения, удивительное! Но что же Руперт Ферроль?
Принц виновато мотнул головой.
– Он обезумел и захотел остаться.
А потом Озанна решил обезопасить это место еще больше.
– Сэр Гарлон, я вынужден настаивать на том, чтобы вы пошли с нами.
– Здесь мой пост.
– В нем больше нет нужды. Если однажды найдется тот, кому захочется потревожить Эльфреда, он сделает это по всем правилам. Но лучше бы – нет.
* * *
Счастливые дни Оды наступили: она больше не боялась за жизнь свою, матушки и брата. Весть о том, что Озанна уже на пути в Эскалот, принес сам Годелев. Он же заверил ее, что дождется с ней Озанну, чтобы возвести наследника на престол и приглядеть за неспокойной столицей. Благостные дни, такие светлые в белом снегу, ясном небе и добрых новостях, омрачали черные одежды Оды. Она проводила Йомму, передав его душу в вечные объятия Дамы. Он умирал мучительно – от заражения крови после того, как Ги испустил дух. Ода не отходила от постели Йоммы, даже когда он спал. Она не хотела, чтобы брат, не привыкший жить в одиночестве, умер, не найдя поблизости теплых рук. Даже пройдя сквозь весь Эскалот и долгую ночь ложной свадьбы, Ода не сомневалась, что трое суток, пока умирали ГиЙомма, стали самым тяжелым испытанием. Ги клял всех, плевался, плакал от несправедливости, что умирает раньше Йоммы, требовал записать королевское завещание. Но лекарь Джошуа диагностировал предсмертную горячку, и безумного короля никто не послушал. Все понимали, отчего Ги догорал в последние часы – от безмерной зависти к Йомме вкупе с непониманием. Как так, думал он, случилось, что с его стороны постели не нашлось никого, кто бы пришел прощаться, сожалеть, плакать и молиться? Почему Ода сжимает левую неполноценную руку, почему Годелев выказывает соболезнования его брату, почему Ивонна просит у Йоммы прощения за то, что не стала им матерью, почему слуги, уносящие нетронутые тарелки и ночные горшки, с благодарностью кланяются герцогу, а не королю? А когда голова Ги обмякла, Йомма посмотрел на соседнюю подушку тяжелым, проникновенным взглядом, а после – на Оду, на тесный мир вокруг, и сказал: «Не знаю уж, сколько у меня времени. Но не могу поверить, что проведу его свободным». Йомма покинул Оду тихо и безмолвно, она догадалась о том только потому, что большой палец левой руки перестал гладить ее костяшки. Ода поднесла маленькое зеркало к губам Йоммы и заплакала, когда его гладь осталась не замутненной дыханием.
Озанна, прибывший в столицу, увидел сестру в трауре и запаниковал.
– Ода! – воскликнув, Озанна обнял ее и тут же отодвинул, чтобы оглядеть и убедиться, что наряд ее полностью черен. – Что с матушкой? Где она?
– Будь покоен, она в здравии, просто ушла на вечернюю молитву в недостроенный собор к
