Книга воспоминаний - Игорь Дьяконов

Делать на Ниве было ровно нечего: пленных не было, трофейных писем, книг и бумаг — тоже, листовки бросать в условиях наступления трудно. Мы, главным образом, чесали языки — о ходе войны и о женщинах; я, конечно, в первых разговорах принимал самое активное участие, а во вторых — никогда. Разговоры о женщинах с течением времени становились все менее легкомысленными и все более принимали горький и трагический характер.

Анна Дмитриевна Мсльман, которая была настоящий военный корреспондент и по смелости вряд ли уступала Константину Симонову, приехав из командировки на Кандалакшскос направление незадолго до того, как наш фронт здесь тронулся с'места, рассказывала мне следующий эпизод. Она решила посетить опорный пункт взвода, лежавший на одинокой высотке на фланге, отделенный от ближайшего нашего расположения полутора или двумя километрами простреливаемых противником болот. Вместе со своим провожатым она проползла эти полтора километра на брюхе и явилась на нужный ей опорный пункт. Надо было ее видеть, какая она была красавица, с точеным лицом, шелковыми черными волосами, чудными глазами — только слишком маленькая, особенно в военной форме (только без звездочки на пилотке и без погон). А тут еще и вообще первая женщина, появившаяся здесь от начала времен. Ее окружили со всех сторон, восхищались се смелостью, сравнивали с начальством, которое ни разу сюда не заглядывало — ни командиры, ни политработники; да что там начальники — и почтальоны не всегда добирались, кашу доставляли холодной. Один молодой солдат сел позади нее и осторожно гладил се волосы, думая, что она не заметит. Потом перешли — опять-таки в порядке сравнения — к своим женам: все стервы, изменщицы, спят кто с милиционером, кто с бригадиром (откуда бригадир? Инвалид, наверное).

Только один солдат сказал: «А я вот про мою жену ничего плохого не скажу. Она мне часто пишет, и из колхоза пишут, какая она работящая да молодец». Помолчал и прибавил: «Приеду, все равно убью».

Анна Дмитриевна сначала ошалела от такой декларации, но потом сообразила, что «убью» здесь означает всего-навсего «побью».

— Отчего же, раз она такая хорошая?

— А вдруг все-таки блядуст?

Она спросила, кто из них самый большой герой, о ком написать надо.

Тут разговор был прерван прибытием похоронной команды.

— Где у вас этот мсртвяк-то?

— Да вон там, за камнями, видишь, без сапог? А кто герои, спрашиваешь, девушка? Ну, какие из нас герои! Вот у нас был старшина, так вот это герой! И человек какой, и выручит, и позаботится!

— Да, такого поискать!

— Ну, это человек, да-а!

— А где же он? Могу я с ним говорить?

— Да нет, девушка! Три дня как убило. Да вот же, похоронная как раз сейчас за ним приходила.

Ну а у нас в 7-м отделе похоронная команда ни за кем не приходила, но разговоры и у нас тоже были больше всего о женских изменах.

Можно ли простить. А если и сам виноват, можно ли простить. А может ли женщина столько времени без мужика. Нет уж, такая мне не нужна. Да уж, кому такая нужна.

И так до бесконечности, по кругу.

И вдруг несчастный, всегда молчавший художник рядовой Смирнов встал и сказал:

— Мне умный человек так сказал: приедешь — скажи жене: «Подмойся и забудь».

Это прозвучало как-то окончательно, и все замолкли.

В августе действия против финнов почти прекратились — уже начались переговоры о перемирии. Но на севере Финляндии немцы уходить не собирались и продолжали сражаться. 9 сентября мы начали наступление на Кандалакшском направлении. План наступления подсказывался самой ситуацией — участок нашего соприкосновения с немцами был окружен пустой тайгой, и, подкопив войска, можно было через эту пустоту попытаться взять немцев в клещи.

Как читатель помнит, сплошного Карельского фронта не было, а были короткие небольшие фронты среди тайги и тундры. На Кандалакшском направлении наши части, усиленные подкреплениями, двинулись по сторонам укрепленного участка, с выходом в долины рек Тенисойоки (67, 104, 341 стрелковые дивизии и 38 танковая бригада) и Тумчи (122 дивизия); они быстро продвинулись с двух флангов и окружили немцев: им оставалась только узкая лазейка для отступления. Около Куолаярви мы почти сомкнули кольцо вокруг немецких дивизий, базировавшихся на Алакуртти, оставшемся далеко позади. Идея, конечно, заключалась в том, чтобы сделать им котел. Но на это надо было получить разрешение Сталина. А он запретил.

Всякому было известно, что спорить со Сталиным накладно и опасно, но Мерецков все же позвонил в Ставку, и несколько его представителей полетели в Москву объясняться. Сталин ему сказал:

— Я отвечу Вам, как Кутузов: «Вы ищете славы, а я смысла». Запрещаю. Пускай отойдут.

Сталин оказался прав, так как, сделав немцам котел, мы сами понесли бы огромные потери, потому что они не сдались бы без тяжелых боев. А таким образом мы бесплатно освободились от них, потому что они отошли даже не в Финляндию, которая вскоре вышла из войны, а вглубь Норвегии, и более в боевых действиях не участвовали.

У нас в штабе этот разговор передавали именно так; в официальной истории Карельского фронта он передан несколько иначе, но смысл тот же.

К осени, к нашему изумлению, у нас сняли Суомалайнена. На его месте появился некий подполковник Курбанов, или Курганов, не помню точно. Дела нашего он не знал, а назначение его, надо думать, было связано с начавшейся «линией» на русификацию кадров. Для меня его появление неожиданно обернулось орденом. Дело в том, что Суомалайнен принципиально представлял к орденам только тех, кто бывал на передовой: у Ранты еще со времен боев под Петрозаводском был орден Ленина, у Самойлова — Отечественной войны и т. д.; Клейнерман и Гриша Бергельсон получили скромную «Звездочку». Новый начальник быстро доставил по «Красной Звезде» капитану Касаткину и старшему лейтенанту Дьяконову — за что именно, — в приказе значилось довольно туманно. Доставили мне орден уже в Норвегию в начале следующего года.

В сентябре, почти одновременно с заключением перемирия с финнами, начало готовиться наше наступление и на Мурманском направлении.

Если и на Кандалакшском было трудно, то здесь еще труднее: здесь были скалистая тундра, сопки — и при том все наиболее удобные, господствующие позиции — у немцев. Считалось, что там в тундре — как и в тайге — ходить танки не могут. Немцы привезли под Кандалакшу некоторое количество французских танков, но они едва могли там передвигаться.

Обманув немцев ложными передвижениями перед их фронтом, наши, пользуясь тем, что над нашими коммуникациями уже не было немецких самолетов и день был уже предельно короток, перебросили на Мурманское направление новые части, в том числе, неожиданно для немцев, и танки; 9 октября по всему фронту началась мощная артиллерийская подготовка, а на правом, незащищенном фланге немцев (нашем левом), между Ристикентом на финской границе и верхним течением реки Титовки, по каменной тундре двинулись наши танки с пехотой, угрожая отрезать немецкие дивизии у побережья, с их мощными долговременными укреплениями.