История Франции - Марк Ферро

И действительно, мы видим, что медийная революция изменила отношения между политиками и гражданами. До 60-х годов ХХ в. политические руководители и активисты партий были посредниками, информировавшими граждан о текущих проблемах и их важности. Еще сильнее это явление было распространено в начале ХХ в., когда политическим просвещением масс граждан, особенно в деревнях, занимались учителя, видные горожане, священники или депутаты. Сегодня граждане считают себя информированными и компетентными во многих вопросах благодаря радио и телевидению.

Кроме того, совершенно ясно, что партийные активисты стали во Франции, как и в США, простыми сторонниками партий на местах, за исключением тех случаев, когда они вступают в мир политики с целью сделать себе карьеру. Во всяком случае, теперь они уже не играют роль посредника, которую исполняли ранее. Роли изменились в результате повышения влияния СМИ — и разочарование, которое могло отдалить простых граждан, особенно среди рабочих, от политической риторики, здесь ни при чем. Сегодня политическая риторика о проблемах общества исходит от телевидения, которое просвещает граждан по ряду проблем, точнее, по тем из них, которые, по мнению директоров каналов, привлекают аудиторию. Вне зависимости от того, хорошо это или плохо. Таким образом, политик отчасти утратил свои функции. Сегодня СМИ обращаются уже к экспертам, которые частично заменяют собой политических активистов, так что медийная роль политических партий сводится лишь к распространению строго определенной информации, если только они не сумели адаптироваться к новым видам коммуникации (помимо того, что они верят, будто им достаточно контролировать ее). К этой второй утрате партиями их функций можно добавить третью — утрату партиями функции инициатора соцопросов. Последние позволяют предугадать мнение части общества о той или иной реформе, так что политики, присвоившие себе право предлагать или выносить на рассмотрение реформы, замечают, что им приходится следовать по тому направлению и выбирать из тех вариантов, которые уже были выбраны средствами массовой информации. С другой стороны, политиков еще и обвиняют в том, что они не интересуются настоящими проблемами общества.

Процесс утраты политиками своих функций принимает и другие формы.

Так, юристы отобрали у политиков те сферы, которые политики контролировали в прошлом. Речь идет не только о том, что на первый план выдвинулись судьи, обнажившие все пороки политической системы. Важно то, что политическая власть, ранее контролировавшая судебные инстанции, несмотря на принцип разделения властей, утратила свои полномочия в этой сфере. Уже учреждение Конституционного совета стало одним из препятствий, которые уменьшили значение демократического представительства, но есть и другие препятствия — существующие постольку, поскольку судебные инстанции стали арбитрами в растущем количестве конфликтов, которые ранее возникали между разными политическими структурами. Арбитраж между социальными силами может оставаться в ведении судебной системы, но практика обращения к судам все же продолжает расширяться.

К этим утратам политическими деятелями своих компетенций можно добавить и ту утрату, что вытекает из успехов, достигнутых наукой и медициной. Мы наблюдали негативные последствия инноваций в этих сферах, например во время дела о заражении крови[374], которое, конечно, совершенно несправедливо очернило репутацию некоторых политиков, подобно делам о домогательствах или коррупции, — хотя в действительности это дело стало результатом производства медицинских средств в промышленных масштабах. Та же неурядица — с диагнозами, сделанными для выяснения источника коровьего бешенства, и т. д. Оказавшись под градом критики, политики все чаще прибегают к предосторожностям, а это лишь усиливает их ощущение своей беспомощности.

Итак, каждая из новых сил, возникших в течение нескольких десятилетий, отобрала свою долю компетенций у партий и политиков, которые с XIX в. вырабатывали законы, применяя их монопольно и без ограничений. Если говорить о политиках, то они уже утратили свою монополию в идеологической сфере, поскольку их влияние опиралось на их понимание Истории. Сегодня же, после того как идеологии обнаружили свою несостоятельность, власть, основанная на одной из них, еще быстрее ускользает от политиков. Они больше не являются пророками, предсказывающими наступление новых времен. Политики охотно верят в то, что общество, избегающее встречи с ними, деполитизируется. Но они ошибаются. Оно всего лишь сомневается в эффективности системы народного представительства, которая выглядит в основном как способ для взятия или сохранения власти. Людям кажется, что власть предержащая говорит им: «Мы соблюдаем ваши права, но их определяем именно мы, так что не мешайте нам управлять — спокойно и без посторонней помощи». Так что граждане перестали интересоваться политикой вовсе не в такой большой степени, как об этом говорят. Свидетельством является рост числа общественных ассоциаций и других неправительственных организаций, представляющих собой одновременно микровласть и альтернативную власть — активную и эффективную.

Ослаблено оказалось лишь национальное единство, выразителями которого считают себя государственные органы. Это произошло как в результате десакрализации национального единства, так и вследствие логики европейского строительства — или по причине глобализации. Возврат полномочий на локальный уровень представляет собой другое проявление права народов на разнообразие, права людей на автономное участие в жизни страны — без авторитарного противодействия центра.

Таким образом, политики не только утратили рычаги влияния и опорные точки, — они лишены полномочий сверху, они потеряли доверие в низах, они дискредитированы со стороны. Их власть становится все менее реальной, а правительство управляет страной постольку, поскольку играет роль арбитра — избегая участвовать в дебатах, способных угрожать ему. Приходится констатировать, что своими действиями правительство, конечно, стимулирует множество политических дебатов большого размаха: о статусе иммигрантов, о реформе судебной системы, об этических проблемах и т. д. Но решения по этим вопросам сложно принимать, и еще сложнее претворять их в жизнь — а это еще один упрек, который общество адресует власти.

Действительно, во Франции критика, исходившая от двух крайних сил политического спектра, которых поддерживала та или иная часть общества, долгое время парализовала процесс поиска консенсуса, который американцы (и особенно англичане) сумели сделать своей целью уже два века назад. Теперь же подобные крайние мнения в обществе исчезают. Это означает, что наиболее яркие особенности «французской исключительности» уходят в прошлое.

Накануне XXI в. практика «сосуществования» смягчила простейшие антагонизмы, которые влияли на политическую жизнь Франции. Можно ли сказать, что именно «сосуществование» положило конец «французской исключительности», которая есть не что иное, как атмосфера бесконечной гражданской войны? Приняв к сведению это изменение — вместе с предыдущими, — политики могут счесть, что их функции утратили свой смысл. И действительно, обрисованный здесь итог является диагнозом, в соответствии