История Франции - Марк Ферро
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Так режиссеры, переходя от разоблачения к разоблачению, играя на возрастающем чувстве враждебности рядовых французов к политике, государству и государственным институтам, способствовали подрыву уважения к великим идейным течениям, сформировавшим гражданина. Коснувшись темы оккупации, режиссеры хотя и не создали миф о коллаборационизме, но все же разрушили миф о всеобщем Сопротивлении.
С той же проблемой, только развернутой в идеологическом плане наоборот, мы сталкиваемся, когда рассматриваем французские фильмы о деколонизации. Об алжирской войне и событиях в Черной Африке снято свыше шестидесяти картин. И в первую очередь режиссеров интересует не столько судьба рабов или африканцев, сколько французская армия, чей моральный авторитет поставлен под сомнение. Эта тенденция, хорошо заметная в ряде фильмов — от картин Рене Вотье до лент Бертрана Тавернье, а также Годара и Алена Корно, — в какой-то степени способствует возрождению антимилитаристских настроений.
Таким образом, Республика, хоть и вошла так или иначе в историю французского кино, часто проигрывала от этого. Большинство режиссеров были и остаются критично настроенными к обстоятельствам ее рождения в ходе Французской революции или вообще заняты тем, что показывают, как республиканские деятели — слуги народа — лишь глумятся над ее принципами.
ПРОШЛОЕ КАК СТАВКА В ПОЛИТИЧЕСКОЙ ИГРЕ
В последние десятилетия во Франции место прошлого в жизни страны стало своего рода историческим феноменом. И хотя ранее такие слова не говорились, я скажу, что это прошлое стало некой силой, ставкой, как существуют, например, экономические или иные силы.
Без сомнения, во Франции груз «неуходящего» прошлого не столь тяжел, как в Германии, но эпоха Виши не единственный скелет во французском шкафу. Одной из особенностей Франции является то, что История и память постоянно призываются в свидетели, и они поставлены на карту в разных играх социальной и политической жизни, воскрешая по любому случаю: торжество, процесс, годовщина — таков дух нашей гражданской войны. Свидетельством этого является успех концепции «мест памяти», придуманной историком Пьером Нора. Но этот феномен не нов. «У нас история превратилась в подобие вечной гражданской войны», — писал еще в 1874 г. историк Фюстель де Куланж.
Данный спор подпитывается многими очагами конфликтов, которые никогда не затухают, и речь идет и о христианской традиции, и о Республике, и о нации. И этот дух лишь усиливается, когда речь заходит о таких старых вопросах, как рождение Франции, роль Жанны д’Арк, дело Дрейфуса, Французская революция, режим Виши и судьба евреев, насилие в колониях и пр. А также когда возникают проблемы, о которых раньше умалчивали.
Страсти по Жанне д’Арк (XV–XX века)
Уже в самом начале история Жанны д’Арк возмущает советников короля: в XV в. они не могли допустить, что своим триумфом Карл VII обязан колдунье или даже святой. Для монарха и королевских легистов речь идет о необходимости найти государственное, а не церковное обоснование своей легитимности. От общественности прячут свидетельство историка Бернарда де Жирара дю Айана (1535–1610), объясняющего, «каким образом дальновидные военачальники исказили, заклеймили и опорочили чудо этой девочки… Такова тогда была сила религии и суеверия».
Набожная версия о Жанне появляется в «Анналах» историка Франсуа де Бельфоре (1530–1583) почти сразу после ее смерти. «Бог избрал эту бедную пастушку в качестве орудия своей воли», потому что, сообщает нам хорошо информированный Франсуа де Мезере, живший в XVII в., «Бог хотел спасти дофина»… Как только монархия пала, католиков отныне беспокоит Руан, а также процесс суда над Жанной, которым руководил епископ Кошон, палач Жанны. Очень часто его имя убирают из рассказа, как заметил Кристиан Амальви, так что остается один враг, ответственный за ее смерть, — англичане, которые с того момента уже стали протестантами. Светских людей смущают «голоса» в Домреми: в своих историях они умалчивают о св. Михаиле и говорят лишь о «внутреннем голосе» или о том, что ей «казалась, что она слышит голоса».
Вольтер в «Орлеанской девственнице» превращает историю Жанны д’Арк в буффонаду, говоря, что ее конь всего лишь оседланный крылатый осел, «длинноухий Пегас», и при этом Дева отдает свою непорочность полководцу Дюнуа, если и вовсе не падает жертвой вожделений осла. Спустя два столетия драматург Эжен Ионеско в 1967 г. говорил мне, что хотел написать пародийную книгу о Жанне д’Арк, чтобы показать, что, являясь воплощением нации, она стояла у истоков всех последующих бед Франции и Европы.
Споры о Жанне д’Арк с новой силой разгораются в середине XIX в., после публикации «Истории Франции» Мишле в 1841 г. В пятом томе Дева представлена символом раздавленного народа: она плохо принята Церковью, предана королем, является святой и при этом — мирянкой. Работы Жюля Кишера, ученика Мишле, позволяют обосновать такую гипотезу. Для католиков речь идет о том, чтобы избежать превращения Жанны в военную машину в руках рационалистов, протестантов, мирян всех мастей. Монсеньор Дюпанлу, епископ Орлеанский, начинает наступление, и 8 мая 1869 г., в годовщину освобождения города войсками Жанны д’Арк, он впервые говорит о святости Девы. Для канонизации служителя Бога, если его почитали в прошлом, можно провести беатификацию. Но культа Жанны д’Арк никогда не существовало: все монархи Франции после Карла
