Ещё вчера… - Николай Мельниченко

Мы, зная эти суффиксы, синявочку продавали со всякими предосторожностями. Мне помогали Боря Мокров и Лева Мещеряков на служебном "козле". Была разработана система сигналов и "удержаний". Боря держал для страховки документы и ключи эстонцев; я сдал ключи и документы машины магазину только после получения отмашки Левы, что деньги получены. Меня тоже "пасли" два эстонца. Все прошло как по маслу, и мы расстались довольные друг другом.

Заработал уже ВАЗ, и весь СССР замер в ожидании. В числе первых "копейку" (так называть эту модель стали позже) приобрел наш офицер Петя Жительный, гараж которого стоял возле лаборатории. "Ну как???" – был единственный вопрос к нему.

– А, ерунда! Жестянка настоящая! Замки не работают, двери не закрываются, – отвечал Петя, у которого это была первая машина.

Борю Мокрова, моего близкого друга, умницу, шутника, рафинированного интеллигента, досрочно выставили из Египта, где он планировал накопить инвалюты на "Волгу": за конвертируемые дензнаки машину продавали вне всяких очередей. Теперь у него валюты хватало только на "горбатого". Правда, не совсем горбатого, это уже была несколько выпрямленная версия "Запорожца". Такого, какой купил себе Федор Савельевич. По его отзывам это была неплохая машина. Единственный ее недостаток, правда – только лично для ФС, были размеры: руль упирался в объемистый живот нашего бати. Чтобы повернуть руль он сначала должен был сделать глубокий выдох и подобрать живот. Боре такие манипуляции не грозили, и я рекомендовал ему купить "Запорожец" как надежную машину, вместо ненадежных "Жигулей".

Боря моим рекомендациям, к счастью, не внял, и купил "Жигули". Он только недавно получил права и попросил меня отогнать машину в гараж на Васильевском острове.

После оформления в Апраксином дворе я, как крупный спец по автомобилям, сел в салон и приготовился завести двигатель. По "москвичевской" привычке несколько раз качнул педалью газа, чтобы подать бензин в двигатель. Стартер долго жужжал, но движок никак не хотел заводиться. Продавец со словами: "Так жигуль не заводится" – выставил меня из салона, удалил стартером избыток бензина, полностью (!) вытянул на себя воздушную заслонку, после чего двигатель сразу же завелся. Мы сели в машину и поехали. Несколько раз при трогании я пытался снова завести уже работающий двигатель: он работал так тихонько, что его не было слышно. На набережной я взглянул на спидометр, и выпал в осадок: я ехал со скоростью 80 км/час, совершенно не ощущая этого и не слыша двигателя! Машина легко набирала скорость, шла совершенно плавно, послушна малейшему движению руля… Я влюбился в эту машину с первого взгляда, точнее – с первого "влезания".

Мокрова учил водить машину один мичман в Североморске, где Боря, к тому времени офицер Дзержинки, пас курсантов на практике. После нескольких поездок мичман обратился к нему с призывом:

– Товарищ капитан второго ранга! Если вы хотите, чтобы я вас обучал дальше – приходите не в форме! Я, глядя на ваши погоны, не могу говорить все, что думаю про вашу езду!

Мичман был глубоко прав: я это понял на нашем первом же совместном выезде. Выехали мы из гаража. Я был за рулем: выезд был действительно усложненный, скажем так. Затем за руль сел Боря. Пару раз дернулись, раз пять заглохли. Ну, новый автомобиль, пока его почувствуешь… Поехали все же. Едем по Гаванской улице, впереди слепой перекресток с Большим проспектом. Горит красный светофор, по проспекту несется транспорт, выскакивая из-за угловых домов. До перекрестка еще метров 50. На всякий случай спокойно говорю: "Красный". Машина прибавляет ход. Я уже громче: "Боря, красный!". Машина еще прибавляет. "Боря, стой! Тормоз, стой!!!" – ору в полный голос. Машина на полном ходу выскакивает на Большой проспект по красному светофору, перед самым носом вынырнувшего из-за угла троллейбуса. Руль кручу левой рукой уже сам, чтобы не вылететь на тротуар с пешеходами и повернуть налево. На проспекте после нескольких попыток все же останавливаемся, чтобы порадоваться: как никак – второе рождение… Выясняем, что Боря не видел светофора, потому что сначала искал глазами (!) педаль тормоза, а затем принял за тормоз педаль газа… Лет через двадцать на машинах юмористов появится надпись: "Путаю педали". Нам бы она пригодилась без тени юмора. Отдышались, едем дальше. Боря втыкает первую передачу и собирается так ехать через весь город. Оказывается переключение передач он тоже усвоил не очень… Рисковать жизнью, конечно, – профессия офицера, но не до такой же степени!

С утра до позднего вечера на широкой обочине у Красного Села отрабатываю с Борей всего лишь элементы разгона – остановки: "снять ручник, первая, трогаем, вторая, третья, четвертая, едем, тормоз, стоп, ручник". Если водитель это будет делать автоматически, а не искать глазами педали, то у него появится время увидеть еще что-нибудь и на дороге.

За длинных два дня занятий я смог добиться только небольших успехов своего ученика, что подтвердила дальнейшая жизнь. Боря пытался опрокинуть трансформаторную будку во дворе и МАЗ на дороге, попал в кювет, который не уступил дорогу и т. д. Мой штурманок освоил эту технику быстрее… Это можно объяснить тем, что Боря за руль сел уже в 40. Но Леня Лившиц, врач, а не инженер, впервые начал учиться после 50-ти, и все у него было очень хорошо. А за первое ДТП ему даже автобус деньгу заплатил. Леня у меня выяснил только единственный вопрос: что делать, если скорость едущего впереди ниже, чем его "горбатого" на первой передаче?

– Выжми сцепление наполовину или больше, – отвечаю я.

– Это же не допускается! Нам так преподаватель говорил! – заводится Леня.

– Ну, если такие строгости, то упирайся ему в зад и повышай скорость – подталкивай!

Леня – человек дотошный. Он испытывает "мой" метод и возмущается:

– Чему дуроломы учат в этой школе! Так просто все!

Тут уже возмущаюсь я, и объясняю неофиту, что сцепление может сгореть, если так ездить часами, и в целом преподаватель прав.

Был у меня еще один "ведомый" водитель – Георгий Борисович Каблуков, которого все называли ГэБэ, мой непосредственный начальник, вместе с которым мы начинали писать книгу. ГБ был намного старше, инженер-тотальник, имел звание майора. Надломила его гибель сына, который на мотоцикле попал под машину на слепом перекрестке улицы Говорова.

Пару лет он провел в командировке в Индонезии. До заграницы ГБ был необычайно вежливый и корректный человек. Ко мне, например, он обращался только по имени-отчеству и на "вы", хоть мы почти дружили семьями. В чуждых тропиках, возможно от жары, у него слегка "поехала крыша", и он там повздорил с каким-то чином. В 24 часа его "выперли" из страны Индонезия, где мы сооружали базу для субмарин (!). Знакомая высокопоставленная врачиха поместила ГБ в Центральный госпиталь Бурденко в Москве. Условия лечения и проживания там намного превышали нормы пятизвездочного отеля. Например, у каждого "больного" был двухкомнатный с прихожей и телефоном номер, врачи и сестры приходили по вызову, обеды – развозили, и т. д. На свою беду, ГБ и там разругался по пустякам с другим больным в казенном халате, который оказался главным прокурором Советской Армии. Так этот прокурор его упаковал обманным путем прямо в психушку. ГБ сказали, что его переводят для лучшего ухода. Когда он понял, где находится, то, естественно, попросил его выпустить. Реакция "врачей" и дюжих "медбратьев" хорошо известна даже из литературы: смирительная рубашка, изоляция и огромный шприц некоего зелья, которое отключало свободолюбивого пациента на целые сутки. Когда ГБ пришел в себя – все повторилось. Приняв пяток таких процедур, ГБ понял, что ему не выжить, если не замолчит. Стал молчать, уколы стали полегче: отключали только на пару часов. О выходе на связь с внешним миром, чтобы отстучать SOS – и речи не могло быть. Неизвестно, чем бы кончилось "лечение", если бы в проверяющей психушку комиссии случайно не оказалась женщина, поместившая раньше ГБ в госпиталь Бурденко.