Возраст гнева - Сергей Самаров

— Нет. Я не из тех людей, которые любуются чужим страданием, — просто ответил я. — Меня нанял уголовный розыск. Вернее, нанял не меня, а наше агентство. А агентство, в свою очередь, поручило следствие мне, как бывшему офицеру спецназа, которому легче будет найти язык с другими спецназовцами, бывшими сослуживцами майора Сарафутдинова.

— А что, у уголовного розыска своих сил не хватает? — Я уловил в вопросе настороженность и недоверие к моим словам.

— Об этом следует спрашивать уголовный розыск, а не меня. Насколько я знаю, арестован один из сотрудников уголовного розыска, капитан Взбучкин, арестован, кстати, с моей помощью… До вынесения решения суда официально уволить его и нанять другого человека не позволяет закон. Взбучкин пока только отстранен от работы. А его свободная ставка идет на оплату моего труда. У самого уголовного розыска, похоже, людей действительно не хватает.

— Что-то я слышал про этого капитана. Кажется, это касается дела Расинского?

— Вы хорошо осведомлены.

— Среди членов нашей уммы есть и полицейские, и адвокаты, и судьи. Есть и депутаты Законодательного собрания области, которые хорошо знали Расинского. Отношение к нему самое разное. Но большинство говорит о нем хорошо. А это значит, они не одобряют твою деятельность, частный сыщик.

— Извините, Абди Акберович, я не намерен обсуждать деятельность и преступления Расинского. Это без моей помощи сделают прокуратура и суд. Я же пришел к вам с конкретной просьбой, которую вам изложил. Можете вы мне помочь?

Имам Гаджиев посмотрел на часы, украшающие стену его кабинета. Это было уже во второй раз за время нашего разговора. В первый раз он смотрел словно бы ненароком, но я заметил, как сфокусировался на стрелках его до этого рассеянный взгляд. Во второй раз Абди Акберович смотрел на часы демонстративно, уже намеренно показывая мне, что у него мало свободного времени. Я понял, что он собирается закончить разговор.

— Хорошо. Завтра у нас будет много людей. Я попрошу своих помощников разыскать тех, кто чаще других контактировал с Равилем Эмильевичем. Оставь свои координаты, тебе позвонят…

Я встал и положил на стол свою визитную карточку. Там были указаны рабочий и сотовый телефоны, а также адрес электронной почты детективно-правового агентства. Личную электронную почту я на визитке не указал. Хватит того, что есть.

Имам поднялся, но руку мне на прощание не подал. Я кивнул, прощаясь.

— Буду ждать звонка. Спасибо…

На пороге я резко обернулся, чтобы поймать провожающий взгляд Гаджиева. И поймал. Он с ненавистью сверлил глазами мою спину. Наверное, я и обернулся потому, что почувствовал этот взгляд. Чтобы оправдать свою внезапную проверку, я задал имаму почти праздный вопрос:

— А по пятницам у вас много людей собирается?

— Достаточно, — коротко ответил он…

— Если я в пятницу в мечеть зайду, меня пропустят?

— В понятие умма входит принятие в свое общество всех людей, без разницы в вероисповедании и национальности. Мы принимаем всех. Главное, чтобы гость не нарушал наш порядок.

— Кажется, этот же принцип проповедует ИГИЛ?

— Я не был в их государстве и не могу знать.

— Еще вопрос, не относящийся к делу. Кем вам приходится Ильдар Мухамедович Гаджиев?

— Дальний родственник. А что? Я что-то давно про него не слышу. Где он?

— Насколько я знаю, в СИЗО.

— Что он совершил?

— Пытался убить человека.

— Опять…

В этом слове было много смысла. Кажется, я своим сообщением поставил имама в неудобное положение. По крайней мере, привел его в смятение. И еще поколебал ту уверенность, с которой Абди Акберович неуважительно встретил капитана частного сыска, сразу же перейдя с ним на «ты».

Я хотел было задать еще пару вопросов, но у меня зазвонил телефон. Я кивнул имаму, извиняясь и одновременно прощаясь, и вышел из кабинета, едва не столкнувшись с «башибузуком». Тот проводил меня до дверей флигеля, возле которых топтался знакомый мне охранник.

Только за воротами я достал из кармана трубку. К моей радости, это была не жена. Звонил человек, с которым мне сегодня так и не удалось встретиться.

— Слушаю, Страхов…

— Здравия желаю. Подполковник Лыков, начальник штаба отдельного отряда спецназа внутренних войск «Росомаха».

— Здравия желаю, Виктор Николаевич. Очень хотел сегодня с вами побеседовать…

Разговаривая по телефону, я продолжал рассматривать хозяйство имама. Прямо к забору было пристроено вместительное одноэтажное здание. По размеру ворот я определил, что это гараж. На моих глазах ворота раскрылись, и черный «Ленд Крузер 200», на котором приехал Гаджиев, стал медленно заползать внутрь. В ту же минуту из недр гаража показался такой же внедорожник, только белого цвета. Похоже, имам Гаджиев любит в течение дня менять машины.

Но отвлекаться на здешний автопарк мне было некогда. Подполковник Лыков продолжал:

— Я знаю, что вы были у нас. Я не смог с вами встретиться — срочно выехал на полигон областного МВД. Там тренировались наши бойцы. У нас серьезное «ЧП»: в результате случайного выстрела погиб майор Габдрахманов, начальник стрельбища. Пуля попала прямо в голову. Вы, как человек военный, должны понимать масштаб трагедии. Я должен был разобраться на месте. Пытались определить, кто выстрелил, но, к сожалению, не сумели. Экспертиза установит, из какого автомата был произведен выстрел. Так что, не судите строго. Мне было не до разговоров.

— Конечно, товарищ подполковник.

— Мне Роман Сергеевич передал вашу просьбу. Я поспрашивал офицеров. Мы нашли тех, кто приходил к Сарафутдинову накануне его гибели. Кстати, среди них был и начальник стрельбища, погибший сегодня, хотя он в отряд не входит. Он сотрудник областного управления внутренних дел. Я могу представить вам двоих офицеров. Третий у нас уже не служит. Уволился около года назад. Я не знаю даже, где его искать. По слухам, он уезжал из города. Но поскольку он навещал Сарафутдинова в день его гибели, надо полагать, вернулся. Я надеюсь присутствовать при разговоре. Меня, как начальника штаба, интересует все, что связано с моими офицерами. Может, что и подскажу. Хотя я у Сарафутдинова в друзьях не числился. Тем не менее…

— Я понимаю. Куда вам удобно будет подъехать? И в какое время?

— Желательно вечером, чтобы не ломать расписание занятий в отряде. Все офицеры заняты на службе. У каждого солдаты в подчинении. Сами понимаете, что это такое.

— Понимаю. У самого когда-то в подчинении была рота. Тогда, если можно, приезжайте прямо ко мне домой. Там обо всем и поговорим. После восемнадцати часов. Устроит?

— Вполне. Сразу после восемнадцати и приедем. Говорите адрес…

Глава десятая

Разговаривая с подполковником Лыковым, я, не отрывая трубку от уха, прошел мимо увесистого охранника, косо посмотрел на него. Он ответил мне высокомерным тупым взглядом, полным любопытства.

Я закончил разговаривать с подполковником Лыковым, когда открывал дверцу «Джимни». Именно в этот момент я почувствовал опасность. Это чувство запредельное, необъяснимое, но я уже много раз убеждался, что оно меня не подводит. Несколько раз, выдвигаясь колонной в поисках бандитов, я предупреждал бойцов передового охранения, что они вот-вот выйдут или на посты противника, или даже на засаду, устроенную на подступах к бандитской базе. И обязательно выставлял в охранение второго пулеметчика. Один пулемет в состоянии подавить встречный огонь нескольких автоматов. Но не всегда. А два пулемета подавят наверняка. И мое чувство опасности меня не подводило. Действительность каждый раз подтверждала, что я вовремя принимал необходимые меры.

Происходит это само собой, без всякого напряжения чувств. Просто вдруг появляется что-то похожее на беспокойство, хотя и беспокойством это тоже однозначно назвать нельзя.

Однажды в госпитале, в очередной раз подлечиваясь после командировки, я разговаривал на эту тему с психологом из медицинского управления ГРУ. Он не был узким специалистом в этом вопросе, но кое-что знал из медицинской литературы и по рассказам коллег. Он назвал мой случай приобретенной повышенной эмпатичностью и тут же упомянул еще одно незнакомое слово — сенситивность. Я не знал, что они означают, и не постеснялся переспросить.

Психолог, видя, что я ничего не понял, назвал ситуацию человеческим языком — повышенная чувствительность. И признался, что и сам встречался с подобным явлением. Причем только один раз у солдата, и многократно — у офицеров. Солдат участвует в боевых действиях меньше, чем офицер. Солдаты приходят и уходят, а офицер остается. И идет в бой вместе с очередным призывом. И каждые последующие боевые действия привносят в подсознание офицера дополнительные чувства. Чем острее развито у него чувство опасности, тем дольше проживет он сам и меньше солдат будет убито в бою.