Нити ярче серебра - Кика Хатзопулу

– Выполни свою часть договора – и мы поможем тебе. Мы расскажем, как ее спасти, – прошипела Каллиопа. – Такова наша цена. А вот наш вопрос: какую нить ты перережешь?

– Спроси нас, – сказала Клио.

– Спроси: «Какую нить я перережу?» – повторила Эрато.

– И мы узнаем, – подхватила Полигимния.

– Узнаем, как ты покончишь с этим миром, – сказала Урания.

Ио отшатнулась от Каллиопы, которая приближалась к ней с голодным рычанием и жаждой крови в глазах. Она почувствовала, как Эдей кладет руку ей на плечо и заводит за спину, ограждая от музы стеной мускулов. Это движение напугало Каллиопу – и листок выскользнул из ее рук и упал на пол, замерев у ног Ио.

От него исходила опасность: он будто должен был изменить ее жизнь и сотрясти всю землю. Беспорядочные каракули, которые, обводя снова и снова, на нем рисовала муза, оказались буквами, распухшими от чернил. Поэмой сумбурных мыслей. Ио присела и подняла листок.

резчица

невидимый клинок

жница судеб

она читает серебро как знак

она плачет серебром, словно услышав траурную песнь

она режет серебром, будто лезвием

она разрезает нить –

и наступает конец света

Ее пальцы дрожали. Она не знала почему – ведь это всего лишь слова, твердил ее разум, – и все же грудь стянули путы ужаса.

– Что это? – прошептала она.

– Наша чума! – раздраженно бросила Клио. – Наша погибель. Поэты неделями писали это стихотворение – и только его. О том, как ты начнешь конец света.

– Эй! – приказал Эдей с гробовым спокойствием. – Шаг назад.

Клио встала с дивана и подошла к стоящему между двух окон шкафу из красного дерева. Она выдвигала ящики один за другим, доставая из них листы и подбрасывая в воздух. Бумага разлеталась по комнате белым вихрем, как листья во время осенней грозы. Разный почерк, разные чернила, но одни и те же слова: «Резчица, невидимый клинок…»

– Задай вопрос! – велела Клио, ее глаза горели.

Ио тяжело дышала, от стоявших в глазах слез комната плыла.

– От-откуда ты знаешь, что это про м-меня?

Клио издала резкий смешок. Две юные музы в другом конце гостиной поднялись с пола и исчезли в дверном проеме. Грудь Ио вздымалась и опускалась, быстро и шумно, напоминая паровую машину, и она чувствовала, как у нее внутри, обдавая жаром, сгорало топливо. Девочки вернулись с охапками портретов: больших и маленьких, написанных маслом или углем, на холсте, пергаменте и бумаге, на ткани и дереве.

– Задай вопрос! – взревела Клио.

Но Ио не могла сосредоточиться ни на чем другом: она видела лишь спину Эдея, в которую уперла ладони, шуршащие по всей комнате бумаги и лицо, смотрящее на нее с портретов: густые нахмуренные брови, темные глаза, завязанные сзади желтым шарфом кудри, опущенные уголки губ – на каждом рисунке, каждом наброске, созданном художниками Девяти.

Это было ее собственное лицо. Ее серебряная нить в руке. И за ее спиной мир пожирал огонь.

Глава 16. Что-то острое и зазубренное

– Назад, черт побери! – рявкнул Эдей. Прикрывая Ио своим телом, он отступил к двустворчатым дверям.

Охранницы попытались было преградить им путь, но, услышав из гостиной встревоженный писк, кинулись на помощь к музам. Через плечо Эдея, сквозь пелену слез в глазах, Ио мельком увидела Каллиопу, бьющуюся в судорогах на полу, и склонившихся над ней сестер. Затем пальцы Эдея сжали ее ладонь, под ногами захрустел гравий, ворота с визгом распахнулись, не устояв перед силой напарника, – и вокруг загудела улица. Газетчики и туристы семенили за ними по тротуару, заваливая вопросами. Щелкали камеры. Эдей крепче сжал руку Ио и потащил ее по оживленной аллее Модиано, идущей параллельно трамвайной линии, – проезжающие мимо вагоны заглушали все остальные звуки.

Район Творцов лежал у подножия Холма, так что ему тоже досталась частичка его грандиозных видов. От высоких ворот до куполообразного рынка Модиано, где располагались лучшие модные бутики, город растянулся, точно ленивый кот: Минареты Древности торчали вверх, напоминая заостренные ушки, красная трамвайная линия, соединявшая Сити-Плаза с Музеем естественной истории, походила на длинное туловище, а неторопливо вращающаяся карусель района Нового города смахивала на хвост. Близился час заката, и сквозь облака пробивались яркие солнечные лучи, купая Аланте в золоте.

В груди Ио пульсировало напряжение, по венам будто текла кислота. Ей приходилось прилагать немало усилий, чтобы контролировать дыхание. Вдох-выдох. Она буквально заставляла себя сосредоточиться на этом моменте: она здесь, с Эдеем, возле рынка Модиано, погружена в свои ощущения, мимо проносятся трамваи, покупатели входят и выходят через главные двери, солнце облизывает ее кожу, от переполненных баков доносится ужасный запах застарелого мусора; солнце играет в прятки, скрываясь за облаками. Нет, она не поддастся панике. Она должна успокоиться – быть здесь и сейчас.

Поток людей протолкнул их через металлические арки к центру куполообразной рыночной площади, в лабиринт извилистых мощеных улиц, обрамленных сотнями витрин. У этой прогулки не было конкретной цели, но она казалась Ио чем-то приятным, так что она просто продолжала идти.

Эдей то и дело поглядывал на нее и в конце концов сказал:

– Ио, это была уловка. Ложь. Они говорили все это, чтобы заставить тебя плясать под их дудку. Пытались тобой манипулировать.

Ее обманули, сомнений нет. Ее эго в силах стерпеть этот удар. Однако с чем она не в силах бороться, так это с растущими сомнениями.

– А если не уловка? – сказала она. – Что, если они действительно сделали… пророчество?

Эдей ответил не сразу, и Ио пришлось взглянуть на него. Его челюсти сжались, глаза вновь обратились к толпе позади, изучая лица незнакомцев. Ио так хотелось, чтобы он поспорил с ней, успокоил ее – сделал хоть что-нибудь! Его молчание было невыносимо и разжигало бушующие мысли в ее голове.

Девять превосходно разыграли свои карты: музы бросили ей еще одну тайну, разгадать которую могли лишь они сами – зная, что она не в силах устоять. «Спроси: “Какую нить я перережу?” И мы узнаем. Узнаем, как ты покончишь с этим миром». Какая нить? Какой мир? Как покончу? Ио пришла за ответами, за ясностью, а вместо этого получила дурацкое стихотворение, прочтенное тысячей уст, и нелепое изображение собственного лица, написанное тысячей рук. В конце концов ей придется вернуться к ним – и музы это отлично понимали. Возможно, потому и отпустили ее.

Ио схватила Эдея за локоть.

– Может, стоит пойти назад?

– Ио, ты не должна попасться в эту ловушку. Они показывают тебе загадочное стихотворение и твой портрет – и вот ты уже готова все бросить и вернуться? – В его голосе звучали нотки раздражения.

– Там было мое лицо, Эдей. Я видела, как своими руками уничтожу мир.

– Это всего лишь предание. Красивая история, которую они тебе рассказали. Все это неправда.

– Почему ты так в этом уверен? Это же Девять.

– Они гадкие манипуляторши.

Подъехал очередной трамвай, и купол над их головами завибрировал. Станция «Модиано» располагалась на самом верху рынка. Мир, наполненный лязгом металла и стекла, – какая точная метафора: одно неверное движение, один-единственный толчок землетрясения или обвал здания – и Аланте рассыплется на миллион осколков. В эту минуту Ио чувствовала себя такой же хрупкой.

– Ты хоть понимаешь, что музы нам сказали? Они сознались, что заказали этих женщин – да так легко, будто это всего лишь какая-то налоговая махинация. Они не стали скрывать, потому что понимают: мы ничего не можем с этим поделать. Если мы обратимся к пиявкам или к газетчикам, знаешь, что скажут Девять? «Это было предопределено. Наши художники предвидели, что эти женщины опасны, а наш долг – защищать этот город», – он перешел на крик. – И никто и глазом не моргнет. Ни один человеческий судья никогда не посмеет предъявить им обвинение. Единственные, кто мог это сделать, – Орден Фурий – давно мертвы. Музы останутся безнаказанными, даже если злорадно ликуют, что приказали убить невинных женщин!

Лицо Эдея, казалось, состояло из одних лишь бровей – двух толстых прямых линий, яростно изогнутых над настороженными глазами. Когда они пробирались сквозь толпу, его взгляд