Лики времени - Людмила Уварова

— Жена умерла, мы остались с Игорем вдвоем, — продолжал профессор. — Два довольно беспомощных мужика, один уже, как видите, в годах, другой совсем еще мальчик, едва двадцать один исполнилось. И тут подвернулась одна особа, работала на кафедре в том же институте, в котором Игорь заканчивал пятый курс. Полагаю, жена была бы против этого брака, ведь, признаюсь по секрету, моя невестка старше Игоря на восемь лет, да и я не в большом восторге от этого…

Он прервал себя, позвал Рыжика. Тот примчался неведомо откуда, вскочил на задние лапы, передние бросил на плечи хозяина.

— Верю, — сказал Сергей Витальевич. — Верю, что любишь меня…

Клавдия Сергеевна заметила: манжеты рубашки профессора потрепаны, на плаще не хватает одной пуговицы, да и сам плащ не мешало бы почистить. Словно наяву, словно все как есть знала и видела, ей представилась теперешняя жизнь профессора с сыном и невесткой; невестка наверняка не очень к нему внимательна, конечно же, не следит за ним, привыкшим к доброму отношению, к заботе жены, а напротив, должно быть, тяготится им и старается постепенно выжить его из дома, где он ей мешает…

Она посмотрела на часы. Он спросил обеспокоенно:

— Вы торопитесь куда-нибудь?

— Никуда не тороплюсь, абсолютно никуда.

— Тогда почему вы смотрите на часы?

— Думаю, когда бы нам отправиться обедать?

— Куда бы вы хотели отправиться? — спросил он. — Имейте в виду, я готов идти, куда прикажете!

— Идемте ко мне, — просто сказала Клавдия Сергеевна, первая дивясь своим словам, правда, обед она приготовила заранее, даже кулебяку с капустой успела испечь, встав рано утром, но сама все думала, как это у нее получится, пригласить его к ней пообедать, чтобы не выглядеть приставучей, назойливой, и вот получилось само собой…

— С удовольствием, — согласился профессор. — Надеюсь, приглашаете нас вместе с Рыжиком?

— А как же, конечно же вместе с ним.

— Отлично. Тогда разрешите мне хотя бы купить торт.

Клавдия Сергеевна пожала плечами:

— Я не очень люблю сладкое.

— А что вы любите?

— Что? Пожалуй, мороженое.

— Отлично, — обрадовался Сергей Витальевич, — купим мороженое и торт, хотя бы для меня, а может быть, и вы соизволите попробовать немного?

— Соизволю, — ответила Клавдия Сергеевна, невольно улыбаясь. — Если вам так хочется.

— Хочется, — признался он. — Представьте, очень хочется. Вообще хотелось бы сделать для вас что-то хорошее, что вам бы понравилось…

Худые щеки его слегка порозовели.

— Извините меня, наверное, я кажусь вам смешным, неуклюжим?

— Нет, — сказала она, — не кажетесь, нисколечко.

— Одинокие люди подчас выглядят несколько смешными, вы не находите? — спросил он.

— Вы считаете себя одиноким? — спросила Клавдия Сергеевна.

— Да, бесспорно одиноким.

— У вас же есть сын…

Он произнес грустно:

— Ну и что с того? Сыну я уже не нужен. А это, знаете, очень, очень грустно сознавать, что ты никому не нужен…

— Я понимаю вас, — сказала Клавдия Сергеевна. — Если бы у меня не было отца, я бы тоже, наверно, никому не была нужна!

— Ваш отец живет в Москве?

— Нет, он переехал к сестре, в Крым. Но я ему часто пишу, и он мне пишет.

Она помолчала, потом сказала почти неожиданно для самой себя:

— А вообще-то я тоже человек одинокий…

— Не надо сравнивать, — он медленно покачал головой. — Мужское одиночество куда горше женского.

— Одиночество есть одиночество, какое бы оно ни было.

— Нет, нет, — возразил он. — Мужское намного тяжелее, ведь мы, мужчины, бываем иногда такими беспомощными, такими жалкими в своем одиночестве, в неприкаянности…

— Зато вам, мужчинам, легче прервать свое одиночество, чем женщинам, — сказала Клавдия Сергеевна. — Как бы там ни было, а вам все же легче.

Он пристально посмотрел на нее, она почувствовала непонятное волнение, вдруг охватившее все ее существо под этим странным взглядом.

— Кому как, — коротко сказал он. Потом привязал поводок к ошейнику Рыжика.

— Пошли, пожалуй!

— Когда выйду на пенсию, непременно заведу собаку, — сказала Клавдия Сергеевна.

— Заведите, очень советую, только непременно дворняжку, не породистую, не какую-нибудь там афганскую гончую или королевского пуделя, а такого вот простюгана, как мой Рыжик. Поверьте, самые благодарные и верные существа на свете!

— Верю, — сказала Клавдия Сергеевна.

Они пошли по дорожке к выходу из парка. Сергей Витальевич произнес озабоченно:

— Знаете, раньше я любил ездить в командировки, а теперь боюсь… — Он кивнул на Рыжика. — Боюсь его оставлять одного, без себя…

— Неужели они его могут выгнать? — спросила Клавдия Сергеевна.

— Ну, не думаю, просто внимания на него не будут обращать, а ведь его надо накормить, потом выгулять, как ни говорите, живое существо… Мне предстоит командировка в Кострому, и я все тяну, не еду из-за Рыжика. И все-таки через месяц, самое большее через полтора придется поехать.

— Может быть, я бы взяла на это время Рыжика?

— Нет, — решительно сказал он. — Во-первых, Рыжик нигде жить не будет, кроме своего дома.

— А вдруг все-таки привыкнет ко мне?

— Нет, — повторил он, — Рыжик никого не признает, кроме меня и, как ни странно, Игоря, хотя тот и не любит его теперь, но кто может разобраться в собачьем сердце?..

Вместо предполагаемых семи дней Сергей Витальевич пробыл в командировке почти две недели.

Вернулся он домой вечером. Невестки, к счастью, не было дома, один лишь Игорь сидел в холле, переводил какую-то статью из западногерманского технического журнала, весь обложенный справочниками и словарями.

Рыжик бросился к хозяину, громко, восторженно залаял. Игорь на секунду оторвался от перевода, равнодушно кивнул отцу.

— С при-ез-дом!

— Здравствуй, милый, — ответил отец. — Как ты? Все хорошо?

— Хо-ро-шо, — ответил сын, снова склонился над раскрытой страницей словаря.

Рыжик визжал и вертелся клубком возле ног хозяина. Тот понял: собаку давно пора бы вывести, однако Игорь, видать, и думать о нем не думал. Он молча прицепил к ошейнику поводок, быстро вышел с Рыжиком за дверь. Рыжик ринулся вперед по лестнице, вниз, профессор едва поспевал за ним. Вернувшись, Сергей Витальевич вскипятил чай, выпил стакан чаю с хлебом, масла в холодильнике не оказалось, вообще никаких продуктов не было, только сиротливо белела неполная бутылка кефира да в морозилке были навалены друг на друга филе окуня, две мороженые курицы и пакет с фаршем.

— Хочешь чаю? — спросил Сергей Витальевич сына.

— Нет, подожду Аллу, — ответил сын.

— Как угодно.

Сергей Витальевич отщипнул ножом фарш из морозилки, полил его горячей из-под крана водой, положил в мисочку Рыжика. Рыжик накинулся на еду, будто не ел по крайней мере дня два.

«Может быть, так оно и есть? — подумал Сергей Витальевич. — Алла его не любит и, когда меня нет дома, забывает кормить?»

Был бы у Клавы телефон! Он бы ей сейчас позвонил, просто послушал бы ее голос, потом рассказал бы, как оно все было в Костроме, что за больные попались на консультации, как прошли его лекции, как он поспорил с местным медицинским начальством и оказался прав, как ехал в поезде и всю дорогу думал о ней. В сущности, кроме нее и Рыжика у него никого близкого на всем свете, невестка не любит его, он это прекрасно знает, и сын стал отчужденным, иногда ему сдается, он сам охладел к сыну…

А ведь как любил его когда-то! Как переживал за него, экзамены Игоря сперва в школе, позднее в институте казались ему, пожалуй, важнее собственной работы, каждая болезнь мальчика, даже самая пустяковая простуда тяжелым камнем ложилась на душу, и он с трудом заставлял себя идти на работу и чуть ли не каждый час звонил жене, спрашивал, как Игорь, какая температура была днем, приходил ли врач, что сказал, какие лекарства выписал… Было, все было и сгинуло. А куда? Кто знает…

Он сел за свой старинный, принадлежавший еще отцу письменный стол, массивное, на львиных лапах сооружение из мореного дуба, работы знаменитого некогда мастера Гамбса, раскрыл перекидной календарь.

Еще один день миновал, ушел безвозвратно, как уходят навсегда наши дни, один за другим, добрые, плохие, веселые, печальные, но однажды случится так, что все дни сплавятся в один, никогда не кончающийся день, и этот день тебе уже не суждено пережить.

Так думал Сергей Витальевич, листая календарь, многие листки в календаре были исписаны его острым, несколько старомодным почерком, у него было обыкновение записывать в календарь те дела, которые следовало осуществить.

Старинные напольные часы показывали почти одиннадцать.

— А что, если мы с тобой завалимся спать? — спросил Сергей Витальевич Рыжика.