Не хочу в рюкзак. Повести. - Тамара Каленова (Заплавная)

Тамара Каленова

НЕ ХОЧУ В РЮКЗАК

Повести

Предисловие

На семинаре молодых писателей в городе Кемерове в 1966 году читала свои рассказы и студентка Томского университета Тамара Каленова.

В отличие от остальных участников семинара она почти не печаталась. Небольшой рассказ в «Сибирских огнях», скромная повесть о строителях «Нет тишины», вышедшая и Западно-Сибирском книжном издательстве, — вот, пожалуй, и вся ее «печатная продукция». Да и нового привезла она немного — три-четыре десятка машинописных страниц. И тем не менее вокруг ее творчества разгорелись жаркие споры.

Чем же эти споры были вызваны?

Рассказы Тамары Каленовой резко отличались от рассказов остальных молодых писателей, приехавших в Кемерово. Отличались они не тем, что были совершенней. Профессионального мастерства Тамаре Каленовой явно не хватало.

Дело было в том, что в отличие от множества вещей, написанных в привычной, испытанной реалистической манере, вещи Тамары Каленовой имели яркую, романтическую окраску.

Среди участников семинара томская студентка была, пожалуй, единственным прозаиком отчетливо-романтического склада.

Понятие, обозначаемое словом «романтизм», за долгую историю своего существования много раз толковалось и перетолковывалось. Я не буду давать определения этого понятия, чтобы не ошибиться. Тем более что все знают, что это такое, особенно ученики старших классов.

Я просто хочу заметить, что правильно понять вещи Тамары Каленовой невозможно, если не учитывать романтического мироощущения автора.

Это романтическое ощущение мира проявляется прежде всего в бескомпромиссности суждений: Добро для Тамары Каленовой — это без всяких экивоков добро, а зло — без всяких оговорок и скидок на текущий момент зло. В отличие от авторов, понимающих жизненность «реалистического» персонажа в виде сосуда, содержащего смесь положительных и отрицательных качеств, Тамара Каленова не боится увидеть и другим показать человека прекрасным ослепительно прекрасным. Ее повести (особенно «Не хочу в рюкзак») населены настоящими людьми, главным образом молодежью, — людьми хорошими на сто процентов. Эти люди не выдуманы. Это настоящие комсомольцы и комсомолки, студенты, строители, вместе с которыми Тамара Каленова два года работала подручной каменщика, штукатуром, лаборанткой на строительстве Академического городка под Новосибирском.

К отрицательным персонажам автор так же бескомпромиссен. Плохой человек в повестях Тамары Каленовой стопроцентно плох... Бывают такие, стопроцентные плохие, в жизни? Я думаю, встречаются. Но читатель все же настораживается: не слишком ли злодеи Тамары Каленовой карикатурны и неестественны? Любить отрицательного персонажа, конечно, не заставишь, но проникать в его темную душу, разгадывать ее с тем же упорством и вниманием, как души светлых героев, автор должен уметь.

Впрочем, о недостатках повестей распространяться не хочется. Недостатки обязательно отметят критики. А тех, кому повести понравятся, не убедят и критики. Хочется подчеркнуть главное: своим творчеством Т. Каленова старается возбудить веру в победоносную силу светлого человека, веру в окончательную победу добра над злом, правды и мужества над лицемерием и трусостью, победу благородства и любви над коварством и подлостью.

Как и всем настоящим писателям, Тамаре Каленовой предстоит нелегкая дорога. Особенно трудно ей будет с годами сохранить светлую, радужную манеру письма, более свойственную молодости, чем умудренной мыслями и переживаниями зрелости.

Но романтики живут на земле вечно. И писатели-романтики всегда найдут героев с вечно молодыми душами и сами будут молодеть вместе с ними...

Не хочу в рюкзак

I

Отыскивая голубой сарафан, Маша наткнулась на забытое платье.

— Зачем занимаешь место? Молчишь?

Старое платье молчало. Говорили на нем рубцы, сросшиеся будто навечно, — хозяйка признавала шитье только в две нитки.

Маша скривила губы:

— Не разжалобишь!

Вещи не имеют права управлять человеком! — И отбросила платье на тряпки. — Оп-ля!

Оно было новым и ярко-желтым в то время, когда Маше было тринадцать. Она лучше всех знакомых мальчишек ездила на велосипеде и уже тогда была такая гибкая, что доставала затылок собственной пяткой.

Она любила гонять на велосипеде в дождливую погоду. Колеса «юзило», руль вырывался из рук. Требовалась вся ловкость и сила, чтобы удержать равновесие. Но даже на глине Маша ухитрялась не падать. А грязь... Она забивала втулки, колеса, багажник, и, уж конечно, сполна доставалось ярко-желтому новому платью.

Пятнистая, как рысенок, Маша незаметно пробиралась в комнату или в номер (в зависимости от того, где они находились — дома или в гастрольной поездке) и ножницами выстригала пятна. Потом зашивала подол крепко-накрепко. Платье таяло с дождями.

— Ты у меня как шагреневая кожа. Я не могу тебя просто так выбросить, — вздохнула Маша, вспомнив дожди, велосипед и знакомых мальчишек. — Оп-ля! — И платье снова улеглось на дно чемодана.

Маша достала коробочку, капнула из стакана воду на крышку и кисточкой развела тушь.

Она теперь не выходила из дому, не подкрасив ресницы.

До прошлого года Маше было все равно, какие у нее глаза. Ну, большие! Ну, зеленоватые!.. Глаза как глаза. Смотрят. И только с прошлого года она всерьез занялась ими.

Маша родилась с разными ресницами. На правом глазу у нее ресницы совсем светлые, почти белые. На левом — жгуче-черные, бросающие длинную, острую тень на щеку. Казалось, что правый глаз все время освещен ярким летним солнцем, а левый — в тени.

Когда люди обращали на нее внимание и улыбались, оглядываясь вслед, Маша только щурилась презрительно. Но потом не выдержала и купила плоскую коробочку с тушью. Теперь люди не оглядываются. Через тонкую гостиничную дверь Маша вдруг услышала голос своей тетки, «строгой Серафимы», как ее звали в цирке:

— ...ему следовало бы извиниться, а он... посмотрел на меня такими очками!..

«Надо смываться, — заторопилась Маша,— а то начнется: «Не ходи поздно! Не опоздай на репетицию!»

Маша торопливо надела сарафан, вылетела из комнаты и столкнулась с теткой. Грузная тетя Сима поднималась по лестнице вместе с клоуном Виктором Петровичем, которого все звали просто и уважительно: «Витя».

— Куда? — спросила тетя Сима.

Маша нырнула ей под руку, но была схвачена за плечо.

— Посмотреть, как монтируют шапито! Не заблужусь! Завтракала! На репетицию не опоздаю! — скороговоркой выпалила Маша, предупреждая возможные вопросы.

Витя незаметно подмигнул ей:

— Фрии риве! Не держите ее, Серафима Григорьевна! — Что означало: «Беги, рысенок! Дорога свободна!»

Сдавая позиции, строгая Серафима проворчала:

— Перестань прыгать! Кенгуру какая-то, а не ребенок...

— А что кенгуру — значит плохо? — Маша легко вывернулась и уже в подъезде услышала:

— На репетицию не опоздай!.. Балуете вы ее, Витя...

Сибирские города нравились Маше. Они подкупали своей деловитостью и неторопливой энергией и казались постоянными и щедрыми.

Здесь люди переживали по две весны, по две осени и две зимы. В конце мая мог пойти мохнатый снег и установиться нелетная, с зимними низкими тучами погода.

Осенью можно было нарядиться в теплый платок и шерстяные перчатки, а через день, снять все это и загорать на Потаповых лужках.

И только лето у сибирских городов бывало одно. Короткое. Горячее. Единственное. Жданное.

Летом людям нравилось ходить в цирк. Строгая Серафима оживала летом, хотя и ворчала, что приходится до ночи сидеть над финансовыми отчетами, а днем выслушивать просьбы о «лишнем билетике». Но и ворчала она с удовольствием.

Маша знала, что тетка плохо спит по ночам, тревожа тишину долгими, похожими на тихий стон вздохами. А летом, когда засиживается над отчетами, засыпает сразу. И на другой день ходит веселая-превеселая.

Тетя Сима заменяла Маше и родителей и друзей, которых не могло быть из-за бесконечных переездов.

И замуж тетка не вышла из-за Маши: боялась отдалиться от нее хоть на шаг.

— Тетя, а почему вы не вышли за Виктора Петровича? Вы ему нравитесь, — как-то раз беспечно спросила Маша.

Строгая Серафима растерялась, отвернулась к окну. Потом сказала:

— Откуда у тебя это «вы»? Мне кажется, мы с тобой всегда были друзьями?.. И потом, зачем нам еще кто-то?