Чуть позже зажглись фонари - Мария Степановна Бушуева

балет давай. И главное, обрисуй нам, что там во Владивостоке с выборами, историю города покопай, какую-нибудь купеческую династию найди… В общем, все, что сейчас хорошо идет. Ну и про цены для пипла не забудь. Тогда оплачу. А то едешь за балетной девкой и еще хочешь не на свои, а на мои, хитер осетр!

И я спросила прямо: с тобой едет Дима? Я его знаю. Обаятельный.

Возражать она не стала: Юлька не любила и не умела лгать.

Понимаешь, сказала она, мне как-то не очень нравится, что он все время о тебе говорит… Так вот почему она скрывала имя своего любовника, поняла я, интерес к мужчине перевесил женскую дружбу.

Их поездки закончились после возвращения балетной труппы с Дальнего Востока.

– Мы наскучили друг другу, вот и все, – сказала Юлька, – я освободила сцену.

Сейчас она сама лихая автолюбительница, стройная женщина без возраста в легком свитерке, джинсах в обтяжку – но всегда в туфлях на высоких каблуках. Пройдя через анфиладу романов, она стала убежденной феминисткой, мужчину она теперь воспринимает как стрелок цель, а постель с ним – как борьбу за власть. Это ее собственное признание.

Однажды Юлька все-таки попыталась побывать без регистрации замужем – за сутулым лысоватым репортером, ставшим со временем обычным алкашом, пить он начал давно, и все три года семейной жизни Юлька от его загулов страдала. Но в отличие от Димоновой Галки, вытащившей из запоев двух мужей, отлучить своего мужа от водки так и не сумела. И раз и навсегда сделала вывод: если побеждает мужчина – это для женщины кандалы неволи и страдания, если побеждает женщина (а себя она почему-то посчитала в сражении с супругом победительницей) – кандалы страдания и презрения.

И провозгласила свободу от любви к мужчине.

Может быть, и мне для того и дан был этот опыт, сказала она, чтобы я поняла: мне по судьбе любовь приносит только несчастье. И я должна сбросить эти вечные бабские иллюзии, глупые бабские надежды на идеал и на взаимную равную любовь.

Я – свободна от любви.

И мне хорошо.

– Ты давно сделала такой вывод о своей судьбе, а я только сейчас, – прибавила Юлька. – И не думай, что я всего лишь подражаю тебе!

* * *

Аришка только на словах воспринимала дневник Димона в «Живом журнале» легко: то иронизировала над его «сексуальным нытьем», то жестко высмеивала его вкус, стиль изложения и натуралистические детали, которыми Димон – не без некоторой установки на эпатаж – делился с пользователями Интернета.

На самом деле ей было это тяжело.

Ведь она его любила. Даже больше, чем меня. Так часто бывает: дочери выбирают отцов…

И он был ее авторитетом. На крутой машине. Генеральный директор ООО, твердивший ей с самого раннего детства, что он все делает для нее, его дочери, пусть она радуется жизни, ее будущее он обеспечит и так далее и тому подобное. В общем, в его обещаниях она была как в латах. Стрелы тяжелых жизненных векторов пробить их не могли. Но дочь была меня значительно трезвее и материалистичнее, несмотря на свой Гринпис и жалость к братьям нашим меньшим. Другое поколение, выросшее без того чувства социальной защищенности, которое все-таки было у нас в детские и юные советские годы. Правда, у нас все рухнуло. Но мы не сразу это поняли. А поколение Аришки уже родилось в мире, где каждый сам за себя. И надеяться она могла только на Димона. И вдруг эта Люся! Аришка сразу учуяла опасность. И как-то странно отреагировала: иронизировала, осмеивала, носила фотку Люси в гимназию. Ей только исполнилось семнадцать, начиналась пора ЕГЭ, жуткого испытания для детей и родителей, а Димон, вместо того чтобы поддержать ее, писал о своих муках любви и стараниях «окультурить пэтэушницу». Как часто случается у немолодых отцов, он проецировал на свою любовницу Люсю образ дочки – опять же чисто по Фрейду – и, о ужас, не Люся стала окультуриваться, а моя Аришка начала превращаться в Люсю!

Начался настоящий кошмар: к тестированию ЕГЭ она демонстративно не стала готовиться, ее лексика пополнилась тем сленгом, который она всегда с иронией отвергала, ее одноклассники излазили Интернет, сравнивая вузы, вступительные баллы и оплату, если вуз был негосударственным, Аришка же никакого интереса к высшему образованию теперь не проявляла вообще (а ведь еще год назад мечтала о биофаке МГУ!), она и одеваться стала в эти ужасные сиреново-розовые тона с блестками и стразами, над которыми сама же недавно потешалась… И вскоре, подтверждая мои наблюдения, Димон, уверенный, что его «Живой журнал» дочь не читает (я так и не стала ему сообщать о нашем коллективном изучении его дневниковых записей), написал, что его любимая Люся похожа на меня в молодости и на его дочку Арину. И он счастлив – он счастлив! – что все его три главные женщины-девушки одного типа наружности.

Прочитав, я пошла и посмотрела на себя в зеркало: хмурая женщина далеко за сорок строго смотрела на меня сквозь стекла очков. Ни капли гламура – дорогого или дешевого, ни капли смазливости. М-да.

В общем, один экзамен Аришка завалила. Я побежала в поликлинику, просила справку, объяснила, что у девочки стресс, ну и наговорила всего того, что в таких случаях полагается. Справку дали. Экзамен она пересдала. С трудом.

А ведь про нее преподаватели говорили, что у нее академический уровень мышления…

* * *

Я часто вспоминала свою кошку Читту.

Как там она? Жива ли?

Тогда я нашла женщину-зоолога, которая, выйдя на пенсию, занялась устройством котят и щенков. Ее звали Ольгой Львовной. Она всегда давала телефон семьи, взявшей питомца, то есть за те пятьдесят рублей, которые брала, действительно находила маленькому детенышу дом. Ведь, говорят, есть те, кто, взяв за котят деньги и пообещав им найти хозяев, просто выбрасывают бедных малышей или топят в реке. Но Ольга Львовна была настоящей защитницей животных. Именно она пристроила всех Читтиных котят. И я, преодолев стыд, попросила ее пристроить Читту. Она ответила, что взрослой кошке найти новый дом очень сложно, но она попробует. И стала искать.

На примере Читты я убедилась: у некоторых животных тоже есть судьба.

Читта каждый вечер устраивала у нас дома жуткий вой – просилась на улицу. Родив котят, она уже не могла жить без кота. Можно было стерилизовать ее, как сейчас делают многие, превращая животных в пушистые домашние игрушки. Но я – не решилась.

Никогда не забуду того мрачного и тяжелого вечера, когда я посадила Читту в красный рюкзак и отдала рюкзак Ольге Львовне.

Читта высунула свою мордочку, точно измазанную сажей, и посмотрела на меня – не понимая, зачем и куда ее несут.

Вечером Ольга Львовна позвонила и сказала, что Читту ей пришлось закрыть в кухне, потому что она распугала всех собак. Знаете, добавила она, я, как бывший зоолог, скажу вам честно, она у вас не совсем домашняя, оттого и все проблемы, кошка с какой-то примесью, как это получилось, трудно сказать, но, возможно, у нее в родословной кто-то был, и не так давно, из диких, может быть даже, из камышовых…

А на следующий день, когда Ольга Львовна стояла с Читтой у зоомагазина, к ней подошли мужчина и женщина из Одинцова. У них несколько недель назад погибла под колесами машины своя черепаховая кошка, и женщина переживала и скучала о ней до сих пор. Котенка она выращивать не хотела, да и вообще не хотела больше