Повесть об уголовном розыске [Рожденная революцией] - Алексей Нагорный

– Коля! – закричала Маша. – Коля!!

Он повернулся, пошел ей навстречу.

– Прости меня, Коля! Прости!

– Ладно. Чего там, – улыбнулся он. – А я уж думал – все. Разошлись мы с тобой, как в море корабли.

– Не знаю, как ты, а я после этого никогда тебя не оставлю. Идем домой.

…Утром она согрела чай, принесла кусок хлеба. Долго смотрела, как он ест, потом сказала:

– Когда моя старшая сестра вышла замуж, муж увез ее в свадебное путешествие, в Италию. Они венчались в Исаакиевском соборе, а на свадьбе было полтысячи гостей. А я – как уличная девка.

– Глупая ты, – Коля притянул Машу к себе и стиснул так, что она вскрикнула. – Ты моя жена. А насчет путешествия и свадьбы не шибко огорчайся. Белых разобьем, кончится голод, холод. Устроим и мы себе свадьбу, друзей позовем. И в путешествие поедем.

– А венчаться ты, конечно, не пойдешь? – с упреком спросила она.

– А венчаться – нет, – твердо сказал Коля. – Это отрыжка старого быта, и нам с тобой не к лицу.

– Начальству своему все, конечно, доложишь?

– А как же? – удивился Коля. – Трепанов мне старший товарищ и брат, как я могу от него скрыть? Да и зачем?

– А он возьмет и запретит тебе на дворянке жениться.

– Запретит? – Коля почесал в затылке. – Не-е. Если бы он был дурак, дубина стоеросовая, – он запретил бы. А Трепанов – умней умного. Да если я тебя люблю, кто мне может запретить?

– Ну, наконец-то, – счастливо рассмеялась Маша. – А я уж думала: во веки веков не дождаться от тебя этих слов.

– Каких? – Коля непонимающе посмотрел на нее.

– Этих самых, – сказала Маша. – «Люблю тебя».

Трепанов долго рассматривал деньги:

– Это, конечно, хорошо, что она так поступила. Я тобой, браток, очень даже доволен. – Он внезапно взъерошил Коле волосы и засмеялся: – А ты востёр! Ох, востёр! Какую девку подцепил. Хвалю. И рад за тебя, браток. Любовь, – она, понимаешь, всегда любовь. Революции там, войны, смерть и разрушение, а все равно люди любят друг друга. И это, скажу тебе прямо, очень хорошо! Это по-нашему, по-большевистски! Мир переделываем. Для чего? Для любви! Для счастья! Ну вот, речь я произнес, извини.

Собрали совещание. Все поздравляли Колю с удачным завершением операции, а он сидел в углу и отмалчивался. Никифоров сказал:

– Эта казна для Кутькова – дороже жизни. Он за ней придет, а мы его – цап-царап!

– Приде-ет… – протянул Афиноген. – Долго ждать придется.

– Зачем долго, – спокойно возразил Никифоров. – Распространим среди урок слух, что Мария нашла деньги. Я посмотрю, как Кутьков на это не клюнет. И подоплека истинная: Жичигин потому Марии деньги отдал, что он ее… как это! Страстно любил!

– Поосторожнее насчет любви, – заметил Коля. – Противно слушать.

– Ой ли? – сощурился Никифоров. – А мне сорока на хвосте другое принесла. Кондратьев, говорит, в последнее время ох как много о любви разглагольствует.

– Уймись, – оборвал Никифорова Трепанов. – Вот что, братки. Нахожу, что в предложении Никифорова есть прямой резон. Нужно только подобрать такой источник, которому Кутьков безоговорочно поверит.

– Не знаю, как Маша, – вдруг сказал Коля. – А я ей запрещу участвовать в этом деле!

– Ты? – обомлел Никифоров. – Ты? Да тебя за это, знаешь, куда? Да ты какое, имеешь право? Товарищ начальник, я считаю, за эти слова Кондратьева надо под строгий арест!

– Подожди, – поморщился Трепанов. – В чем дело, Коля? Объяснись.

– А чего объясняться, – уныло сказал Коля. – Маша теперь моя жена. Ты, Никифоров, свою бы жену на такое дело послал?

– Я бы отца-мать не пожалел! – яростно крикнул Никифоров. – Революция требует – отдай! Кто не с нами – тот против нас!

– А вот тут тебя занесло, – усмехнулся Трепанов. – Не наш это лозунг. Он только звучит красиво, а на самом деле он большевикам не подходит. Эсеры пусть им пробавляются. И насчет отца-матери ты зря сказал. О таких жертвах только горлопаны кричат. А революции, братки, не отца-мать надо отдавать, а себя лично и без остатка.

Трепанов обвел присутствующих взглядом, наткнулся на глаза Коли:

– Конечно, неправ ты будешь, если жене своей запретишь оказать нам посильную помощь. Но и против ее воли мы действовать не станем. Верю, что объяснишь ей все честно. Проявит сознательность – спасибо скажем. Нет – тоже не обидимся. Не каждому по плечу в ногу с революцией шагать.

Коля решил отложить разговор с Машей. «Может, и не понадобится ее помощь, – утешал он себя. – Так чего зря нервы трепать».

На следующий день было воскресенье, звонили из губкома, просили выйти на воскресник, разгрузить продовольствие для госпиталей. Коля сказал об этом Маше, она пожала плечами:

– Воскресник? Это что, пикник? Вечеринка с женщинами? Тогда зачем я тебе понадобилась? – И она начала демонстративно сбивать соринку с его плеча.

Коля сбросил ее руку, сказал, закипая:

– Не вечеринка это. Трудиться будем в пользу революции. Между прочим, бесплатно.

– Прости, я не поняла, – ответила она кротким, невинным взглядом. – Сейчас столько новых слов, а значение старых изменилось. Конечно же, мы будем трудиться в пользу революции, дорогой, – в ее голосе прозвучала затаенная насмешка. – Мы ведь суп-ру-ги. А это значит – пара волов. Так переводится с древнеславянского, не удивляйся. Так вот, я и говорю: если вол идет трудиться, что же делать волихе?

– Нет такого слова, – буркнул Коля. – Корова называется.

– Спасибо, дорогой, – улыбнулась Маша.

…На товарной станции они весь день разгружали ящики с продовольствием. Работали все – Трепанов, Никифоров, Афиноген. Новые отношения Коли и Маши странно подействовали на ребят – они обращались с Машей подчеркнуто по-свойски, чем изрядно действовали на нервы Никифорову. С насмешливой улыбкой наблюдал он за тем, как Маша в паре с Колей несет ящик с воблой.

– Марь Иванна, барышня! – крикнул Никифоров. – Не разбейте!

Маша выпустила ящик. Он с треском ударился о булыжник и рассыпался. Вывалилась золотистая, пахучая рыба. Ящик окружили сотрудники.

– Ее бы под водочку холодную, – пошутил кто-то.

Никто не засмеялся. У всех были напряженные лица и голодные глаза.

– Заколотите, – приказал Трепанов.

Ящик унесли. Все медленно разошлись. Никифоров сказал:

– На нашем языке, барышня, это называется са-бо-таж.

Маша смерила его презрительным взглядом.

– Я счастлива, я вся пронизана пафосом созидания, а вы обвиняете меня в таком преступлении? – в тоне Маши была явная ирония.

– Да он пошутил, – вмешался Коля. – Ну скажи, что пошутил?

– Конечно, – мрачно пробурчал Никифоров. – Только боюсь, эти шутки дорого нам обойдутся.

Коля сжал кулаки.

– Не нужно, – тихо сказала Маша. – Не за горами день, когда этот недоверчивый человек будет просить у меня прощения.

– Не дождетесь… – Никифоров ушел.

Афиноген, слыша все это, спросил:

– Что на него нашло? – и, покачав головой, добавил: – Вы, Маша, не огорчайтесь. Парень он хороший. И революции предан до глубины сердца. Вы в нем не сомневайтесь!

Афиноген иногда умудрялся перевернуть все с ног на голову.

Вечером Никифоров переоделся в рваный пиджак, вместо рубашки надел полинявшую матросскую тельняшку. В порыжевшем мешковатом пальто и съеденной молью заячьей шапке он был похож на неудачливого домушника. Подняв воротник и часто оглядываясь – проверял, нет ли хвоста, – Никифоров свернул в тихий арбатский переулок и зашагал длинным проходным двором. Потом по черной от вековой грязи лестнице спустился в подвал старинного трехэтажного дома, построенного, вероятно, задолго до наполеоновского нашествия, постучал в дубовую, обитую железными полосами дверь. Открыл толстый, с бульдожьими щеками человек лет шестидесяти.

– Здоров, Амир, – кивнул Никифоров. – Как она, ничего? – Имелась в виду, конечно, жизнь. Амир понял и ответил:

– Текёть, чего ей делается… Проходи, начальник. Чайку?

– Нет, спасибо, – засмеялся Никифоров. – А ты разве чай пьешь?

– На водку у меня денег нет, – развел руками Амир. – Завязал я, начальник. С твоей легкой руки завязал. Мне мать-покойница когда-то колыбельную пела. «Не ходи гулять, сынок, с блатными-ворами, в Сибирь-каторгу сошлют, скуют кандалами…» А тут ты подвернулся, – улыбнулся Амир. – Я и решил: дай, говорю себе, стану жить честно!

– Ну. Дай бог! – искренне сказал Никифоров. – Слыхал новость? Жичигина шлепнули… Кутьков со товарищи. – Никифоров внимательно посмотрел на Амира.

– Слыхал, – Амир подчеркнуто зевнул, давая понять, что ему эта тема неинтересна. Но Никифоров гнул свое:

– А деньги куда дел, случаем, не знаешь?

– Брось смеяться, начальник, – обиженно сказал Амир. – Уж не держишь ли ты на меня?

– Не-е… – сказал Никифоров. – Ну, коли ты не знаешь, я скажу: у Жичигина жила девка, вроде прислуги или как там… Полюбовницей жичигинской была… Марией зовут. Ей он все деньги отдал, а та в надежном месте спрятала. Все, Амир. Я пошел. – Никифоров встал.