Родная сторона - Василий Земляк

Но заманчивая мысль так глубоко засела в голове Товкача, что он не мог не выложить ее Роману Колеснице.

— Роман, — тихонько постучал он в окошко. — Это я, Товкач.

— Какой нечистый принес тебя в такую пору? — отозвался Роман за окном. Он долго не мог зажечь спичку, а Романиха ворчала на печке. Наконец Роман засветил керосиновую лампочку и, кряхтя, открыл дверь. Оглянувшись, не следит ли кто за ним, Товкач вошел в хату.

Удивился: хата старая, покосившаяся, и в ней не так уж много добра: деревянная кровать грубой работы, старый стол с резными ножками, источенными шашелем, длинная дубовая скамья от стены до стены, и, — единственное, что заметил Товкач нового, — сундук, тяжелый, лакированный сундук с замком, не меньшим, чем на колхозной кладовой. «Ага, голубчик, — поймал его Товкач. — В сундук все сложил, а остальное у тебя так, для отвода глаз». Рыжий Роман в чистом исподнем сел на скамью и спросонок чесал шею. Возле печи стояли его знаменитые сапоги, смазанные дегтем.

— У тебя из чужих никто не ночует? — спросил Товкач.

— Нет никого. Когда был председателем, ночлежники частенько докучали, а сейчас спокойно. Теперь все в Замысловичи, а в Ковали никто и не едет. Захирело село, иногда даже страшно становится — как будет дальше?

— Слушай, Роман, ты хозяин и я хозяин. А руководит нами такой недоросток, что я не раз думал: до чего мы дожили, Роман? Какой-то Бурчак командует нами, вершит делами в таком большом хозяйстве. Я считаю, это ненормально.

— Конечно, ненормально, — вставила Романиха с печки. — Ему с моим Романом вовек не сравняться. Это хозяин, а то что? Где мой Роман шаг ступит, там Бурчаку три дня ходить.

— Так вот слушай, Роман, дальше. Надо скинуть Бурчака с председателей.

— Романа выбрать председателем! — свесилась с печки Романиха.

— Цыц, дура! — прикрикнул на нее Роман. — Твой голос этого не решает.

— Это уже народ скажет, — утихомирил их Товкач. — Тут главное — Бурчака столкнуть. А столкнуть его надо таким образом. Слушай меня, Роман, внимательно. Бурчак наобещал много: и хлеба, и денег, и даже сала собирался дать. Словом, такой трудодень закатил, что нужно весь колхоз раздать и то не хватит. А наше дело маленькое: сказал дам — так давай, черт тебя подери! Я знать ничего не хочу! Давай — и точка! А дать не так легко. Я подсчитал все доходы, и получается как раз половина того, что он обещал. Это же хозяйство! Сколько всяких усушек, утрусок, пропаж всяких сколько?! А он, дурак желторотый, этого не понимает. Хорошо, если хоть половину выполнит из того, что наобещал. Мы с тобой с запасом, нам ничего, а людей, голубчик, это беспокоит.

— С моим Романом сделаешь запасы! Как же, держи карман шире… — заерзала на печи Романиха. — Слышишь, что человек говорит? А где, Роман, твои запасы?

— Молчи, старуха! — огрызнулся Роман, невольно украдкой бросив взгляд на сундук. — На черный день и тебе хватит. Иной только станет председателем, сразу себе хату и сарай и хлев поставит, а Роман нет, Роман не дурак. Он в старенькой хате живет… Хе-хе! Хату никогда не поздно поставить…

Роман наклонился к Товкачу:

— Ну, Филимон, говори дальше.

— Люди, знаешь, какие? Людям говори правду. А здесь выходит обман народа: обещал одно, а дает другое. Вот тут-то его спросить: где хлеб, где деньги? Людей против него поднять. Только тонко, хитро… Мы в стороне, нам бы только толкнуть против него двух-трех самых заядлых, а там уж народ свое сделает. Народ, Роман, сила — что захочет, то и сделает.

Долго советовались. Вдруг на этот тайный совет налетела буря, затрясла хату, зашумела осокорями во дворе и после долгого безводья ударила в окна крупными каплями дождя. Невдалеке прокатился гром, словно кто-то погнал тяжелую колесницу по всему небу…

— Ой, люди добрые, какая буря! — крестилась на печи Романиха.

Земля покачнулась, задрожал огонек от раскатов грома, и Товкачу стало страшно в этой ветхой, низенькой хате, где на залатанном потолке еще остался след копоти от лучины и пахло дегтем…

На другой день Товкач собрал свою бригаду и пошел в Замысловичи. Больше всех угрожал Бурчаку Григорий Пропажа, которого на селе прозвали «Отдай коня», угрюмый человек с острым красным носом и синеватыми пятнами на лице. Когда организовался колхоз, он на второй день прибежал с топором на колхозный двор и, подзадоренный кулаками, бросился на тогдашнего председателя: «Отдай коня, а не то зарублю!» Он взял своего коня, однако быстро передумал и ночью, чтоб никто не видел, привел обратно в общественную конюшню. Но с тех пор, уже четверть века, его называют не иначе как «Отдай коня». На каждом собрании, как только он получал слово, начинал с того, что он, Григорий Пропажа, честный колхозник, но кто-нибудь шепотом бросал: «Отдай коня», и в зале поднимался смех; речь у Пропажи не получалась, и он торопливо сходил с трибуны. Но теперь, после «гниения» в болоте, Григорий Пропажа имел право сказать от души:

— Ну, ученый, скажи честно, для чего гноил целое лето Грица Пропажу в болоте? — Он подступал к Бурчаку. — Говори, я тебя от имени всех спрашиваю. Скажи нам честно, что будет дальше.

— Осушим болото, — виновато улыбнулся Бурчак. — Сам выйду копать, а болото осушим.

Бурчак пошел на Вдовье болото со страшным сомнением. А что, если в самом деле он ошибся и Уборть не примет воду? Значит, надо вести канал дальше, а нет — углубить обмелевшую Уборть. Опять на все лето работа. Как же быть? Люди могут сказать: «Хватит! Накопались…» Он представил себе людей, потерявших веру в него, их укоряющие, гневные взгляды и в тяжком отчаянии возвратился в село. Калитка встретил его неприветливо, не стал ни о чем спрашивать, нервно щелкал на счетах. В этот день, когда люди вернулись с болота раньше обычного, у него тоже пошатнулась вера в Бурчака. Такое неверие продолжалось до тех пор, пока не закончили копать главный канал, соединивший Вдовье болото с Убортью. Для Евгения это были тяжелые дни, и хорошо, что рядом с ним работала на болоте Зоя, не только слепо, почти по-детски верившая ему, как агроному, но и любящая его.

Но над этим ее чувством словно издевалась Олена. «Еще одна помощница едет», — язвил Товкач, когда вдали, на дороге, показывалась Олена. И правда, не было дня, чтобы она не прикатывала сюда на своей высокой двуколке. Выпрягала лошадь, пускала ее пастись на поляне, а сама приходила на Вдовье болото и о чем-то подолгу разговаривала с Евгением. Иногда Олена казалась очень усталой, с болезненными синяками и красными от дорожной пыли, а может от бессонницы глазами. Зоя догадывалась, что Олена уже успела побывать на жатве и приезжала сюда после трудной работы. Но это ничуть не облегчало душевного состояния Зои. С некоторых пор она почуяла какую-то вражду к этой женщине и очень страдала, когда видела ее с Евгением. Однажды Зоя даже хотела сказать ей что-то дерзкое, но воздержалась — рядом было много людей, — а потом устыдилась своей неприязни: ведь эта женщина тоже помогает Евгению одолеть Вдовье болото. Олена не гнушалась взять лопату и, стоя чуть ли не по колено в воде, работала вместе с другими. Олена разогревалась, свежела, синяки под глазами исчезали, и в такие минуты она казалась необыкновенно красивой. Евгений восхищался ею, а Зоя, едва превозмогая свою девичью кручину, незаметно уходила куда-нибудь подальше, чтобы не выдать пылкой неприязни к Олене. Утешала себя тем, что это не будет продолжаться целую вечность — одолеют болото, и все кончится… Но Вдовье болото, как бы насмехаясь над ее надеждами, продолжало жить своей прежней жизнью. Оно явно не хотело сдаваться, но люди тоже упорствовали и не хотели отступать. Даже те, что смалодушничали поначалу, теперь тоже казались героями. И только Товкач не переставал злорадствовать: «Затеяли, не послушались бывалого человека, так теперь расхлебывайте».

Истекая, Вдовье болото мрачнело, как человек, исходящий кровью на поле брани, словно все еще не хотело сдаваться. Ведь была в нем тоже какая-то жизнь, по-своему интересная, сложная, неукротимая, но пришел человек и безжалостно разрушил ее, обнажив все ранее скрытые тайны этой, как ему казалось, нелепой жизни. Мрачный великан веками делал не то дело, которое хотелось человеку. За это человек убил его, но теперь надо вдохнуть в великана иную, новую жизнь. Это уже мог сделать сам Карп Сила без чьей-либо помощи.

Притих Филимон Товкач, глядя, как убывает вода в Уборть. Оставив свою бухгалтерию, пришел поглядеть на чудо Кондрат Калитка. А Зоя была просто заворожена. Все ей казалось, что с илистого дна болота должна подняться вдова-красавица вся в белом и поблагодарить людей за свое спасение. Многие не могли скрыть своей радости, особенно те, кому все лето пришлось «гнить» в болоте и на опушке леса. У родничка устроили по Вдовьему болоту настоящие поминки — хмельные, веселые, с песнями, немножко не такие, как устраивают по человеку, хоть и там зачастую не обходится без смеха и веселья, особенно если покойничек при жизни сам любил гульнуть. Был на этих необычных поминках и профессор Живан, но в отличие от других он казался мрачным и суровым, и Зоя догадывалась, что он погружен в какие-то невеселые размышления.