Город и псы - Марио Варгас Льоса
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На громадной людной площади Ла-Виктория каменный инка, устремляющий перст к горизонту, напомнил Альберто статую героя в училище и Вальяно, который говаривал: «Манко Капак[9] – сутенер, он нам показывает дорогу на Уатику». В толчее приходилось идти медленно, он почти задыхался. Редкие фонари будто бы нарочно светили тускло, оттеняя зловещие угловатые черты мужчин, бродивших между одинаковыми низенькими домиками по обеим сторонам проспекта и заглядывавших в окна. На углу Уатики, в кабаке карлика-японца, раздавалась громкая брань. Альберто сунул нос внутрь: вкруг уставленного бутылками стола яростно ругались несколько мужчин и женщин. Он немного поболтался на перекрестке: стоял, засунув руки в карманы, и исподтишка наблюдал за проплывавшими мимо лицами: у некоторых прохожих глаза был остекленевшие, другие вроде бы веселились от души.
Он отряхнул пиджак и нырнул в четвертый квартал Уатики, самый популярный; презрительная усмешка и затравленный взгляд. Идти пришлось недолго: он наизусть помнил, что Златоножку следует искать во втором доме от угла. У дверей выстроилась очередь из трех человек. Альберто заглянул в окно: малюсенькая, обшитая деревом прихожая, лампа с красным светом, стул, выцветшая до полной потери четкости фотография на стене, у окна скамеечка. «Она невысокая», – разочарованно подумал он. Кто-то тронул его за плечо.
– Юноша, – сказал голос и обдал его луковым смрадом, – вы слепой или, может, самый умный?
Фонари освещали только центр улицы, а красный свет едва добирался до подоконника, – Альберто не видел лица незнакомца. Он вдруг понял, что все множество мужчин передвигалось вдоль домов, в темноте; на мостовой было совсем пусто.
– Ну так что? – настаивал голос. – Слепак или умник?
– Вы о чем? – спросил Альберто.
– Я на рожон не лезу, – сказал незнакомец, – но не надо из меня дурачка делать. Не родился еще тот, кто мне лапши на уши навешает. На уши или куда еще, ясно?
– Ясно, – сказал Альберто, – а что вы хотели?
– В очередь стань. Не наглей.
– Ладно. Успокойтесь вы.
Он отодвинулся от окна, и незнакомец утратил к нему интерес. Он стал в конец очереди, прислонился к стене и выкурил четыре сигареты подряд. Мужчина перед ним провел внутри совсем немного времени и удалился, бормоча под нос что-то про дороговизну. Женский голос за дверью сказал:
– Заходи.
Он пересек пустую прихожую. В комнату вела дверь с матовым стеклом. «Я больше не боюсь, – сказал себе Альберто, – я мужчина». Он толкнул дверь. Комната оказалась не больше прихожей. Свет, тоже красный, был ярче, безжалостнее; взгляд уловил разом множество предметов и запорхал, не останавливаясь ни на одном; Альберто на несколько мгновений растерялся, видел только разнокалиберные пятна, даже не различил лица женщины, лежавшей на кровати, – лишь темный узор на ее халате, то ли звери, то ли цветы. Потом самообладание вернулось. Женщина села. Она и вправду была низенькая – ступни едва доставали до пола. Под спутанными светлыми кудрями проступали черные корни. Густо накрашенное лицо улыбалось. Альберто опустил взгляд и увидел двух перламутровых рыбок, живых, настоящих, телесных, – «таких только скушать в один присест без масла», по словам Вальяно, – не вязавшихся с плотным тельцем, которому они принадлежали, бесформенным пресным ртом и мертвыми глазами, уставившимися на клиента.
– Ты из Леонсио Прадо, – сказала она.
– Да.
– Пятый курс, первый взвод?
– Да.
Она расхохоталась.
– Только за сегодня восемь. А на той неделе уж не знаю сколько приходило. Я у вас вроде талисмана.
– Я сегодня в первый раз, – сказал Альберто и покраснел. – Я…
Его прервал взрыв хохота, громче первого.
– Я не суеверная, – сказала она со смехом. – Бесплатно не работаю и выдумкам всяким не верю – стара для этого, знаешь ли. Тут каждый день кто-нибудь да в первый раз – в надежде на халяву-то.
– Да нет, – сказал Альберто, – деньги у меня есть.
– Так-то лучше. Положи на тумбочку. И поторапливайся, кадетик.
Альберто медленно разделся и аккуратно сложил вещи. Она безразлично наблюдала за процессом. Потом лениво растянулась на постели и распахнула халат. Под халатом она была голая, если не считать розового приспущенного лифчика, открывавшего верх груди. «Все-таки натуральная блондинка», – промелькнуло у Альберто. Он лег рядом, она быстро обхватила его спину руками и притянула на себя. Он почувствовал, как под его животом ее живот скользит в поисках подходящей позиции, крепкой связки. Потом ее ноги поднялись, согнулись в воздухе, рыбки мягко коснулись его бедер, застыли на миг, перебрались к почкам, а оттуда спустились к ягодицам и ляжкам и начали медленно плавать вверх-вниз. Руки на спине вскоре тоже ожили, поглаживая его от талии до плеч в том же ритме, что и ноги. Ее губы были совсем рядом с его ухом, он услышал какое-то бормотание, шепот, потом она выругалась. Руки и рыбки замерли.
– Ты вздремнуть пришел, что ли?
– Не сердись, – пролепетал Альберто. – Не знаю, что со мной такое.
– Зато я знаю. Дрочила.
Он невесело рассмеялся и тоже выругался. Она снова зашлась грубым хохотом, приподнялась и отодвинула Альберто. Села и уставилась на него с лукавым выражением, которого он раньше не замечал.
– А может, ты и впрямь святой блаженненький, – сказала она. – Ну-ка, ляг.
Альберто вытянулся на постели. Он видел Златоножку, стоящую на коленях рядом с ним, ее светлую, слегка покрасневшую кожу, волосы, казавшиеся темными в красном свете сзади, и думал про статуэтку в музее, про восковую куклу, про обезьяну, которую видел в цирке, и не замечал деловитой суеты трогавших его рук и не слышал липкого голоса, называвшего его шельмой и развратником. Потом все образы и предметы исчезли, и остались только окутывающий его красный свет и жгучее нетерпение.
Под часами на проспекте Кольмена, на углу площади Сан-Мартин, где конечная остановка трамваев, идущих в Кальяо, зыбится море белых фуражек. С тротуаров у отеля «Боливар» и бара «Рим» продавцы газет, шоферы, нищие, жандармы созерцают непрерывный приток кадетов – они стайками спешат отовсюду и сбиваются под часами на трамвайной остановке. Некоторые выходят из окрестных баров. Мешают движению, огрызаются на гудящих автомобилистов, пристают к женщинам, отважившимся перебежать этот угол, роятся, как пчелы, переругиваются и хохочут. Они молниеносно заполняют трамваи, и штатские спешат забиться
