Увеселительная прогулка - Вальтер Диггельман

25 августа, 21 час 30 минут

КВАРТИРА ПРОКУРОРА ПО ДЕЛАМ НЕСОВЕРШЕННОЛЕТНИХ ДОКТОРА ЛУТЦА

— Ну, что? — спросила госпожа Лутц. — Как там у тебя? Хочешь чашечку кофе или чего-нибудь еще?

— Спасибо, — откликнулся он. — Я бы выпил шерри, нет, нет, не вставай…

— Ну так что? — повторила она.

— Довольно простое дело, — ответил он.

— Значит, он убил эту девочку?

— Вне всякого сомнения.

— Он сознался?

— Дважды.

— А сколько ему лет, говоришь?

— Ровно шестнадцать.

— Господи, помилуй!

— И как зверски он убил эту невинную девушку!

— Расскажи!

— Я не имею права.

— Знаю. Тем не менее ты всегда рассказываешь.

— Парень вроде бы без всяких дурных намерений пригласил несчастную девушку покататься на лодке. Ничего не подозревая, она приняла приглашение. После прогулки этот изверг пытался ее изнасиловать, она, естественно, изо всех сил сопротивлялась. Тогда он взял и задушил ее.

— И это все?

— Тебе этого мало?

— А тело где?

— Тело он бросил в Верхнее озеро.

— Там глубоко?

— Этого я не знаю.

— Девушка правда сопротивлялась?

— Ты в этом сомневаешься?

— В «Миттагблатте» я читала совсем другое.

— В «Миттагблатте» писали совсем другое о девушке?

— Да я толком не помню.

— Я тебе объясню: отец убийцы — главный редактор «Миттагблатте», и я подозреваю, что он с самого начала все знал и намеренно чернил жертву, чтобы выгородить своего сынка.

— Ну и фантазия у тебя!

— Что ты сказала?

— Не кричи, Альберт, я пока еще достаточно хорошо слышу.

— А я не потерплю, чтобы ты так со мной разговаривала.

— Уже были случаи, когда ты подходил к делу предвзято.

— С каждым бывает. Но это дело ясное и бесспорное…

— Разве он сознался, что хотел ее изнасиловать?

— По его словам, в тот день они «занимались этим» три или четыре раза.

— Черт возьми!

— Что ты говоришь?

— Я говорю: черт возьми!

— Чему ты удивляешься?

— Ну и способности у этого парня!

— Ты хочешь сказать, потенция.

— Нет, именно способности… в этом смысле. Одной потенции недостаточно. Потенция есть у многих. Надо еще уметь ею пользоваться.

— Что ты болтаешь?

— То, что слышишь.

— По правде говоря, ты меня просто шокируешь. Что это на тебя нашло?

— Ничего на меня не нашло.

— Бывает, что незадолго до климакса женщины резко меняются.

— С тобой со смеху помрешь. Ты что, изучаешь проблему климакса?

— Я недавно прочел одну научную статью на эту тему.

— Ну и что же со мной происходит, господин прокурор?

— В климактерический период изменяется функция гипофиза, по-другому происходит выделение гормонов и могут наблюдаться всевозможные странности в поведении.

— Например?

— Женщина твоего возраста может вдруг стать нимфоманкой.

— Этого, дорогой Альберт, ты можешь не опасаться. Я уже давно усохла, как бесплодная смоковница.

— Что ты хочешь этим сказать? Ты обвиняешь меня?

— Ах, да что там, ладно уж.

— Может быть, я не исполнял своих супружеских обязанностей? Разве мы с тобой не родили четверых детей?

— Знаешь, несколько дней назад я слышала по радио лекцию одного врача, он рассказывал о браке, о половом воспитании и так далее, так вот он сказал, что однажды к нему на прием пришли восьмидесятилетние супруги и пожаловались, что они в таком преклонном возрасте все еще исполняют свои супружеские обязанности, и притом с удовольствием.

— В таком возрасте это действительно уже непристойно! — изрек Лутц.

— А этот врач — между прочим, знаменитый американский профессор, только я забыла его фамилию — утверждает как раз обратное.

— Это просто безобразие!

— Про молодежь он сказал: надо идти им навстречу, как только они достигнут половой зрелости. Профессор даже сказал: раз существует опасность всяких извращений, лучше, чтобы они с самого начала жили нормально.

— Как это жили нормально?

— Парень с девушкой.

— Так, так! А где, позволь тебя спросить?

— В постели.

— В какой постели?

— В своей!

— Свинство, и больше ничего. Я буду жаловаться генеральной дирекции радиовещания в Берне, тут надо принять самые строгие меры.

— Это была лекция очень известного американского профессора. Не вздумаешь же ты нападать на такого человека.

— Я главный прокурор по делам несовершеннолетних, так что мы еще посмотрим. Но что больше всего меня удивляет, нет, даже пугает — это как изволишь рассуждать ты!

— Как я изволю рассуждать?

— Весьма фривольно!

— Знаешь, Альберт, я потихоньку от тебя посмотрела те два «просветительных» фильма, запрещения которых ты так добивался. С одной стороны, я совершенно не понимаю, за что их надо запрещать, что в них безнравственного, как ты выражаешься. С другой стороны, у меня такое впечатление, что никаких особых откровений там нет.

— Интересно, моя супруга ходит смотреть фильмы по так называемому половому просвещению.

— Для того, чтобы лучше понять тебя!

— Чтобы лучше понять меня?

— А знаешь ли ты?.. Все равно когда-нибудь надо же тебе сказать… знаешь ли ты, что оба твоих сына уже целый год проходят курс лечения?

— Какого еще лечения?

— По поводу мнимой импотенции…

— Мои сыновья?

— Твои сыновья.

— Ты никогда не остановишься перед пошлостью, чем пошлее, тем лучше. Лишь бы меня уколоть, уязвить…

— Пожалуйста, не разыгрывай опять из себя обиженную невинность.

— Говорят «оскорбленная невинность».

— А я говорю «обиженная невинность».

— Отчего это мои сыновья оказались…

— Импотентами?

— Не повторяй это гадкое слово!

— Они уже вылечились. Все это было на почве невроза.

— Вот видишь!

— Я заговорила об этом только потому, что ты сегодня рассказал мне про того мальчика и потому что я следила за этой историей по газете, а теперь дело попало к тебе.

— И это тебя навело на размышления?

— Конечно.

— К каким же выводам ты пришла?

— По правде говоря, ни к каким. Просто, раз ты так упрямо твердишь, что между ними ничего не было, то есть что парень хотел изнасиловать девчонку…

— То что?

— То я бы без колебаний поверила парню, что девчонка сама пошла на это.

— Девушки так себя не ведут!

— Господи, Альберт, какие глупости ты иногда говоришь, ты же совершенно не знаешь девчонок!

— У меня у самого две дочери!

— Только ты ничего о них не знаешь!

— Я могу каждый их… я могу все прочесть по их глазам.

— Что-то пока ты этому не научился.

— Чему?

— Читать по их глазам.

— Так… Какие еще ужасы ты намерена мне открыть?

— Никаких ужасов.

— Я жду откровенного разговора.

— Я могу сообщить тебе только одно: твои дочери, несмотря на твое воспитание, не выросли такими уродами, как мы с тобой.

— Ах вот как! Значит, если человек честно и целомудренно живет до свадьбы, это теперь называется уродством? Чего ты смеешься?

— Разве ты честно и целомудренно жил до нашей свадьбы?

— Ты, по-видимому, нет?

— Я уже не помню, Альберт, прошло почти тридцать лет.

— Значит, ты нет?

— Я пытаюсь вспомнить… За год до свадьбы…

— За год до свадьбы? Ну-ка, выкладывай!

— Ты меня соблазнил…

— Нет! Это ты меня соблазнила! И я тебе этого никогда не прощу! И вообще, я иду спать…

25 августа, 23 часа 10 минут

ГОСТИНАЯ В ДОМЕ ЭПШТЕЙНА

— Ты правда лучше себя чувствуешь? — спросил Эпштейн.

— Правда, Эп. Иначе я бы не поднялась.

— Врач впрыснул тебе двадцать миллиграммов валиума, ты это знаешь?

— Во мне сейчас все как-то приглушено, тело словно дремлет, но чувствую я себя хорошо.

— У нас еще есть виски?

— Конечно, есть. Ты же не так долго отсутствовал.

— Тебе я не дам.

— А я и не хочу. Зачем, собственно, ты пьешь виски? Ведь тебе это никакого удовольствия не доставляет.

— На меня виски действует как лекарство.

— У тебя измученный вид.

— Ничего удивительного.

— Остермайер согласился взять это дело?

— Вроде бы.

— Чем мы можем ему помочь?

— Кому, Остермайеру?

— Чем я могу ему помочь?

— Ничем.

— Я знаю, во всем виновата я.

— Не во всем.

— Я лучше знаю.

— Бессмысленно сейчас спорить о том, кто виноват.

— Оливер меня ненавидит.

— Нет, он тебя любит.

— И я его люблю. Но не могу ему доказать. И никогда не могла. А может быть, я никогда его и не любила. Может быть, только хотела любить. Я знала, что должна его любить.

— Я ничем не могу тебе помочь.

— Всегда я все делала неправильно.