Увеселительная прогулка - Вальтер Диггельман

— До конца?

— Хочешь, я запишу весь твой рассказ?

— Зачем?

— Я бы его перепечатала на машинке. Ты бы смог потом прочитать текст как новеллу. Я тоже.

— Это не новелла.

— Похоже на роман из иллюстрированного журнала.

— Мне трудно об этом судить. Я говорил и говорил, но ни разу не прокручивал пленку, чтобы послушать.

— Удивляюсь, как ты до сих пор от меня не сбежал.

— Я частенько об этом подумывал.

— Значит, тебе приходила в голову мысль бросить меня?

— Конечно.

— Почему же ты этого не сделал?

— Я в это не верю.

— Во что?

— В то, что от этого что-нибудь может измениться.

— Ты мог бы встретить женщину, которая дала бы тебе больше, чем я.

— Я встречал многих женщин.

— Знаю, у тебя были другие…

— Но теперь уже нет.

— У тебя бывали хорошие минуты?

— Мне трудно тебе объяснить, это может показаться смешным, но чем лучше мне было с женщиной, чем раскованней я себя чувствовал — настолько, что даже спрашивал себя, не остаться ли с ней насовсем, — другими словами, чем сильнее меня захватывало, тем сильнее тянуло обратно к тебе.

— Ты говоришь, что, когда я уходила, тебе всегда было плохо.

— Я мог путаться с другими бабами, только когда чувствовал, что наш союз с тобой прочен.

— Наверно, он с самого начала был непрочен. Только казался тебе прочным.

— Или тебе — непрочным.

— Ты бы решился опубликовать этот рассказ?

— Сначала мне надо его прочесть.

— Но в принципе: ты был бы способен предать гласности собственные переживания?

— В принципе… Я уже тебе говорил: сначала я должен это прочесть. И все ли я рассказал? Может быть, у тебя есть что добавить?

— У тебя память лучше.

— А ты так уж забывчива?

— Во всяком случае, я не поручусь, что все в твоем рассказе — правда.

— Думаю, в основном — правда, то есть все это было на самом деле.

— Разве ты ревнив?

— Не знаю. Возможно, тут играет роль сразу многое. Раненое самолюбие, ревность, страх перед одиночеством.

— Твой голос на магнитофонной ленте звучит так грустно.

— Мне действительно грустно.

— По моей вине?

— Может быть, и по моей.

— Но ведь не ты же меня бросил.

— Жизнь вдвоем… Семейная жизнь мне не удалась.

— Ты это воспринимаешь как поражение?

— Не знаю, как я это воспринимаю.

— Но сейчас все опять переменилось.

— Как переменилось?

— Оливер, — сказала Сильвия.

— Это ничего не меняет.

— Эп! Что бы ни сделал Оливер, сейчас ему нужно, чтобы его родители были вместе.

— Такие родители, как мы с тобой, ему не нужны вообще. И прежде всего такие родители — не помощь.

— Ты хочешь сказать, что я должна уйти?

— Я никогда не говорил, что ты должна уйти, я и теперь говорю только: ты можешь уйти.

— В своем рассказе ты говоришь: если я уйду, ты бросишь все, чего ты добился, даже свой пост главного редактора.

— Я бы охотно так и сделал. Но в настоящее время не могу себе этого позволить.

— Ты останешься главным?

— Я должен остаться.

— Несмотря на то, что именно «Миттагблатт» был первой газетой, которая…

— Мне теперь нужно много денег. Что бы ни сделал Оливер, ему понадобится адвокат — самый лучший, какого я только смогу найти.

— Ты страшный человек!

— Почему?

— Такой холодный.

— Это не холодность, Сильвия, а благоразумие.

Пауза.

— Эп!

— Да?

— Я не могу сейчас уйти.

— Никто тебя не гонит.

— Может быть, дело совсем не в Тобиасе.

— Я все равно теперь буду мало бывать дома. Вероятно, мне придется на ближайшие несколько недель снять номер в гостинице.

— Недавно я читала один роман. Ганс Эрих Носсак. «Не позднее ноября».

— Вот как?

— Там женщина бросает мужа и уходит к писателю.

— Ну и что?

— Она сама не знает почему. Я эту книгу до конца не дочитала.

— И не знаешь, чем там кончилось дело?

— А я и не хочу знать. Эта женщина бросает мужа, крупного промышленника, такого… ну, я бы тоже не хотела иметь такого мужа, но… Это бесконечно грустно, она уходит от него и сама не знает почему, просто так…

— Пойду-ка я к себе и попробую часика два поспать.

— Тебе тоже надо как-нибудь прочесть эту книгу.

— Может быть.

— Но только до середины.

— Пойду, попробую соснуть. Спокойной ночи…

— Так как, Эп? Сделать это?

— Что?

— Записать твой рассказ?

— Делай, что хочешь.

— Единственное, что мне мешает, — это твой голос.

— Единственное?

— И еще то, что ты ни разу не сказал, почему все-таки на мне женился.

— Теперь я уже и сам не знаю. До сих пор я считал, что по любви.

— Все женщины, которые у тебя были до меня, тебя бросали.

— Не все.

— Конечно, но все. Тебе и сегодня нет отказа от женщин. От таких, которые тебе не нужны. Но я говорю о тех женщинах, которых ты хотел удержать.

— Что ж, возможно.

— Тебе могло показаться, что уж я-то тебя никогда не брошу.

— Ты меня бросала не раз.

— Но всегда возвращалась.

— В один прекрасный день ты не вернешься.

— Ты женился на мне, потому что я была такая робкая и беспомощная, а ты был сильный — я хочу сказать, что рядом со мной, с моей слабостью, ты казался сильным.

— Тем не менее ты имела полное право сказать «нет».

— Почему ты такой непоследовательный?

— В чем это я непоследовательный?

— Когда мы познакомились, ты был коммунистом или чем-то в этом роде. Сегодня ты редактор бульварной газеты, которая…

— Коммунист! Как ты себе это представляешь? Ведь только называть себя коммунистом — это мало чего стоит.

— Может, я вышла за тебя потому, что ты тоже был бедный.

— И я должен был так и остаться бедняком?

— Не знаю.

— Впрочем, что нам проку от великих теорий, когда мы даже не научились еще как следует воспитывать своих детей. Правда, нам не так-то легко научиться их воспитывать, если теории оказываются несостоятельными… Допустим, теории годны для тех, кто сегодня владеет всем, а они не желают… Оставим это. Сейчас, я должен все же хоть немного поспать…

25 августа, 3 часа 20 минут

НА КУХНЕ У КАНТОНАЛЬНОГО ПОЛИЦЕЙСКОГО ЗИММЕНА В ЛАНГЕНТАЛЕ

— Свари ему крепкий кофе, парнишка совсем из сил выбился, — сказал Зиммен жене.

— Ты тоже будешь пить? — спросила госпожа Зиммен.

— Да. Надеюсь, тебя можно не привязывать, ты не удерешь, а?

— Можете не опасаться, — ответил Оливер.

— Ну что же, тогда давай все по порядку, я буду записывать. Значит, ты и есть тот самый Оливер Эпштейн, которого разыскивает полиция.

— Да.

— Откуда у тебя такая фамилия?

— Не знаю.

— Так ведь у него же есть родители, — вставила госпожа Зиммен.

— Твои родители что, иностранцы?

— Нет.

— И мать тоже нет?

— Насколько я знаю, нет.

— Родители у тебя богатые?

— Мой отец очень много зарабатывает.

— Да уж конечно, немало надо зарабатывать, чтобы разжиться на моторную лодку.

— У нас еще и две машины, — сказал Оливер.

— Может быть, тебя наконец переведут в город, — заметила госпожа Зиммен.

— Почему? — спросил муж.

— Теперь ты им доказал, какой ты молодец.

— Это верно. Видишь, а ты все твердила, иди, мол, спать, уж сюда-то он наверняка не забредет.

— Вот кофе… Они приедут за ним сюда?

— Я еще не сообщил, что он у меня.

— Почему?

— Сначала я должен его допросить, составить протокол, признание должно быть зафиксировано.

— Ты прав. Если хочешь, я буду печатать на машинке.

— Давай, давай. Ты печатаешь быстрее меня.

— Я сейчас вернусь.

— Ладно. Скажи, Эпштейн, как ты оказался в этих местах?

— Сегодня вечером я выехал из Лозанны, доехал до Берна, там я передумал и решил в Цюрих не ехать. Я вышел в Берне и пересел в другой поезд, а тот довез меня только до Лангенталя. Тогда я пошел пешком…

— Куда ты направлялся?

— Сам не знаю. Надеялся, что-нибудь уж я придумаю.

— Вот тут ты дал маху, не сообразил, что полиция уже охотится за тобой по всей стране.

— Да я знал. Это напечатали во всех газетах. И по радио тоже передавали.

— Почему сперва ты удрал в Лозанну?

— Я думал, что смогу там спрятаться.

— А почему смылся оттуда?

— Боялся, что Ирэн меня выдаст.

— Кто такая Ирэн?

— Этого бы я не хотел говорить.

— Но тебе придется сказать.

— Нет, я не скажу.

— Ну, мы все равно выясним.

— Может быть.

— А где сейчас девчонка?

— Какая девчонка?

— Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю.

— Полиция ведь не нашла труп.

— Значит, ты признаешь?

— Что?

— Что девчонка убита?