Увеселительная прогулка - Вальтер Диггельман

— Я не могу и не хочу отклонять вашу просьбу, во я хотел бы, чтобы вы признали здесь, перед всеми: «Миттагблатт» в значительной степени причастен к тому, что это дело получило такой ход, и вы лично тоже причастны, поскольку именно вы назначили Зайлера своим заместителем.

— Да, — ответил Эпштейн. — Вы точно определили причины и следствия. Я в значительной степени причастен.

25 августа, 17 часов

КАБИНЕТ ШЕФА УГОЛОВНОЙ ПОЛИЦИИ

— Ты все прочитал, Оливер? — спросил шеф.

— Да, — ответил Оливер.

— И что ты теперь нам скажешь? — спросил Лутц, прокурор по делам несовершеннолетних.

— Вы о чем?

— Показания, которые ты только что прочел, ты давал поздно ночью, после изнурительного бегства из Лозанны.

— Кто, собственно, послал тебя в Лозанну? — спросил шеф.

— Что значит «послал»?

— Скажи-ка нам теперь правду! — приказал шеф.

— А я только правду и говорю, — ответил Оливер.

— Так кто послал тебя в Лозанну?

— Никто.

— Это правда? — спросил Лутц.

— Конечно.

— У меня другие сведения, — сказал шеф.

— А какие?

— Мне известно, что в Лозанну тебя послал один человек.

— Но вам неизвестно кто?

— Твоя мать?

— Ну, эта!

— Что ты имеешь против своей матери? — спросил шеф.

— Будь я на месте папы…

— Говори откровенно, Оливер. Кстати, если ты хочешь кофе, чаю или шоколаду…

— Спасибо, я ничего не хочу.

— В девять часов ты получишь ужин, — сказал Лутц.

— Итак, что бы ты сделал, будь ты на месте папы?

— Ах, ничего…

— Значит, это не мама тебя туда послала?

— Нет.

— Но и не папа, поскольку он был тогда в Париже.

— Я просто сам взял и поехал в Лозанну, к Ирэн, улица Шандьен, тридцать один.

— При аресте у тебя оказалось триста пятьдесят франков. Откуда у тебя эти деньги?

— У меня вообще водятся деньги.

— Такие большие? — спросил Лутц.

— Почему у меня не может быть таких денег?

— Не надо так сразу обижаться, Оливер, — сказал шеф. — Пойми, это ведь необычно, чтобы парень твоих лет имел в кармане столько денег.

— Я и сам необычный парень.

— Ты и ведешь себя так, будто ты много старше? — спросил Лутц.

— Во всяком случае, взрослым уж меня не обдурить.

— Разве у тебя сложилось впечатление, что взрослые хотят тебя обдурить? — спросил шеф.

— Они всегда стараются обдурить нас, молодежь.

— Объясни толком, что ты хочешь сказать, — попросил Лутц.

— Двадцать девятого июня я тоже участвовал.

— Участвовал — в чем? — спросил шеф.

— В демонстрации. Я бросал камни и даже попал в одного полицейского. Мне кажется, он был тяжело ранен.

— А против чего была эта демонстрация? — спросил шеф.

— Против взрослых, против полиции, против политики.

— Но ведь лично тебе живется хорошо, — заметил Лутц. — Твой отец много зарабатывает, ты живешь с родителями в прекрасном доме, у тебя масса денег.

— Эти деньги я заработал, — ответил Оливер.

— Ах вот как, — удивился шеф, — ты их заработал. Где же ты их заработал?

— У папы в газете.

— Какую же работу ты делал для «Миттагблатта»? — спросил шеф.

— Я им все рассказал про Рут Кауц.

— Ах, значит, ты все рассказал про Рут Кауц! А кому именно?

— Да Зайлеру. А он из этого сделал очерк.

— И за это он дал тебе денег? — спросил Лутц.

— Я ведь не дурак, я же знаю, сколько в газете платят за такие статьи.

— Это папа тебе сказал, сколько должны платить за такие статьи, то есть сколько можно за них получить?

— Конечно, папа.

— А папе ты тоже рассказал про Рут Кауц? — спросил шеф.

— Папа таких историй не любит.

— Тем не менее он главный редактор? — спросил Лутц.

— Папа знает, что делает.

— Никто здесь не скажет худого слова о твоем отце, — сказал шеф. — Я думаю, господин прокурор хотел только обратить твое внимание на это противоречие.

— Вот именно, — подтвердил Лутц.

— Но послушай-ка, Оливер, раз ты так хорошо знал, за какими происшествиями охотится газета, уж не присочинил ли ты кое-что?

— Я не враль!

— Пойми, Оливер, когда люди рассказывают о каких-либо происшествиях, случается, что одно они забывают, другое преувеличивают или выхватывают что-то, что им кажется наиболее важным… Рассказы, Оливер, остаются рассказами.

— О Рут Кауц я рассказал только то, что знаю.

— Хорошо. Пусть так. Тогда другой вопрос: теперь ты уверяешь, что задушил эту девушку. С какой же стати ты рассказывал о ней в редакции, ведь в конечном счете все это оборачивается против тебя. Если верить всему тому, что ты наговорил о Рут, то волей-неволей приходишь к мысли — ты ее сильно ненавидел. Так что все это тебя же и уличает.

— Я не вру, как…

— Как кто? — спросил Лутц.

— Как взрослые.

— Если уж ты такой правдолюб, ты должен был сразу же прийти к нам. Ты ведь слышал, что девушка пропала. Почему ты не пришел прямо к нам?

— Не знаю.

— Ты боялся? — спросил Лутц.

— Не знаю.

— Я вполне могу допустить, что ты боялся, но тогда позволь тебя спросить, почему ты не спрятал туфли? Не будь этих туфель, мы бы, наверно, еще долго ходили вокруг да около. Так почему же ты не устранил эту улику?

— Я забыл про туфли.

— Ты читал вчерашний номер «Миттагблатта»?

— Да.

— То, что написал Зайлер?

— Да.

— Это ты сообщил ему, что Рут часто ходила босиком?

— Но это правда.

— Да, — сказал шеф, — правда, мать девушки тоже подтвердила это. Когда ты успел рассказать Зайлеру то, что он опубликовал во вчерашнем номере?

— После того, как я узнал, что меня ищет полиция.

— Ты побывал в редакции?

— Почему вы думаете?

— Кто тебе сообщил, что тебя ищет полиция?

— Никто.

— На каком вокзале ты сел в поезд, чтобы ехать в Лозанну?

— На Главном.

— А тебе известно, что с двенадцати часов дня все вокзалы были взяты под строжайший контроль и у тебя не было ни малейшей возможности проскочить? Так где ты сел в поезд?

— Этого я не скажу.

— От кого ты узнал, что тебя ищет полиция?

— Ни от кого.

— Но ведь ты беседовал с Зайлером?

— Да, я звонил ему из Лозанны.

— Почему Зайлеру ты сказал, что Рут убежала босиком, а нам говоришь, что забыл про туфли?

— Про туфли я неожиданно вспомнил за обедом.

— Почему ты не пришел к нам? Ты все время твердишь, что хочешь говорить только правду. Взрослых ты упрекаешь в том, что они изолгались — к сожалению, о многих это действительно можно сказать, — а сам удрал в Лозанну?

— Я не знаю. Мне вдруг стало страшно, и папы не было дома…

— С мамой у тебя нет контакта? — спросил Лутц.

— Мама не хотела, чтобы я появился на свет.

— Откуда тебе это так хорошо известно?

— Мне все известно.

— Все — о твоих родителях? — спросил Лутц.

— Да, — ответил Оливер.

— А откуда тебе это известно? — спросил шеф.

— Я прочел все письма.

— Какие письма?

— Папа всегда оставляет себе копии писем, которые он пишет. Маме он написал много писем.

— Когда мама уезжала отдыхать?

— Нет. Даже когда мы были все вместе. Но один раз мама нас бросила, и тогда папа стал ей писать. Вот в одном из этих писем все так прямо и сказано.

— Что там так прямо и сказано? — спросил Лутц.

— Все.

— А что именно, ты не помнишь? — настаивал Лутц.

— Мама не хотела, чтобы я родился, и из-за меня она…

— Довольно, Оливер, ты не обязан все нам рассказывать, — сказал шеф, но Лутц возразил:

— Если бы мы узнали, что тебе известно, это могло бы помочь следствию.

— Из-за меня мама не хотела больше жить с папой, зато она путалась с сотней других! — выкрикнул Оливер.

— Плачь, Оливер, не стесняйся, у тебя для этого есть причины.

— Я и не думаю плакать, — сказал Оливер. — Я ненавижу свою мать. Пусть хоть умрет — мне не жалко.

— Почему ты поехал в Лозанну? — спросил шеф.

— Я хотел спрятаться, пока не вернется папа.

— Это Зайлер отправил тебя в Лозанну?

— Очень мне нужен этот психованный Зайлер.

— Ну, хорошо. Значит, ты сам решил ехать в Лозанну, а про туфли случайно вспомнил за обедом?

— Совершенно верно.

— Тогда пойдем дальше. Кстати, если хочешь кофе или еще чего-нибудь…

— Нет, я ничего не хочу, большое спасибо, — поблагодарил Оливер.

— Когда ты познакомился с Рут Кауц? — спросил шеф.

— Точно не помню. Может, год, а может, и полтора года назад.

— А где?

— У Караяна, то есть, извините, у Герберта. Родители Герберта уехали на субботу и воскресенье и разрешили ему устроить вечеринку.

— Чем вы занимаетесь на таких вечеринках? — спросил Лутц.

— У родителей Герберта есть стереофонический проигрыватель. Слушаем пластинки, танцуем, пьем, флиртуем и тому подобное.