Центр - Александр Морозов

Неля ответ поняла и никакой вроде бы жестокости по отношению к себе не почувствовала — не до нюансов, темповая женщина, чего там, — устремлена была только на результат. Результат разговора вышел отрицательный, ну нет, так и нет. И на будущее даже поняла Неля, что бесполезняк толкаться к Яковлевой насчет этого, и в дальнейшем ничего подобного Кате больше не предлагала.

Но уж доверительность после таких разговоров между людьми устанавливается. Хочешь — не хочешь, а устанавливается, и все тут. Ну как между родственниками, с которыми живешь в одной квартире годами.

Поэтому теперь, когда Екатерина Николаевна, коротко поздоровавшись с Нелей, прошла к своему столу, чтобы для начала разобрать лежащие на нем бумаги, и только успела перелистнуть макет очередного сборника, как тут же и почувствовала, что деловой тишине долго не быть. Ну и сопротивляться не стала, пыжиться, отодвигать все равно ведь неминуемую аудиенцию по личным вопросам. О которой Неля, правда что, и намекала несколько уж раз, что надо бы посоветоваться, потрепаться без дипломатии фиговой. В свойственной ей манере то есть выражалась.

Как всегда напористо (а если уж «без дипломатии фи́говой», то, прямо сказать, нахраписто, в стиле, когда собеседника за пуговицу хватают), Неля сообщила, что, вот, женишка себе завела. И не так, конечно, чтобы в женишках век ходил, а чтобы мужа из него вырастить. Выпестовать. Отношения развиваются стремительно, вскачь, можно сказать. В том смысле, что любовь для них — не вздохи на скамейке и не прогулки черт знает где.

Это все было понятно Кате. Она даже одобряла про себя Нелю — насчет «выпестовать». Давно пора, сколько ж можно таскаться по туристским походам?… Но умеренный интерес, когда слушаешь Ольшанскую, быстро сменяется чувством неловкости. Это уж так. Нелечка с размаху, как чернильные кляксы шлепает, ставит точки над всеми «i». Даже над теми, которые и так каждый взрослый человек бегло прочитывает. Сообщила, как о само собой разумеющемся, что уступила сразу, чуть ли не со второй или третьей встречи. Что, мол, даже льстила такая его поспешность, неотступность, лихорадка сплошная. А потом, смотрю, и неделя, и другая, и месяц, а он не остывает. Заботу стал проявлять. Домашним человеком у нас заделался. Только тут Катя все-таки очнулась, вырвалась, как из-под душа, из Нелиных словес: «Ну, Неля… Ну, зачем вы… К свадьбе, что ли, идет?»

Неля подсократилась с предысторией и быстренько вывела нить повествования к настоящему моменту. Настоящий момент, как это и бывает частенько, обнаруживал двойственную природу. Стало казаться Неле, что не она задалась целью выпестовать что-то из кого-то, вернее, не только она. По разным немалочисленным признакам приходила она к выводу, что ее женишок таки преследует некую цель. Его пыл и та поспешность, с которой он обнаружил его, — во всем проглянуло теперь для Нели уже что-то чуть ли не профессиональное. По крайней мере, деловое и рациональное. Целеустремленное. Не «поматросил да и бросил», а как раз наоборот. Как будто ее хотели привязать, приучить к чему-то. Сразу и прочно.

— Какой хоть он? — спросила Катя нерешительно.

— Никакой, — охотно и даже с веселостью, всего лишь чуть-чуть преувеличенной, ответила Неля. — А по правде сказать, парниша довольно занудный. Но одомашненный. Ну, и все остальное…

Об остальном выслушивать по новой не имело смысла. И Катя снова спросила:

— Фамилия-то имеется? А то ты уж совсем: «женишок», «парниша»… Все-таки, как я понимаю, больше полугода уже встречаетесь?

— Хмылов, — с готовностью сообщила Ольшанская.

Катя с непонятной для Нели активностью поинтересовалась:

— А зовут?

— А зовут Толиком, — услышала Катя и потеряла всякий интерес. Как-то не дотянулась интересом до того, чтобы подумать, что, может быть, у Димы Хмылова имеется еще и брат. Промелькнуло только в уме, уже на излете: «Эк, этих Хмыловых… Куда ни плюнь, всюду Хмылов».

И тут распахнулась дверь, и в комнату вошел Витя Карданов. Вот так просто и вошел. Ну что ж, что время? Прошло же… А он? Не умер, адрес не забыл, почему же не зайти?

Когда отколовшийся человек, давно ушедший в параллельные «миры», возникает перед тобой вдруг, без разгона, без подготовки — и не как-нибудь бочком, в толпе, когда можно узнать, можно не признать, а — нос к носу, это не по правилам игры. Поди объясни почему, но не по правилам — и все.

Впрочем, Карданов, кажется, и сам понимал, что не по правилам. Катя с первых его слов и движений увидела мучительное, вымученное, отчаянное, что призвано было на помощь простому. Простому факту. То, что собрал в себе Виктор Трофимович, чтобы факт состоялся. О, разумеется, все это в упаковке деловитости, легкой, изящной деловитости, раскованности, дружелюбия.

Сначала она подумала, что это что-то, связанное с мужем. Но раскованность и изящная деловитость Карданова с каждым мгновением становились все более естественными и… Не «и», а «значит». Значит, не о муже. Все, связанное с мужем, было в последнее время нервным, уродливым, возникало рывками, все было пропитано фарсом и безвкусицей. Как не с ним, как не с ней происходило. Тогда что же?

Через несколько минут остались наедине. Ольшанская быстро поняла после всяческих приветствий и восклицаний, что у Вити к ней ничего, кроме приветствий и восклицаний, не имеется. А что есть какое-то дело к Гончаровой, которое желательно изложить с глазу на глаз. Неля обрадовалась Карданову искренне. Всегда к нему хорошо относилась. Свой человек. Но… быстренько, под каким-то пустяковым предлогом выпорхнула из комнаты. Гончарова и Карданов даже и не вслушались, под каким именно. Предлог и предлог. Все ясно. Есть разговор. Карданов — не Хмылов, Карданов — это определенное содержание, уровень, какой-то независимый смысл. И это — от старых времен еще осталось — в конце концов, что-то порядочное. Не ее, нет, даже, может быть, чуждое ей, даже могущее стать мешающим или опасным, но — порядочное. Повзрослел, стал интереснее, законченнее. «Ростовцевский выкормыш», — вспомнила она отцовскую аттестацию. Ничей он не выкормыш. Это она хорошо знала. Четко. Ничей и никогда.

Витя быстро и толково объяснил цель визита. Он хотел снова поступить на работу в сектор зарубежной экономической информации. Снова стать младшим научным сотрудником? Вот так? Вот такую просьбу притащил, звучащую, впрочем, скорее как предложение. Слегка, может быть, даже как снисхождение, как приглашение к партнерству, взаимовыгодному или даже чуть более выгодному сектору зарубежной экономической информации, чем самому Виктору Трофимовичу.

А как же все эти годы? Откуда вышел, туда же пришел? На ту же должность, на те же рэ? И не какие-нибудь, не бросовые же были эти годы, не пред- или послепенсионные, допустим, когда не так важно, где и кем, а лишь бы дело было знакомое да не слишком обременительное и ответственное? Решающие же годы, чего толковать! Те самые именно, когда муж ее, Юрка, стал Юрием Андреевичем, кандидатом и завлабом, а она — врио завсектором. А ведь они куда меньше обещали, бледнее и обычнее выглядели, чем… Вот, значит, какого кругаля дал Витя Карданов! Какую фигуру нулевую выписал на предательском льду решающего полуторадесятилетия. И ничего: вроде не обескуражен. Затравленным не выглядит. Смотрит спокойно, с всегдашней своей спокойной веселостью и доброжелательством. Не понимает, что ли? Ну смущен самую малость, но это не то. Это общепонятное. Все ж таки надо тон определять: то ли Катя, то ли Екатерина Николаевна, то ли пусть и на «вы», как и тогда, но свои же. То ли все же попридержаться, — все-таки работодатель перед тобой, который ведь «да» или «нет» должен сказать, а тебе нужно, чтобы «да».

Первой, самой первой Катиной реакцией на неожиданное, но вполне определенное предложение Карданова было чувство радости. Радости, благодарности и облегчения. Карданов — это, конечно, было бы приобретение. Да еще на такую ставку, на мэнээса. Фантастика, невозможность! Других ставок у нее, положим, и нет («ведущий экономист» — на тридцать рублей «толще», чем мэнээс, должность, освободившаяся после того, как она сама стала завсектором, зарезервирована была дирекцией. И не ей, новому руководителю, врио, тягаться сейчас с Сухорученковым и ученым секретарем из-за этого). Но все же, все же… У нее мэнээсы — Валя Соколов и Софико Датунашвили, так это ж горе луковое, а не работнички. Соколов — тот просто бесцветен. Такие вещи под расправу не идут. А уж Софико — просто вызывающе безграмотна. Работать не умеет, не любит, не желает и чихает с высокого кипариса на все и всяческие проблемы экономической науки. А заодно и на все другие науки, сколько их там наберется. Виктор же Трофимович Карданов — уж это Катя знала из первых рук — наработает больше и лучше, чем Соколов, Датунашвили и сама Гончарова, вместе взятые. Вот такого мэнээса могла она сейчас заполучить в свою хлипкую команду. А чего? Ростовцеву тогда повезло, ну вот, пусть повезет теперь и ей. Бумаги у него в полном порядке. Переходов, правда, многовато, по полтора-два года на каждом месте. Но это — семечки, это только на самый придирчивый взгляд самого придирчивого кадровика, да и то минутное колебание вызовет, не более. Ушел тогда отнюдь не по собственному, а после громкого в своем роде дела. И едва ли это совсем уж забылось. Но со стороны Сухорученкова возражения едва ли последуют, ведь он был тогда, хоть и молчаливым, но все-таки сторонником «деятельности» Ростовцева — Карданова.