Город смерти - Виктор Глумов

— Земляника, черника, грибы.

— Но грибы надо жарить!

— Ты шо, не все, — зазвучал Ходок. — Есть гриб, оранжевый такой, молочай называется. Его сырым едят. Помню, в детстве только ими и спасался. Иначе дуба дал бы. Правда, срачка потом… но это мелочи.

— Значит, Миха идет за грибами, — резюмировал Леон.

— Я — по землянику, — вызвался Вадим, он с детства помнил, сколько в черничнике комаров.

— Сандра, не отходи от него далеко. Вдруг потеряется, — проговорил Леон, вынул нож из ботинка, снял рубаху и отрезал оба рукава.

Внутри будто щелкнула пружина. Несколько дней ее сжимали, сжимали, и вдруг — р-раз! И Вадим сорвался. Он не кричал и не брызгал слюной, приблизился к Леону и бросил ему в лицо:

— Слушай, мне надоело. Да, я не умею стрелять в живых людей. У нас это никому не нужный скил, я вряд ли двадцать раз подтянусь на перекладине… Но не надо относиться ко мне как к имбецилу! Кто такой имбецил, понятно?

— Растешь, а я думал, ты безнадежен, — Леон улыбнулся — второй раз по-человечески, — выдержал паузу и сказал: — Имбецил — средняя степень олигофрении.

Вот уж чего Вадим не ожидал от Леона, так это познаний в области психиатрии… Или не психиатрии… Что там дебилов изучает? Пару секунд простояв истуканом, он вернул отвисшую челюсть на место.

— Умственная отсталость, она же олигофрения, имеет три формы: дебил, имбецил и идиот, — Леон усмехнулся. — Видел у меня дома книги? Неужели ты думал, что я ими печку растапливаю?

— Извини, — зачем-то пробормотал Вадим и обратился к Сандре: — Идем?

Некоторое время не попадалась ни черника, ни земляника. Молчание нарушил Вадим:

— Скажи-ка, Сандра, Леон тоже из лунарей?

— Не, он из быдла. Причем с самых низов.

— Как же он… Бывает же!

— Бывает. В любом мире, чтобы хоть чего-то добиться, надо шевелить не только мышцами, но и извилинами… Смотри!

Из-под корней кряжистой ели вытекал ручеек и зарывался в мох. Вадим сглотнул вязкую слюну.

— А можно?

— А есть выход? — Сандра присела, горстями зачерпнула воду, напилась, умылась.

Вадим упал на колени. Пил он громко и жадно. Холодная, свежая, с привкусом травы! Утолив жажду, вытер рот, огляделся: Сандра нашла черничник и уже собирала ягоды, отмахиваясь от гнуса. Одну ягоду в рот, другую — в ладонь. Вадим решил ей помочь, потянулся к чернике и замер. Невольно вспомнился анекдот про кабачки, которые оказались мичуринскими огурцами. Ягоды были чуть мельче вишни. Из глубин памяти всплыло слово «полиплоид». Безобидная мутация. Неопасная. Почти все культурные сорта — полиплоиды.

— Ты чего? — удивилась Сандра.

— У нас она помельче…

— Да ладно тебе.

Некоторое время молча жевали. На вкус — черника черникой, сладкая, спелая. Ладони и пальцы становятся иссиня-черными.

— Пойдем, что ли? — спросила Сандра. — Хватит, а то обожремся, живот разболится.

Вадим отправил пригоршню черники в рот.

— А они?

— Они взрослые мальчики, сами о себе позаботятся.

«Взрослых мальчиков» на месте не было. Вадим растянулся на траве и подставил лицо солнечным лучам. Сандра села рядом, поджав ноги. Не прошло минуты, и на поляну выскочил Ходок. Добычу он нес за пазухой, и было ее, судя по размерам его псевдогруди, достаточно.

— Во-от! — Он вывалил на траву ярко-кирпичные грибы несъедобного вида, выбрал самый красивый и сожрал.

Сандра отнеслась к грибам с подозрением, повертела в руках самый маленький, отломила кусок и отправила в рот. Прожевала, облизнулась и сказала:

— А ничего! Живем!

Настала очередь Вадима. Поганка пахла орехами, грибом и хвоей. Хрустела на зубах. Лишь бы плохо потом не стало. Грибы ведь впитывают всю гадость. Если почва заражена, то и гриб заражен.

Из мира грез его вырвал голос Леона:

— Привал окончен. Уже полдня прошло. Надо решать, что делать дальше. Не хотелось бы ночевать под открытым небом.

— Да, — оживился Ходок. — И без оружия опасно, тут полно хищников. Надо бы вернуться и земельников грабануть.

Сандра глянула на него как на придурка.

— А лунарей ты грабануть не хочешь?

Вадим попытался рассуждать:

— С одной стороны, опасно двигаться дальше, с другой… Постойте, вот мы идем на юг. А если взять западнее, там должна быть дорога и деревни, где можно чем-нибудь разжиться.

— Будь я командиром лунарей, я взяла бы под присмотр именно ближайшие дороги. И не стоит забывать, что за нами идут или, скорее всего, едут. Идут они, скорее всего, оттуда. — Она махнула на север. — Значит, держимся реки и дальше. Дорога там будет, и не одна, и должны попадаться села. Чем дальше на юг, тем хуже условия и сильнее фонит. — Сандра вздохнула. — Короче, ищем, где бы переночевать.

— У кого-нибудь есть соображения? — поинтересовался Леон, выдержал паузу. — Я так и думал.

Без вещмешков было проще. Забыв об осторожности, то и дело останавливались то у земляничной поляны, то возле черничника. Если раньше вперед гнал адреналин, то сейчас он иссяк. Осталась инерция. Надо, потому что надо — не самый лучший мотиватор.

Солнце зацепилось за макушки елей и начало медленно скатываться к горизонту. Потянуло сыростью. Вадим неудачно наступил на камень, глянул под ноги: да это же кусок кирпича с остатками раствора! Замшелый, почерневший, но — кирпич! Он сковырнул мох, носком копнул грунт: щебень, обломки кафельной плитки, битые стекла…

— Тут была мусорка! — воскликнул он и протянул находку Сандре. — Значит, рядом кто-то жил!

— За пятьдесят лет дома могли разрушиться до фундамента, — сказал Леон.

— Война началась в шестидесятых? — уточнил Вадим.

— Нет. Осенью восемьдесят четвертого, — отмахнулся Леон и зашагал в чащу.

— Не понял, а… прошло двадцать шесть лет? — растерянно пролепетал Вадим, с надеждой глядя на Сандру.

— Пятьдесят, — проговорила она и устремилась за Леоном.

— Не понял… А год-то какой сейчас?

— Тридцать четвертый! — сказал Ходок с сочувствием.

— Эй, народ, скорее сюда! — крикнула Сандра.

Ходок ломанулся в молодой сосняк, Вадим — следом. Да, люди здесь действительно жили. Длинное двухэтажное здание едва просматривалось за порослью невысоких сосен. Асфальт вздыбился, выпуская на волю упрямую траву. Кое-где из трещин тянулись к небу ростки деревьев.

Вадим пробрался к дому. Оказалось, что крыши почти не было — лист шифера справа, лист посередине и сосновые ветки, укрытые хвоей. У стены под слоем перегноя просматривались осколки — когда рамы сгнили, стекла выпали и разбились. От входной двери не осталось даже воспоминаний. Вадим зашел в подъезд: типичное административное здание. Или общежитие? Штукатурка отвалилась, обнажив кирпичи. Вадим тронул ногой поганки, угнездившиеся на остатках межкомнатных дверей, — доски рассыпались в прах. Наверное, двери сняли в охоте за металлическими петлями.

Появилась Сандра, прошлась по коридору, деловито осматривая комнаты, поравнялась с Вадимом.

— Интересно, что это было?

— Не знаю, — отмахнулась она. — Ночевать нам по-прежнему негде, уходим.

Зрелище ее не впечатлило. Для нее это — проза жизни.

За домом располагалась более-менее сохранившаяся бетонированная площадка, исполосованная жилами вздувшихся корней. Заканчивалась она останками ангара, сколоченного из железобетонных плит. Сталкеры знали, из чего состоит железобетон, и пытались разбить плиты, чтобы добыть арматуру, но разочаровались, такой она была тонкой и ржавой.

На одной из плит сохранился рисунок… Волк с Зайцем из «Ну, погоди!». Оба делают зарядку, на зайце красуется пионерский галстук.

Вот полусгнившая деревянная беседка, дальше — десятки бетонных ножек, оставшихся от скамеек. Да это же стадион! Естественно, не сохранились ни железные столбы, ни заградительная сетка. Зато почти уцелела скульптура олимпийского мишки, машущего призракам зрителей.

В восемь лет Вадима отправили в лагерь, где был такой же мишка. Союз уже развалился, а Мишка остался, и статуи Ильича, и лозунги на стенах. Кормили плохо, шел девяносто четвертый год. Воспоминания ожили, и он увидел детей, болеющих за свою команду, разгоряченных футболистов… Лето. И вдруг — раз… Воображение нарисовало, как вдалеке вспучивается серовато-лиловое облако, разворачивает шапку…

Вадим вздрогнул — кто-то дышал в затылок. Сандра.

— Не отставай!

Второе здание сзади походило на кита, выброшенного на берег, а с торца — на типовую двухэтажную столовую, построенную с размахом, характерным для шестидесятых. Леон вошел внутрь первым и присвистнул. Его удивила чудом уцелевшая лестница, ведущая на второй этаж, и штукатурка со светлой кафельной плиткой. На крашенных эмалью стенах кое-где проглядывали потускневшие бабочки.

Пробираясь к окну, Вадим переступил через пластиковые крышки столов, через осколки тарелок и стаканов и вдруг остолбенел: из-за колонны тянулись ноги в камуфляжных штанах. Да это покойник! Истлевшая шапка съехала на глазницы, майка повисла лохмотьями. Там, где покойник разводил костер, уже успели вырасти маленькие сталагмиты. Вадим задрал голову и увидел клочок неба.