Коварство без любви - Лариса Соболева

– Подожди, дай переварить. Из твоих слов я поняла, что у всех троих если и есть враги, то это разные люди?

– Так считает Гурьева.

– У нас же не один труп – три! – резонно возразила Волгина. – А способ убийства одинаков. Следовательно, рука одна. Таким образом, все равно что-то объединяет троих.

– Помнишь, я говорил тебе про типа под кодовым названием «альфонс». Это Юлиан Швец.

– Швец, Швец... – припоминала Оксана. – Это такой маленький, плюгавенький?

– Этот плюгавенький в тесном тандеме с директором, еще его прозвали серым кардиналом. Для Швеца представлял опасность Ушаков, так как на него давно положила глаз директриса...

– Ой, батюшки, – прыснула Волгина. – В ее-то годы обхаживать молодых мужиков! Значит, Швец с ней амурничает, а она Ушакова охмуряла? Вот так старушка!

– Гурьева вполне оправданно считает, что Швец мог отравить Ушакова из боязни потерять влияние на директрису. Сцена как нельзя лучше подходит для осуществления плана, а жена Ушакова, так сказать, влипла заодно с мужем – они выпили яд из одного сосуда. Но! В театре на этот момент находился еще один человек, не занятый в спектакле, – Сюкина Люся, которая не ладила с Ушаковой.

– Считаешь, кто-то из этих двоих отравил?

– Я пока излагаю голые факты, не больше. Любопытно, что и Овчаренко, и Гурьева, и Марина Дмитриевна в один голос плохо отзывались о Юлиане и о директрисе. Я так понял, Швец вертит Эрой Лукьяновной. Говорят, находясь на службе в войсках МВД, он убил зэка при попытке к бегству, которого сам же отправил за водкой.

– А это уже очень интересно, – задумалась Волгина.

– Угу. Он за это медаль получил и двухнедельный отпуск...

– Да какая разница, Степан, что он там получил. Он – убил. Убивший один раз, тем более получив за это награду, а не наказание, уже имеет склонность к преступлениям.

– Гурьева тоже так думает. А теперь, если отодвинуть на второй план обслуживающий персонал, то остается двенадцать актеров, присутствовавших в театре во время спектакля.

– Минус три актера, которые погибли, – поправила Волгина. – Я уже подсчитала.

– Итого девять, – согласился Степа. – Прибавить сюда директрису, исключать бессмертную Мессалину нельзя, хоть ее и не было в театре во время спектакля.

Волгина спросила Степана:

– Овчаренко Клавдию ты исключил из отравителей?

– Ее, пожалуй, можно вычеркнуть. Тогда остается девять человек.

– Знаешь, я бы поостереглась кого бы то ни было вычеркивать, Овчаренко тоже. А что, если она, не ладившая с Ушаковыми – я это точно знаю, – отравила их во время спектакля, а потом отравила Галеева, наврав, что ей подсунули водку с ядом? Это лихой способ отвести от себя подозрения, и умный.

– Насчет Овчаренко, мне кажется, ты загнула, – не согласился Степа. – Но то, что проверить следует всех, с этим я согласен.

– В принципе, не так уж много народу. Надеюсь, не запутаемся в десяти соснах, – самоуверенно заявила Волгина. – С понедельника начну выбивать свидетельские показания, а ты продолжай ненавязчиво выяснять отношения между господами артистами. Бери на заметку любой мало-мальский мотив. Собирай все сплетни, в каждой сплетне есть доля правды. Слушай, а ведь отравитель действовал с размахом, сразу троих прикончил...

– Думаешь, еще будут трупы?

– Откуда ж мне знать! Но если у них цинизм стал нормой, то... не берусь прогнозировать.

Вдруг Степа вытянул шею, к дому спешила Яна с двумя сумками в руках. Наскоро попрощавшись с Волгиной, пошел ей навстречу. Оксана, обогнув Яну, укатила на своей тачке, а девушка приостановилась, глядя ей вслед. Когда Степа приблизился...

– Это что такое? Ты на службу поехал или куда? Почему я приезжаю, а ты сидишь в машине с женщиной за рулем? Кто это?

– Сделай паузу, чтоб я мог ответить хотя бы на один вопрос, – без эмоций перебил ее Степа. Яна примолкла, но пыхтела, отвернув от него лицо. – Женщина за рулем – следователь из прокуратуры, мы занимаемся с ней одним делом...

– Что это за дела по ночам в машине? – спросила Яна.

– Мы возвращались с вызова, она подвезла меня, – ровным голосом сказал Степа, будто не услышав реплики. – И не смей меня ревновать! К тому же она некрасивая, – выложил он, полагая, что последний аргумент должен перевесить все доводы. И точно, пыхтение Янки уменьшилось. Стоило добавить лести. – А ты красивая. Очень. Что это за сумки?

– На! – Яна сердито сунула сумки ему в руки. – Это твой ужин, мама передала. По мне, так ты не заслужил ужина.

– Яночка, я не виноват. Это прокуратура берет на работу слабый пол. Будь я прокурор, ни одной не взял бы.

– Дискриминатор, – фыркнула Яна и направилась в подъезд.

Окончательное примирение состоялось уже дома. А когда Яна уснула, он долго лежал, припоминая детали опроса бывших актрис.

4

Эра Лукьяновна, сидя на пуфике у туалетного столика, разговаривала по телефону. Юлик полулежал на кровати, листая журнал для видимости, в то время как уши его ловили каждое слово Эры, а по отдельным фразам и испортившемуся настроению мадам понял: что-то случилось. Никак не проявил своего интереса, когда она бросила трубку, лишь краем глаза видел ее бешенство. Сама расскажет, она все ему рассказывает.

Эра встала, запахнула кимоно, завязала поясок и прошла к бару. Налив минеральной воды, выпила, только тогда неопределенно высказалась:

– Вот скотина.

– Я? – прикинулся Юлик, взглянув на нее поверх очков.

Она часто награждает его подобными словечками, потому он якобы принял фразу на свой счет. Юлиан Швец никогда не задавал ей вопросы напрямую, а подводил Эру к откровениям издалека, намеками.

– При чем тут ты! – раздраженно бросила Эра Лукьяновна. – Подсолнух выбыл из строя! Только что знакомая звонила из больницы.

– Как? – слегка приподнялся Юлик. – И его отравили?

– Пока нет. Пил с Клавкой у нее дома, его накрыл гипертонический криз. Одни пьяницы в театре! Эта дура подумала спьяну, что коньяк отравлен, давай отхаживать его от яда, шлангом подрала горло. Он теперь на сцену не выйдет минимум неделю! Идиотка! Как спектакли играть будем? Подсолнух везде занят. А все твои штучки. Этот тебе не нравится, тот и подавно! В труппе осталось пятнадцать... без Подсолнуха четырнадцать человек, в основном недоумки и посредственности! Ни одного целого спектакля, везде вводы делать придется. А кого вводить на роли? Ты же всех разогнал.

– Да брось, Эра, кому нужны наши спектакли? – цинично усмехнулся Юлик, лег и продолжил листать журнальчик. – Отмени их до середины ноября, нас поймут.

– Ого! – повернулась к нему Эра Лукьяновна, выразив междометием негативное отношение к совету. – Я ослышалась? Спектакли никому не нужны? Это говоришь мне ты? Разве не ты хапал все роли подряд, невзирая на то что тебя не хотели брать режиссеры?

Юлика от слов Эры Лукьяновны опять покоробило. Сколько раз ненавязчиво намекал, мол, артисты на смех ее поднимают из-за жуткого говора, она отмахивалась: «У нас в стране прызиденты и правители говорят неправильно, а мне и подавно можно».

– Ты язык проглотил? – напомнила о себе Эра. – Ты же меня убеждал, что труппа большая, ее надо сократить. Ты меня и рассорил с артистами.

А она права, это он вбил клин между ней и артистами. Юлик поднял на нее глаза поверх очков на носу, не переменив позы. Он никогда не делает ни одного лишнего движения. Движение сразу сосредоточивает внимание собеседника, а когда ты не двигаешься, только глазами водишь, то ловишь внезапные перемены на его лице. Иногда слова не нужны, без них понятны мысли.

– Что ты хочешь от меня услышать? – промямлил флегматично он.

– Понять хочу, откуда взялась такая перемена? – завелась Эра. – Значит, звание получил, и ты думаешь, теперь тебе открыты дороги в любой театр? Ошибочка, милый, тебя не возьмут. Ну давай откровенно говорить, актер ты слабенький...

– А ты великая ценительница, – уязвил ее он, не сдержавшись.

– Я и не прытендую на ценительницу, – диалог с ее стороны перерастал в базар. – Но вы все будете делать то, что я скажу и как я считаю. Помни об этом, Юлик.

Она держит его в кулаке, как маленькую резиновую игрушку, которая пискнуть не смеет без позволения. Он врет ей. Эра не дурочка, знает и принимает вранье. Но она дает ему так много, что вправе требовать полного подчинения. Это ее позиция в их отношениях. Есть и позиция Юлика: она думает, что заимела игрушку, пусть заблуждается. Все равно он ею вертит, не она, а он истинный правитель театра. Как ни хорохорится Эра, а исполняет его прихоти, потому что не хочет стать брошенной женщиной. Имея любовника почти на тридцать лет моложе себя, она утерла нос всему городу.

– Чего ты завелась? – кисло поморщился он. – Понастроила теорий, будто я собираюсь смыться. Сейчас с насиженного места сниматься глупо.

– В любом случае работать ты не любишь.

– Не люблю, – едва заметный вызов прозвучал в короткой фразе.

Эра Лукьяновна чутко улавливала все намеки Юлика, которые бывали очень красноречивы. В них без труда угадывалось его циничное отношение к ней, к работе, к окружающим их людям. Бывали моменты, когда ей хотелось гнать Юлика поганой метлой от себя подальше, ей многие советовали это не раз, но... Он ее лебединая песня. А сил и энергии, поистине молодой энергии, в ней имеется неисчерпаемое количество. Возраст на бумаге не соответствует возрасту внутри, она женщина без возраста. И раз он не хочет дать ей душевное тепло и надежное плечо, то пусть расплачивается сексом. В конце концов, она ему платит по-царски щедро и должна получать что-то взамен. Однако его коротенькие фразочки по-настоящему ее бесили, ими он будто ставил ее на место. Ее!