В «игру» вступает дублер - Идиллия Дедусенко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Что так? — изумился Шкловский.
— За мной постоянно ходит человек: от шашлычной — к театру, от театра — к магазину. Пойди я к даме — он, пожалуй, захочет разделить со мной и мою привязанность.
— Ну, вы шутник! — громко засмеялся Шкловский, и Зигфрид тотчас поддержал этот смех. — Только я здесь ни при чём.
Шкловский умолк так же внезапно, как и рассмеялся. Зигфрид пожал плечами, весело развёл руками:
— Я так и думал, господин Шкловский, что это кто-то из моих тайных соперников.
Зигфрид сделал ударение на слове «тайных», Шкловский усмехнулся и ушёл. «Пожалуй, он действительно ни при чём, — подумал Зигфрид. — Значит, гестапо? Надо во что бы то ни стоило пробраться к Петровичу, передать шифровку для Анны. Рация должна работать именно теперь, когда я «под колпаком». Ночью он выбрался через окно, надев старый ватник и ушанку Василия.
Петрович хмуро выслушал Зигфрида, недовольно посопел и сказал:
— А ну как хватятся тебя! Время такое опасное. И как на патруль не наткнулся?
— Я же в обход, по горе шёл. Дольше, зато безопаснее. Вернусь так же.
— Ночью пойдёшь?
— Конечно, ночью. К тому же, утром я должен выйти из своей комнаты у всех на виду.
— Так опасно. В городе схвачена разведчица. Пришла из-за линии фронта. К кому шла? Не к нам?
— Вряд ли. Когда в последний раз Анна выходила на связь, ничего не говорили, не предупреждали.
— Но могли прислать, как Николая присылали.
— Не было никакой необходимости. Но положение осложняется, а мы сидим. До сих пор ничего не знаем о Морозове, не имеем списков заключённых. Я только и слышу: «Осторожнее, осторожнее»… Пока будешь осторожничать, всё прозеваешь.
— Морозова в городской тюрьме нет, — сказал Петрович. — Я попросил кое-кого прощупать охранника, жадного до денег. Да не знаю, правильно ли поступил.
— Правильно, — одобрил Зигфрид. — Приходится рисковать.
— А про девушку разное говорят. Одни — будто на связь к кому-то шла, другие — будто затем, чтобы создать молодёжную подпольную организацию. Она в гестапо.
— Девушка в гестапо, Морозов неизвестно где, Гука отпустили и не трогаем, а он и не торопится со списками… Действовать надо мне, Петрович, действовать.
— Куда тебе действовать, если за тобой «хвост» ходит? Тут другое — за Анну опасаюсь. Эта фрау Антонина так и вертится вокруг неё. Приходит, когда ей вздумается. И всё сидит, сидит, болтает, болтает… Уж не пронюхали ли про «Юрку»?
Зигфрид задумался. Если бы рацию засекли, вряд ли стали бы церемониться. В гестапо, конечно, знают, что Анна переводит с немецкого бумаги для городской управы, и там не могут не понимать, что из них тоже можно извлечь информацию. Да, Антонина ходит неспроста, за Анной следят. Надо что-то предпринять, а прежде всего, нажать на Гука, потребовать списки.
— Петрович, ты приходи завтра в шашлычную, может, что придумаю.
Утром Зигфрид, как обычно, уже кипятил воду на керосинке, чтобы заварить кофе. Потом пошёл в театр готовить декорации для вечернего спектакля и обнаружил, что слежка кончилась. Медленно прошёлся по бульвару, поджидая Гука. Тот вывернул из переулка, хотел проскочить мимо, но понял, что не удастся, и, не останавливаясь, сказал:
— Сегодня в пять на квартире.
Зигфрид прикинул: до спектакля успеет. В обед встретился с Петровичем в шашлычной, сказал, чтобы часа в четыре пошёл наблюдать за домом Гука. В театре нашёл Василия, освободил от работы «из-за простуды» и попросил проследить за Гуком от гестапо до самого дома. Ровно в пять Зигфрид постучал.
Гук открыл дверь. Он словно нарочно вырядился в форму гестапо. Самодовольно улыбаясь, пригласил в комнату. «Давит на психику», — подумал Зигфрид. Гук так же непринуждённо налил в рюмки коньяка, предложил выпить за взаимопонимание. «Подчёркнуто проводит параллель между первой и второй встречей, — опять подумал Зигфрид. — Даёт понять, что чувствует себя уверенно». Он тоже с самым непринуждённым видом взял рюмку коньяка и сел к столу.
— Мне кажется, в такой обстановке будет приятнее говорить, — заулыбался Гук, прищурившись. — Как полагаете, мой друг?
Последние два слова он произнёс с нажимом, вкладывая в них определённый смысл.
— Ещё бы! — весело согласился Зигфрид. — Французский коньяк, голландский сыр, немецкие сигареты и… русская икра! Прямо голова кружится от такого великолепия, Виктор Иоганнович.
— О, вы знаете моего отца?
— И вашу мать тоже.
— Её арестовали? — в голосе Гука промелькнула тревога.
— Зачем? — Зигфрид отметил и тревогу, и недоверчивый взгляд. — Впрочем, это в известной мере зависит от вас. Кстати, имеете ли сведения о родителях?
— Так, кое-что, — уклончиво ответил Гук, положив в рот ломтик лимона с сахаром.
— Хотите знать, где они, что с ними?
И тут Гука прорвало:
— Я ничего не хочу знать, ничего! Я перечеркнул своё прошлое и живу только настоящим! Вот оно, моё настоящее!
Гук быстро провёл рукой над столом и, откинувшись на спинку стула, раза два фыркнул, стал говорить спокойнее:
— Чтобы наслаждаться настоящим, чаще всего приходится отказываться от прошлого… Но у вас, конечно, идеалы, идеи… Только что они вам дают? Что у вас за жизнь? «Ночь, фонарь, аптека, тусклый свет…» Так, кажется, у Блока? Вы же спите плохо по ночам, ходите с оглядкой, как зверь, настороже: вот-вот схватят!
Гук ехидно улыбнулся и вложил в следующие слова как можно больше злорадства:
— Ну, уж если схватят… Допросы, пытки, иголки под ногти, раскалённые щипцы… О-о-о! Среди них есть великие мастера! Они не позволят вам умереть сразу, не-е-ет! Они будут держать вас на той грани, когда человек или теряет рассудок, или раскалывается. Так что, не надейтесь стать героем.
— А если выдержу?
— Вы-дер-жи-те? — Гук с насмешкой покачал головой. — Есть другой вариант: не попадётесь и всё-таки вернётесь к своим. Ну и что? В лучшем случае вам повесят на грудь медаль. И это за все мытарства. Разве жизнь стоит какой-то железки?
Гук поднял голову с видом явного превосходства:
— Вы, конечно, живёте впроголодь, пьёте кофе из желудей, курите дрянные папиросы, мёрзнете в сырой комнате… У вас, я уверен, даже женщины нет, потому что вы боитесь: вдруг она окажется агентом гестапо. Какое тусклое существование. А я не могу и не хочу жить без женщин, без всего, что вы здесь видите. А хотите, я и вам обеспечу всё это (жест над столом)? И женщину тоже. У меня их сколько угодно!
Зигфрид, попивая коньяк, с интересом наблюдал за Гуком. А всё-таки прелюбопытнейший экземпляр, в котором трусость соединяется с отчаянной наглостью, моральная нечистоплотность с чувством тревоги за близких. То, что Гука волновало положение матери, не ускользнуло от Зигфрида. И вообще, не так уверен, как хочет показать, потому и бледен, и порывист. Да-а, наверное, не так-то легко быть предателем, даже если пытаешься выдать это за разумный подход к обстоятельствам.
Интересно, когда и как закладываются в человеке низкие качества? Ведь он учился вместе с ними в школе, читал те же книги, носил пионерский галстук и на торжественных линейках вместе со всеми отвечал на клич: «Всегда готов!» И вот оказался не готов к самому главному — жить вместе со своим народом, со своей Родиной.
— Молчите? Только скажите, и у вас будет всё! — настаивал Гук.
— Довольно! Надоело! — голос Зигфрида стал жёстче. — У меня нет тяги к блуду и роскоши. Поговорим о другом. Люди, которых фашисты пытают, расстреливают, вешают, — твои соотечественники. Ты никогда не думал о своей вине перед ними? Рано или поздно, но ответ держать придётся. Тебя поставят перед людьми, которым ты не сможешь взглянуть в глаза. Вот это будет пытка!
— Хватит! — Гук стукнул по столу. — Я ещё не в ваших руках! А вот ты — у меня в кулаке! Захочу — и тебя повесят!
Секунды три-четыре Зигфрид смотрел в прищуренные глаза Гука, стараясь понять, насколько близок он к такой угрозе, и вдруг, повинуясь инстинктивному чувству протеста, крепким ударом в подбородок свалил его на пол. Быстро выхватил из его кармана «вальтер», встряхнул Гука так, что тот клацнул зубами, швырнул на диван и с некоторой брезгливостью сказал:
— Не люблю пьяных.
Гук пришёл в себя, понял, что зарвался, и, потирая челюсть, спросил:
— Пистолет вернёте?
— Не выйдет, — улыбнулся Зигфрид.
— Но я не собирался вас убивать.
— Не уверен. И запомните: если вы не перестанете мне угрожать, я поступлю с вами так, как подсказывает мне чувство самосохранения. А теперь перейдём к делу. Где список? Ага, не принесли. Думали, что мне не до того, раз на фронте удача сопутствует немцам. Тогда начнём работать с вашей памятью. Вы станете называть имена, а я постараюсь их запомнить.
— Может, сядем к столу? — нерешительно попросил Гук. — Я хочу выпить.
— Допьёте свой коньяк после. Итак?