В «игру» вступает дублер - Идиллия Дедусенко

Фон Клейст сам пошёл ей навстречу, как только она появилась в гостиной. Он был необыкновенно любезен и, целуя гостье руку, подвёл её к седому, сухопарому и строгому на вид генералу, представил его, назвав Кестрингом. Тот повернул свой длинный нос к очаровательной даме и, нацепив на узкие губы тонкую улыбку, заговорил по-русски:

— Наш друг (летучий взгляд в сторону Клейста) обещал познакомить меня с хозяйкой виллы. Я рад. Вы просто ошеломили меня своей красотой.

— Я была хозяйкой виллы, — не менее любезно ответила Антонина. — Но женщина всегда признаёт за мужчиной право первенства, особенно, если он умеет побеждать.

Кестринг, не снимая с лица улыбки, перевёл это фон Клейсту. Тот прижал руку к сердцу и, слегка наклонив голову перед фрау Антониной, которой трудно было на сей раз отказать в тонкости обращения, что-то сказал. Кестринг снова перевёл:

— Генерал фон Клейст обещает вам в очень скором времени вернуть виллу. Дела на фронте идут так успешно, что он, вероятно, должен будет скоро покинуть город и продвинуться дальше, поближе к Кавказским горам.

Затем Кестринг попросил у Клейста разрешения ухаживать весь вечер за фрау Антониной и уже не отходил от неё. Фон Клейст любезно приложил руки к сердцу. Когда они отошли, генерал с явным облегчением направился к другим гостям. Он знал, что суховатый и несколько чопорный с виду генерал Кестринг втайне питал слабость к красивым женщинам, и этот своеобразный «подарок» от командующего 1-й танковой армией поможет укрепить у Кестринга положительное мнение о нём, Клейсте. С Кестрингом, опытным дипломатом и разведчиком, считаются в Берлине. И сейчас самый удобный момент произвести на него наилучшее впечатление.

Назавтра, отодвинув в сторону учебник немецкого языка, Антонина взахлёб рассказывала Анне о чудесном банкете у генерала фон Клейста, об ухаживаниях Кестринга.

— Вы представляете, он считает, что такая женщина может служить украшением высшего света в Берлине! Но мне ещё надо подумать, что лучше: лететь в Берлин или оставаться на своей вилле.

Анна слушала, чуть склонив голову. Она боялась хоть чем-нибудь выдать себя. Антонина даже не представляет себе, сколько важной информации в её болтовне. После её неожиданного появления Зигфрид пока не приходил. Анна не знала, что прошла ещё и операция с Гуком, и «господин Ларский некоторое время не мог являться на занятия немецким языком из-за большой загруженности на работе», что он и передал Анне через Петровича. Было условлено, что она будет приходить на «барахолку» в случае крайней необходимости, а Петрович посещал её каждое воскресенье, слушая, о чём болтают люди.

До воскресенья ждать долго, и Анна направилась в шашлычную. Петровича увидела за ближним столиком. Подходить не стала, но громко спросила у женщины, стоявшей за стойкой, нет ли котлет. Услышав, что их здесь не бывает, чуть помедлила, словно раздумывая, не взять ли шашлыки. Петрович, сообразив, что она пришла к нему, пока Анна разговаривала с женщиной, вышел. Анна, проходя мимо, попросила старика срочно прийти в проходной двор к забору у их садика — там их видеть никто не мог. Он пришёл, и она рассказала всё, что узнала о Кестринге, попросила срочно передать Зигфриду — они теперь чаще встречались в шашлычной.

— А с тобой встретимся в воскресенье на «барахолке», — сказал Петрович. — Да… Был тут недавно один из наших. Оттуда. Так майор Игнатов с ним тебе привет передавал и просил сказать, что ты молодчина.

— Игнатов? — удивлённо спросила Анна.

— Ты что, забыла, с кем разговаривала на кладбище?

— Так это был Игнатов?

— Ну да, он и есть, Валентин Петрович Игнатов.

Ну вот, теперь она знала имя человека, который доверил ей такое ответственное дело. Она уже и не представляла себе другой жизни, серой, будничной. Бездействие, бессмысленное выжидание, а тем паче кутежи с немецкими офицерами — это не для неё. Она бы скорее наложила на себя руки, чем уступила хоть кому-нибудь из них. С этими мыслями Анна пришла на «барахолку». Здесь она пристроилась поближе к выходу со старыми башмаками отца. Нарочно назвала очень высокую цену и никому не уступала. Наконец подошёл торговаться Петрович. Ощупывая башмаки, незаметно вложил в один из них бумажку. Возвращая Анне, сказал:

— Больно дорого просишь, красавица. Шла бы ты домой со своими башмаками.

— Сейчас всё дорого, — понимающе сказала Анна. В башмаке была записка от Зигфрида. Он просил как можно скорее передать шифровку.

Панов ещё раз перечитал радиограмму от Зигфрида, спросил Игнатова, что, по его мнению, побудило Кестринга прилететь на Кавказ?

— Не знаю, — честно признался Валентин.

Тогда Панов напомнил ему, что писала о Кестринге в конце 1941 года пресса: он возглавил штаб «Добровольческих формирований советских военнопленных», Гитлер возлагал на него большие надежды в деле перевоспитания советских людей и вербовки их в «добровольческие» части.

— Значит, Кестринг унюхал наживу? — усмехнулся майор.

— По-видимому. Я думаю, это как-то связано с выступлением по радио Геббельса о победах немецких войск на Северном Кавказе и захвате огромного количества трофеев и военнопленных, — сказал Панов.

— Понимаю.

— А знаете, — вдруг улыбнулся Панов, — три года назад я жил в Москве по соседству с этим Кестрингом, и мы раскланивались на вечерних прогулках. Я дал ему прозвище — «Кривое зеркало».

— Почему?

— А как же! Именно он, бывший военный атташе Германии в Москве, ложно информировал Гитлера, подталкивая его к войне с нами. Не знаю, каков он сейчас, но московский Кестринг был со странностями: жил отшельником в Хлебном переулке, держал трёх собак и десяток кошек. Когда кошки неистовствовали, соседи жаловались на него в милицию. Как-то под вечер, возвращаясь с работы, я заметил впереди себя генерала, который прогуливался с овчаркой. Хотел пройти мимо, но он остановил, затеял разговор о погоде, о том, что по ночам ломит ноги. В общем, говорил о чём угодно, только не о политике, но что-то за этим было. Может, прощупывал меня, чем могу быть ему полезен? Вот теперь бы встретиться с ним да потолковать!

— Выкрасть бы его у абвера, — полушутя предложил Игнатов.

— Мысль заманчивая, — опять улыбнулся Панов, и Игнатов отметил, что генерал ничем уже не напоминает каменное изваяние, как это было вначале — видно, совсем освоился.

Утром 4-го ноября Панов получил задание произвести оценку работы американских «студебекеров» в горных условиях. Гружённые боеприпасами машины шли колоннами по Военно-Грузинской дороге из Тбилиси к фронту. В новых условиях разведгруппа генерала, добыв информацию, передавала её в «общий котёл» разведки и задания нередко получала кратковременные, требующие большей оперативности. Виталий Иванович видел, что люди устали от чрезмерного напряжения, и, случалось, лично выезжал на место. Встречать «студебекеры» он тоже решил сам.

— Поедешь со мной, — сказал генерал Игнатову.

В Дарьяльском ущелье буйствовал Терек. Над извилистой дорогой нависли скалистые уступы, которые, казалось, должны были непременно упасть на движущиеся машины. Тяжелые «студебекеры» шли медленнее, чем требовалось фронту. Именно это обстоятельство и вызывало беспокойство в Москве.

Панов с Игнатовым проехали на вершину Крестового перевала. Стоял ясный день, и с плоской смотровой площадки на перевале далеко окрест открывалась самая мирная картина. На западе редкие облака лениво плыли по небу. Запорошенные рано выпавшим снегом острые скалы блестели на солнце грудой редкостных драгоценностей. А на склонах гор и в ущельях всё ещё играла разноцветными красками осень.

— Нарзану хотите, Виталий Иванович? — не соблюдая субординации, обратился к генералу Игнатов — уж очень расслабляла эта спокойная мирная обстановка.

— А есть?

— Из-под земли бьёт. Только спустимся немного.

Они взяли кружку и прошли к источнику по камням, образовавшим что-то вроде небольшой лестницы.

— Хорош! — похвалил Панов, попивая нарзан мелкими глотками и осматриваясь. — И место отличное. Тут похлеще Швейцарии.

— А вы там были? — с интересом спросил Игнатов и подумал, как неожиданно шаг за шагом раскрывается, казалось бы, уже хорошо знакомый человек.

— Довелось, — ответил Панов. — Скажу тебе: теряет Швейцария первозданную красоту — слишком окультурили её в угоду изнеженным богатым туристам. Наш Кавказ, слава богу, не испытал такого. Вот кончится война, выйду в отставку, двину пешком через Главный Кавказский хребет, побываю в местах, где сейчас бьются наши ребята, может, книгу напишу. А ты что станешь делать после войны?

— Не знаю, — ответил Игнатов. — Наверное, буду продолжать службу, где прикажут.

— А тебе не стоит профессию менять, — сказал генерал. — Я тоже говорю только, но, видать, никуда не уйду. Кто вкусил нашей жизни, тот от неё уже не откажется, несмотря ни на какие опасности.